Участники Duo Sonoro — скрипач Андрей Павлов и пианистка Валерия Шульга. Дуэт Sonoro — лауреат многочисленных международных конкурсов, его концертная география включает выступления на знаковых фестивалях в Испании, в Нидерландах, в Германии, концерты в Италии, Польше, Австрии… Мы встретились в Андреем Павловым прошедшей зимой накануне концерта. 

Как, когда вы поняли, что хотите заниматься музыкой, посвятить ей жизнь?

— Мои родители музыканты, оба струнники, мама скрипачка, папа — альтист. И дедушка тоже был скрипач. Я видел этот образ жизни с детства, родители много вкладывали в свое дело, и я не представлял, чем еще можно заниматься. Привязанность к занятиям музыкой у меня появилась очень рано, так что особого выбора и не было.

Внутренний выбор: альт, скрипка?

— Нет, только скрипка. Никогда не было особой потребности играть на альте, но в какой-то момент у меня был выбор: скрипка или фортепиано. Оба инструмента давались мне не то чтобы слишком  легко, и не то чтобы я не прикладывал усилий, но какое-то время они у меня были абсолютно равноценны. И даже Киевский институт музыки я заканчивал по двум инструментам. И в Консерваторию мне предлагали поступать и на фортепианную кафедру, и на скрипичную. Когда было нужно определиться, я выбрал скрипку, наверное все-таки исходя из практических соображений: у скрипачей банально больше возможностей зарабатывать, чем у пианистов.

Источник заработка концерты?

— И работа в оркестре, и какие-то варианты игры в камерных ансамблях. Ну и концерты, конечно.

Чьим учеником вы себя можете назвать?

— Не могу назвать себя чьим-то конкретным учеником, на меня оказали большое влияние несколько педагогов, несколько музыкантов. Прежде всего, это моя мама, она была моим первым учителем. Это профессор Вадим Венедиктович Козин, у которого я учился и в Институте музыки Глиэра, и в Консерватории. Это музыканты, у которых мне довелось заниматься, — наш украинский скрипач Андрей Белов, профессор Игорь Михайлович Андриевский, который вел в Консерватории  класс камерного оркестра. Наверное, эти люди оказали на меня большее влияние.

Вы преподаете музыку, вы — исполняете музыку. Что вам дает первое и второе? Технику? Знания? Опыт?

— Это два взаимосвязанных процесса. Преподаванием я стал заниматься относительно недавно, сейчас идет третий или четвертый год моего преподавания в Институте музыки имени Глиэра. Преподавание замечательно сказывается на исполнительстве, и обратно: например, я ловлю себя на мысли, что делаю замечания своим студентам, и почему-то не делаю их себе. В нашем деле важен взгляд со стороны. Работая со студентами, замечаю, что есть совершенно очевидные вещи, которые я им могу подсказать, а после занятий стараюсь «отвести» свое ухо на небольшую дистанцию и спроецировать этот совет на себя.

Ваши основные требования к ученикам? Например, что им делать нельзя?

— Мне кажется, в музыке нет категории «нельзя». Точнее, она есть, конечно, но желательно, чтобы ее не было. Нельзя играть фальшиво, нельзя играть не тот текст, что написал композитор. Это, пожалуй, единственное, чего нельзя делать музыканту. Я стараюсь настроить учеников: «когда выходишь на сцену — тебе все можно».

Мне кажется, в нашем деле «слово нельзя» должно звучать как можно реже, и так слишком много зажатостей, психологических и физических.

Вы играете в дуэте, струнном квартете и ансамбле — это разный музыкальный опыт?

— Безусловно.

Что он вам  дает?

