Фотограф, фоторедактор, куратор Валерий Милосердов о его пути в фотографии, героях и событиях на фоне времени и мира.
Какие жанры фотографии вам интересны?
— Меня интересуют длительные фотографические исследования. Это может быть ситуация, когда события произошли давно, но имеют отношение к современности. И оказывают на нее влияние. Меня интересует эти связи.
Чем отличается фотограф от любого человека с хорошей камерой?
— Мы можем говорить о том, что сейчас все, кто умеет записывать изображение — фотографы. Снимая видео, мы можем сделать стоп-кадр или принтскрин, взять фотографию из видео. Так что сейчас каждый, у кого есть (я не говорю уже фотоаппарат) телефон — фотограф.
Но снимок случайного человека невозможно выставить на фото-ярмарке.
— Каждая фотография находит свое применение, не обязательно быть великим фотографом и участвовать в Paris Photo. Можно снимать в семейный альбом и получать от этого удовольствие. А можно ходить по улице, фотографировать людей и дарить им фотографии, или продавать.
Валерий, а что для вас фотография — слепок момента или искусство?
— Метод исследования. Даже не метод — инструмент исследования, а методологию мы берем из современного искусства, фотография сейчас является его частью.
Назовите ваши главные темы в фотографии.
— Сложно говорить о моих главных темах. Я считаю, что главные темы определяет жизнь. Ты к ним можешь подключиться или не в состоянии этого сделать. Поэтому в принципе все, что происходит за окном — и есть наша главная тема. То, что мы берем из жизни говорит о нас лучше прочего.
А есть такие темы, которые вам совершенно неинтересны, вы их исчерпали?
— Жизнь очень многообразна, как ее можно исчерпать. Каждый момент появляются новые формы, смыслы. Вот мы с вами будем еще какое-то время разговаривать, за это время в мире произойдут какие-то изменения. Все развивается ведь быстрее нас. У человека такая сущность, он консервативен, хочет, чтобы все оставалось так, как было. А мир наоборот — у мира другая сущность, он динамичный. Кстати, где-то в борьбе между своим консерватизмом и развитием мира — прокладывается главная тема.
Как вы стали фотографом?
— С младых ногтей занимаюсь фотографией. Дядя мой занимался фотографией. Мы с ними сидели в темной комнате. Фотограф понимает, что такое фотография, когда окунает в воду белый лист экспонированной фотобумаги — и на этом листе начинает появляться изображение. В этот момент он чувствует себя творцом. И так повторяется много раз, каждый раз при проявке. Мне этого достаточно. Мне это все было интересно. Но, кроме этого, фотография ведь позволяет побывать во многих местах, общаться со многими людьми, словом, позволяет путешествовать. Поэтому я после школы попытался поступить в Московский государственный университет на факультет журналистики. С первого раза не получилось, но, когда я забирал документы из вступительной комиссии (а я сдавал творческий конкурс, его прошел и завалил вступительное сочинение по русскому языку и литературе – я же украинский в своем селе изучал), ко мне подошел преподаватель, который проводил со мной собеседование. Он сказал, что Ясен Николаевич Засурский — это наш декан, просил передать, что приглашает поступить сначала учиться на подготовительное отделение (рабфак в просторечье). В общем-то всё, я отработал год электромонтёром, прошел медкомиссию, в армию меня не забрали. И дальше вопрос поступления был формальным, я отучился на подготовительном отделении и поступил на журфак. В 1985 году закончил университет. В те времена был только один путь, если ты хотел заниматься фотографией — надо было идти в прессу.
Были еще фотоклубы, которые контролировались органами. Как таковых цензоров в них не было, но был идеологический контроль.
Что на вас влияло? Люди, может быть, события?
— Конечно, влияние постоянное. Школа МГУ — это мощнейшая школа. Мощные личности, ты можешь их встретить в коридоре и спросить что угодно. На лекции ходишь — интересно, в библиотеку ходишь — интересно, там можно было достать любую книгу. Семинарские занятия — интересно, практика — интересно.