— Разная специфика игры в каждом составе. Музицирование в составе струнного квартета — самый сложный вид камерного музицирования — это четыре инструмента, все на виду.  Четыре струнника, каждый со своей атакой звука, со своей интонацией, своим всем-всем-всем, и надо сделать так, чтобы четыре инструмента звучали как один. Даже когда играет струнный квинтет, или квинтет с роялем, ситуация меняется. Квартетная специфика очень особенная, в западной Европе ей уделяют много внимания, есть целые квартетные академии, там работают с этим на совсем другом уровне, чем у нас. По сути, если заниматься струнным квартетом по-настоящему, все остальное в жизни лучше отставить. Просто работать. Работа в дуэте — другая, рояль отличается от струнного инструмента природой звука, она у него не тянущаяся, а ударная. И диапазон инструмента дает другие краски, другие тембры. Работа в разных составах — струнное трио, фортепианное трио, струнный секстет, октет — это каждый раз разный опыт и разная специфика.

О прочтении музыкального произведения: у Святослава Рихтера была теория о «закрывающей тему» интерпретации, которая выжигает почву для дальнейших трактовок. Стоит ли закрывать тему прочтений, нужно ли ставить точку?

— Тема прочтений, мне кажется, никогда не будет (и не должна быть) закрыта. Абсолютного исполнения произведения не было, и не будет. Так или иначе, у каждого исполнителя есть цель: максимально точно исполнить замысел композитора. Вопрос лишь в средствах. А средства у каждого исполнителя разные, в силу физиологии, темперамента, слышания, музыкального мышления. Это и делает каждое исполнение неповторимым, индивидуальным. Святослав Теофилович один из моих любимых исполнителей, но на мой взгляд он исполнитель-диктатор. Да, безумно харизматичный, обладающей невероятной исполнительской энергией, но — диктатор. Мне в его исполнении слышится слишком много «я». Хотя есть произведения, которые в его исполнении мне нравятся больше всего.

Вы не допускаете своего «я» при исполнении?

— Нет, конечно же, оно должно быть.

Где границы этого «я», как вы их для себя определяете?

— В момент исполнения мне моя игра не должна нравится. Как только она начинает нравиться, происходит внутреннее  успокоение, и это значит, я отклонился в сторону. Потому что исполнение  — это процесс определенного контроля над своими действиями. Исполнитель может вкладывать в игру эмоцию, хотя эмоция уже заложена композитором, и если исполнитель добавит от себя слишком много, будет перебор.

Перед концертом вы пытаетесь по-новому (заново) объяснить себе произведение? 

— Да, я стараюсь это делать перед каждым исполнением. Мы с супругой и пианисткой стараемся так делать. Каждое исполнение — это определенный  этап узнавания, если возвращаться к произведению спустя время, обязательно нужно его  пересматривать. Не может быть одной трактовки на все времена, иначе она перестает быть живой и интересной.

Вам трудно играть с женой?

— Временами бывает труден именно рабочий процесс, играть — нет. Она не просто мой любимый человек в жизни, но и мой любимый партнер в музыке.

У вас обоих есть приемы быстрой регулировки трудностей?

— Банальный: выпить кофе, отвлечься, переключиться, поговорить.

О смычковых войнах: во времена Баха использовали дугообразный, похожий на огромный лук, тип смычка — при помощи которого можно было играть на скрипке аккордами, т.е. захватывать все четыре струны. На скрипке со смычком современноготипа это невозможно. Что делать современному скрипачу, который хочет сыграть Баха так, как подразумевал сам Бах и что предпочтете вы:  а) забить, мы живем в XXI веке б) убедить всех, что дугообразные смычки это ошибка в) сделать такой правильный смычок и  освоить барочный способ игры?

— Сейчас делается достаточно много копий барочных смычков. И они действительно, отличаются от другого типа смычка, который привел в современный вид французский мастер Турт.

Во времена Баха и скрипка была немного другим инструментом: была другой длины шея, все четыре струны были жильными, и это тоже важно в плане звукоизвлечения. Потому что струна «ми» – самая высокая открытая струна, сейчас она делается из металла, а тогда это была жильная струна и звук у нее был матовый и мягкий. Плюс в Сонатах и Партитах Баха все аккорды, все его многоголосие гораздо легче играется барочным смычком. Сейчас в Европе довольно много школ барочного исполнительства, там учат  играть барочную музыку и в частности Баха, на жильных струнах и барочными смычками.