Была система такая, что мастера, известные советские фотографы, брали учеников из студентов. Так на первом курсе я и еще несколько моих соучеников попали к Виктору Резникову, был такой очень хороший фотограф. К сожалению, он умер, и даже его следы найти в интернете сейчас сложно. В советские времена Виктору повезло — учился два года в Штатах, в фотошколе. Это другая абсолютно подготовка, другая жизнь, другие подходы. Мы наивно спрашиваем его как-то: «Витя, а как сделать хорошую фотографию?» Он отвечает: «Вот японцы, когда рисуют гору, никогда не рисуют гору, они рисуют портрет горы. И все, что они пишут, рисуют, снимают — это портрет. Я ответил на ваш вопрос».
Вот такие мастера.
Влияние тех, кто рядом учился, тоже было сильное. Помню, на практическом занятии в ноябре 1982-го Вика Ивлева (она была на два курса старше) показывала свои слайды, сделанные в каком-то северном городке в дни траура по Брежневу. Метель, пустошь и красные флаги с траурными лентами на ветру. Это был очень точное высказывание о времени. Для меня тогда это было открытием: и то, что фотограф так думает, и то, что она вот так открыто такие снимки показывает.
Летом мы ездили на практику в разные издания. Потом на факультетском дне практики выставляли свои работы. На такую выставку обязательно приходили очень известные фотографы, смотрели, оценивали и выбирали учеников. Меня с другом пригласил к себе на учебу фотограф Олег Макаров, очень интересный, он работал тогда в Агентстве печати «Новости». Три года приезжали к нему домой, он играл нам на флейте, клавесине, разговаривали обо всем. Вот так происходило мое формирование. У Макарова был такой план: первое, что ты должен делать — слушать хорошую музыку. Второе — ходить в музеи, на выставки и смотреть произведения искусства.
То есть никакая техника не заменит бэкграунда?
— Конечно. А третье — ты должен много фотографировать, печатать снимки и показывать их людям, которые разбираются в фотографии. И вот мы приходим к Макарову с мои другом Сергеем Чириковым, у каждого в руках пачка по 300 фотографий размером 9х12 см. Это целый процесс — ты снимаешь, проявляешь пленку, потом отбираешь, сам печатаешь, потом снова отбираешь. — и у тебя триста фотографий. Макаров берет, смотрит это все — 10 штук откладывает, — «вот это хорошие. Почему? Разбирайся».
В принципе, было важно общение с этим человеком, с кругом, в котором он живет – это тебя и формирует.
А это правило, когда надо снимать много, много смотреть, много показывать, что происходит в результате? Внутренний цензор включается? Вкус воспитывается?
— Взгляд воспитывается, когда смотришь на произведения искусства, когда активно занимаешься фотографией, просто живешь в этом. Ты заходишь в какое-то творческое силовое поле и начинаешь в нем жить. Я это почувствовал, когда работал в газете «Известия», с 1987 по 1993 год, мощнейшая газета. Одно из ведущих изданий того перестроечного времени. Заходишь в редакцию, и она для тебя гудит – ты попадаешь в силовое поле и начинаешь в нем жить.
На вашей странице в Fb была опубликована репотражная фотография с Пьером Карденом. Я разглядывала ее, и хотела просить вас показать мне самые значительные ваши фотографии, и рассказать о них.
— Хорошо. Давайте начнем с университета.
Московский университет. Красная площадь, это то, что называется посвящение в студенты. На первой фотографии идет Засурский. Очень интересный человек, как-то у него уже 80-летнего спросили: где бы вы хотели в настоящий момент находиться? Он говорит: «В Париже есть улочка, на ней есть магазинчик маленький, заходишь, справа в глубине есть полка. На ней раньше других магазинов в Европе выставляются последние издания исследований американской литературы (он американист). Это моё любимое место на земле». Это — 82-й год. Случайный снимок на лекции. Это мы в Ленинской аудитории. Газета с сообщением о назначении Андропова генсеком.
Давайте «пройдемся» по Перестройке. Помню этот момент, когда пришел к власти Горбачев. И началось то, чего мы не ждали. Это — 90-й год, Киев.
Это — пересохшее Аральское море.
Довольно долгое время я работал корреспондентом «Известий» по Казахстану и Киргизии. Это снимки оттуда.
Это снимок — Дрогобыч, 1990 год, сентябрь. Эта съемка повлияла на меня. Это были раскопки во дворе местного Педагогического института. Там были захоронены жители города, расстрелянные в 1939-1941 годах сотрудниками НКВД. Когда Черновол стал председателем львовского облсовета, начался процесс раскрытия тайн советской эпохи. Можно было раскапывать эти захоронения, там были сотни людей. В траншее я увидел какую-то серую массу. Спросил у местного парня, который меня сопровождал, что это. Он говорит: «Так это мозги, они были засыпаны известью, и поэтому, наверное, сохранились». Присмотрелся, действительно. Спрашиваю себя — а зачем?! Закрытая территория, узники, их убивают за то, что не так думают. Убивают, а зачем мозги доставать из головы человеческой? И я понял, что это у палачей был такой обряд убийства мысли. В СССР какое самое главное преступление было? Инакомыслие. Для меня этот двор, то, что такое возможно — стало поразительным открытием. Потрясающая визуализация убийства мысли, убийства самого процесса думания. Тогда я понял, что это и есть настоящий смысл коммунизма.
Это Тбилиси, 90-й год, центральный парк, там сбито имя Сталина. Это такие моменты, штрихи времени.
Это — Львов. Я тогда в Москве работал, я приехал в командировку в Киев в сентябре 1990-го года, увидел, что во Львове сносят памятник Ленину и уехал сразу туда. Приехал, а памятник уже сняли. Я застал, как разбирали его основание, сделанное из мацев – надгробий из еврейского кладбища. А сам памятник хранился на складе какого-то городского управления коммунального хозяйства. Я туда приехал и увидел такого Ленина. Люди туда заходили, им было интересно смотреть на него с непривычного ракурса, изучали как он крепился, из чего сделан. Дальше у этого памятника тоже интересная история. Во Львове был бывший советский политзек Васыль Кубив, который добился того, чтобы метал с памятника Ленину переплавили и использовали для создания памятника Жертвам коммунистических преступлений. В 1997 году львовяне установили этот памятник напротив печально известной тюрьмы на Лонцкого.
Это разгон ОМОНОм в Симферополе голодающих крымских татар, 1990 год, ноябрь. Мне удалось кое-что снять, меня спасла корочка «Известий». И снимки эти остались.
Вывод советских войск из Чехословакии, это город Черняховск в Калининградской области, 1991.
Это митинг в Москве, Манежная площадь, 1991.
Это подготовка к сносу памятника Октябрьской революции в Киеве, 1991 год, сентябрь.
Тренировка УНА-УНСО под Киевом, 1991.
Это снято в Кемерово в марте 1985, когда узнали о том, что Черненко умер, масленица была, потом Горбачев пришел к власти.
Давайте перейдем к нашей украинской жизни. Я вам покажу Донбасс. Его тут довольно много. Тема, которую я снимал уже в Киеве. Я переехал в Украину в 1991 году в июле. В 1992-ом начал работать фотокором в газете «Киевские ведомости». Приехал из Швейцарии мой друг Витя Марущенко, мы общались, он говорил, что шахтеры — это всегда интересно.
Это был абсолютно другой мир, другая жизнь. Мы с Виктором тогда много ездили, снимали. И эта тема у меня пошла — было несколько публикаций, потом был конкурс Grand Prix Images Vevey в Швейцарии, и я получил специальный приз.
Это шахта номер 2 имени Ленина, Горловка. Горизонт — 1080 метров. На этой шахте не было метана и нам разрешили съемку со вспышкой.
Это уже в другом месте, это город Антрацит, луганская область. Я поставил для себя цель рассказать о Донбассе — какой он. Луганская область — это часть Донбасса.
Это шахта «Партизанская». Я снимал шахтеров, которые мылись в душе после смены. Они согласились на такую съемку. Мне нравится эта фотография. Она была на афише выставки «Vostok» в Швейцарии.
Я хотела бы перейти к главе к вашей работе редактором, когда вы встали по другую сторону камеры.