Словом, я играл Баха и барочным, и обычным смычком. Чаще я играю Баха обычным, современным смычком, потому что трудно найти и выделить время для того, чтобы перестроиться на барочный, — а чтобы почувствовать его, нужно время. Когда у меня будет время на освоение барочного смычка, я с удовольствием буду играть им. В том числе, Баха.

На какой скрипке вы играете?

— У меня скрипка французского мастера, точного возраста нет, нет точного авторства инструмента — не проводилась подробная экспертиза.  Смычок у меня немецкой мануфактуры XIX века.

Есть такие произведения, которые вы предпочтете исполнить только  барочнымсмычком?

— Всю барочную музыку — Корелли, Вивальди, Телемана, Баха, Верачини.

Вам ближе романтики?

— Не могу сказать, какой стиль мне ближе. Я люблю и барочную музыку, и венских классиков, и романтизм, и музыку ХХ века…

И авангард?

— И авангард, но уже выборочно. Из любимых композиторов — Бетховен, Брамс, Шостакович.

Что объясняет, описывает индивидуальность скрипача? Жильные струны? Темперамент? Исполнительская манера?

— Это целый комплекс. Пожалуй, прежде всего звук. Был такой, на мой взгляд выдающийся скрипач Филипп Хиршхорн. В 1967 он году получил первую премию в конкурсе королевы Елизаветы в Брюсселе. Его исполнительская карьера продлилась, к сожалению, недолго. Когда я его слушаю, звук проникает мне сквозь кожу, это невероятной интенсивности звук. Это достаточно старые записи, тогда еще не было прогрессивных звукозаписывающих технологий, и все равно, его звук был таким, как будто его можно потрогать. Так что звук, на мой взгляд — это первое исполнительское отличие. Конечно, это исполнительская трактовка. Она подразумевает исполнительское мышление.

Когда вы слушаете чужое исполнение, вы оцениваете и понимаете то, как исполнитель думает?

— Да, его мысль меня интересует прежде всего.

Не техника?

— Лет десять назад меня больше интересовала техника. Сейчас гораздо интереснее слушать исполнительскую мысль: что исполнитель хочет мне сказать?

У вас была переоценка ценностей в отношении музыки, или вы все время любите примерно одно и то же?

— Постоянно происходит, иногда может и несколько раз в день. Например, когда я слышу или вижу то, что производит на меня впечатление. Происходит постоянная внутренняя эволюция. Но такой, глобальной переоценки ценностей, мир с ног на голову — наверное, нет.

Есть такая музыка, которая вас бесит, раздражает, но вам ее (быть может) было бы интересно играть?

— Бесит? Наверное, есть. Но то, что  меня бесит, я бы не хотел играть. К тому, что бесит (или к тому, чего я не понимаю, или не чувствую потребности понять), я стараюсь не подходить.

Ваши планы на год?

— Есть интересные концерты и проекты… я не суеверный человек, но планами стараюсь не делиться. Скажу так: планов много, я с удовольствием расскажу обо всем потом, позже.

Давайте встретимя в декабре и обсудим итоги.

— С удовольствием.

Почему вы не уехали заграницу? Не хотелось? Наверняка были предложения.

— Честно отвечу: хотелось. Но в силу разных обстоятельств я этого не сделал. И еще честно: абсолютно об этом не жалею. Потому что уехать можно, можно состояться там и совершенно комфортно осесть…

Но я не знаю к какой категории отнести ощущение, мысль появившуюся у меня несколько лет назад: «если мы все отсюда уедем, кто же, что же останется здесь?»

У нас нет рынка классической музыки, и мы должны попробовать его создать. Под рынком я подразумеваю все: от организации концертов до менеджмента в сфере классической музыки. Залы, учебные заведения….у нас много талантливых людей. И задача моего поколения — сдвинуть это все с мертвой точки.

Пока у меня есть желание остаться. Если через пару лет я пойму, что бьюсь головой об стену, может, и уеду. Не знаю.

Текст: Вика Федорина