— Это как если бы ты перешел на другую сторону Луны. Когда я работал в «Известиях», там была такая форма дежурства фотокорреспондента. Вместе с замредактора отдела иллюстраций ты заступаешь на неделю дежурить в группе выпуска газеты. И если замредактора отдела видит, что ты тянешь, он на тебя все оставляет и едет по своим делам. И ты занимаешься организацией работы фотокоров, отбором снимков для публикации, коммуникацией с начальством и агентствами, пишешь тексты к снимкам. В общем, такая внутренняя кухня. И мне это занятие понравилось. Допустим, где-то что-то произошло, и нам нужно срочно достать снимок оттуда. Ты должен найти фотографа, договориться, чтобы он передал работы, организовать эту передачу…
У меня эти навыки уже были из «Известий». И когда я приехал в Киев, начал работать здесь, у меня случился такой период, что понял: со своей журналистской фотографией в общем-то закончил. Уже снял то, что хотел. Пошли повторы.
В 1997 году у меня была выставка в Женеве, в Центре фотографии. Там состоялся разговор с директором этого Центра. И он сказал, что пора мне уходить куда-то дальше. Начинать с нуля на Западе из-за возраста было сложно.
Но у меня появилась возможность работать фоторедактором в газете «День». И с 1997 года по 2011 год я в разных изданиях работал фоторедактором. В этом есть своя прелесть.
В первую очередь, фоторедактор — организатор производства. От того, что ты умеешь отбирать фотографии для печати, зависит очень мало. Все зависит от тех сотрудников, которых ты находишь. Поиск способных людей, их обучение, организация работы, отбор снимков – это все в одно творческое русло. Еще мне было интересно смотреть, как растут люди. Берешь человека в 18 лет, а он через несколько лет становится специалистом. И растет дальше, иногда в уже в другом издании. И это прекрасно.
Ваше новое качество и ваша новая глава жизни с фотографией. Вы сейчас историк, учитель? Кто вы?
— Я исследователь. Мое новое исследование, интересное и тяжелое одновременно — это Холокост, фотоматериал, связанный с этим трагическим периодом ХХ века. Много работы с фотографиями из домашних альбомов. Много информации осталась в нацистских семейных фотоальбомах. В Красной Армии было запрещено пользоваться фотоаппаратом. Фотографировать события на фронте могли только прикомандированные к войскам фотографы-пропагандисты, надежные люди. Все наши известные советские фотографы так работали. ТАСС, газеты Правда, Известия. Потом это проходило цензуру. В результате — осталось очень мало фото-свидетельств войны. Остались, по большому счету, пропагандистские советские фото второй мировой войны.
А в Вермахте можно было фотографировать. Поэтому немецкие солдаты и офицеры снимали все, что хотели – свою службу, «подвиги» в борьбе с мирным населением, жизнь завоеванных народов – делали альбомы и отправляли домой. До определенного времени это была съемка глазами победителей. Таким образом, дух того времени дошел до нас.
Очень интересна и советская домашняя фотография. Очень редко встречаются парады и свадьбы в 1930-1940-е годы. Чаще похороны. Интересно смотреть по временным периодам — 1920-е годы очень сильно отличаются от 1930-х годов. Типы людей меняются, одежда меняется, быт другой. Снимки пикников, прогулок, соревнования спортивные – 30-е годы… Сейчас я сижу разбираю эти фотографии. Смотришь — май 1941 года, на снимке военный. И подпись: «Дорогая Маша, тебе на долгую память». Люди смотрят в объектив, и на снимках они все еще живы. Словом, всё это смотреть, изучать, группировать и показывать — очень интересно.
Где показывать, кому?
— Сейчас я куратор фотоколлекции Мемориального Центра Холокоста «Бабий Яр». Целью этой организации является создание музея Бабиного Яра. Там будет визуальный рассказ об этой эпохе. Есть несколько фотографий, рассказывающих непосредственно о трагедии 29-30 сентября 1941 года – евреи идут в Бабий Яр, немцы копаются в оставленных ими перед расстрелом вещах. Есть съемка немецкого пропагандиста фотографа Йоханнеса Хеле. Он в начале октября 1941-го приехал в Киев, не успел на расстрелы и сфотографировал, как военнопленные закапываются трупы в Яру, вещи расстрелянных. Это единственные визуальные свидетельство о том, что происходило. Но есть контекст. Это фотографии 1920-1960-ых годов. Сопоставляя этот материал, можно показать дух эпохи. Часть таких изображений станет экспозицией Музея.
Фото: автор портрета Валерия Милосердова Евгений Виноградов; остальные фото: Валерий Милосердов
Текст: Вика Федорина
