Было так: карантин, я отправила Михаилу Химичу вопросы (о его знаменитом отце, Юрии Ивановиче Химиче. О линогравюре, о его учителе. Такие вопросы, которые, как мне казалось, «вынудят» его ответить*. И он, действительно, ответил, ниже — Михаил Химич в переписке с Kyiv Daily о творчестве, гравюре и Георгии Якутовиче.

О творческих практиках и изоляции

В последние несколько лет я пишу больше, чем читаю.

То, что я пишу — не стихи, не проза, не записки, не дневники и не автоматическое письмо.  Идею этого «писательства» я позаимствовал из книги Джулии Кэмерон «Путь художника»**. Свою благодарность автору я выражаю необычным для себя образом: я рассказываю о не прожитом мною до конца опыте, скорее — о длящемся процессе переработки, трансформации небольшого упражнения, которое подробно описано в названной мною книге. 

Ежедневное, даже постоянное конструирование записи в специально отведенных для этого тетрадях для меня уже несколько лет —  один из способов самоощущения, наравне с множеством техник йоги, которые я изучаю углубленно последние годы.

В результате этих практик я отмечаю в себе склонность впечатлиться скорее сплетением, комбинацией нескольких слов (реже — предложений) в иногда заурядном, казалось бы, рассказе. 

В минувший год мне посчастливилось работать, склоняясь над гравюрами с резцом в руках. Желание прослушать отрывок литературного произведения, или популярную лекцию, или часть знакомого фильма возникало спонтанно, это было похоже на выпадающую из колоды карту. 

Так я прослушал много нового для себя и много старого, некоторые вещи поразили до дрожи в теле, воспринимались синестезически — как ощущение прикосновения к различным материалам — скользким, шуршащим, сухим или холодным. Это был результат переключения с темы на тему, с записи — на запись, по малейшему внутреннему побуждению.

Таковы мои впечатления от  моей личной изоляции, которую я определил для себя, более продолжительной и тщательной изоляции, чем требования официального карантина.

Я признателен за вам за Пришвиновское высказывание о неоскорбляемой части души. Можно сказать и так: в жизни я озабочен именно тем, чтобы «неоскорбляемая часть души» оказалась единственно мной, без тех вкраплений, что имеют свойство (замечу,  единственное , на которое они способны) — возмущаться и сопротивляться внешними посягательствами на идентичность. Есть время вскармливать в себе идентичности и время от них отказываться. Людвиг Витгенштейн сказал: «Мир — не сумма вещей, но сумма фактов». Как это применимо к нашему разговору? Говоря о себе «Я умею ездить на велосипеде» — говоришь о факте , с которым даже сам не поспоришь.  «Я рисую, я режу гравюры, я прерывисто дышу, потому что у меня температура, — это равно факту «за окном ветер, я слышу, как он свистит сквозь неплотно закрытое окно». Попробуйте оскорбить этот факт! А те образы, костюмы — роли, которые мы по жизни  на себя примеряем и отыгрываем,  трещат по швам от соприкосновения с реальностью, и тогда мы сердимся, отчаиваемся, оскорбляемся, или грустим. «Я — веселый  парень», или «Я — хороший семьянин», не говоря уже об «успешный», и прочая подобная ерунда — все это, по сути, ни о чем, нам приходится постоянно подкладывать свежее топливо, поддерживать «огонь» в этих прожорливых очагах. 

Вот эти неравновесные конструкции, выдающие себя за нас и оскорбляются, слыша в свой адрес нечто им несоответствующее. Они же — и боятся своего исчезновения от истирающего воздействия времени, природных катаклизмов и перемен в политике.  «Неоскорбляемая часть души»  для такого неприкосновенна.

В моей жизни было несколько приоритетов,  сильно интересующих меня тем. И я очень благодарен себе за то, что изыскал возможности всецело посвятить себя каждой из них. Утонуть с головой, как говорится. После таких «погружений» пройденная тема оставляет, но это — не отрицание опыта, ни в коем случае. Это — как мягкое вечернее солнце и приятная прохлада после  пережитого полуденного зноя — спокойное и уравновешенное состояние. 

О гравюре

К занятию гравюрой я вернулся после 20-летнего перерыва в результате практики, эксперимента, которым охотно поделюсь. В начале 2018 года, холодной зимой, я решил глодать, голодал 27 дней. Это далеко не предельный для человека моего возраста и сложения срок, но зимой организм претерпевает большие потери тепла  и голодать труднее. 

Чем интересен этот опыт ? Сначала нужно определиться, каких именно продуктов хочешь, от каких — легко откажешься.  Оказывается, что все ненужное ешь по привычке, а чего-то необходимого себя лишаешь. Затем наступает второй этап, — понимаешь — кого немедленно надо вычеркнуть из своей записной книжки, поскольку это общение буквально убивает тебя, а кому — напротив,  написать, перед кем нужно побыстрее извиниться, или как-то еще исправить совершенные в прошлом ошибки.  Дальше —  отпадают те виды деятельности, для которых попросту не остается сил. И напротив, какая-то деятельность оказывается  возможной и даже питающей, дающей силы жить.

Так я вспомнил о том, что давно не занимался гравюрой. Оказалось, что даже  в состоянии крайней слабости я могу резать гравюры и испытывать от этого радость!

Гравюра — это определенное обязательство,  даже и не перед моим великим учителем Георгием Якутовичем, скорее, перед тем «пространством общения», которое между нами возникло в процессе обучения. 

Суть реалистической школы изобразительного искусства  состоит в преемственности. Но что же именно от учителя к ученику передается? Может показаться, что технический навык. Но это задача изостудии или начальных классов художественной школы.   

На самом деле ученик приглашается мастером  к решению задачи, рассчитанной на работу нескольких поколений художников, и задача эта — с неопределенным для учителя завершением.  Поэтому школа — это не набор технических навыков и приемов, но способ выхода за их пределы, развитие в себе способности рождать и развивать новые, ранее недостижимые грани творчества, способности. Георгий Якутович прошел невероятный путь, работы последних лет его жизни — само воплощение поиска, а не «пожинание плодов опыта и штудий». 

В нашей семье всецело, много и всегда — говорилось и делалось — искусство и об искусстве. Жизнь жестко наказывала меня за малейшие попытки сыграть с ней на занижение, за попытки увильнуть от того, что положа руку на сердц,  я считаю для себя верным 

И все же, я так поступал  и получил, поэтому, изрядный опыт ошибок. Поэтому любимый герой — самурай из фильма Акира Куросавы , сказавший в ответ на просьбу крестьян обучить их военной стратегии: «я проиграл множество битв, поэтому я смогу вас научить».

О Якутовиче

Георгий Якутович генетически связан гораздо больше со школой Владимира Фаворского, чем с мексиканской «Мастерской Народной Графики».  Забавный случай, исторический эпизод: уже будучи именитым украинским графиком, кажется, даже и со званием Народного художника, Георгий Якутович приехал в Москву на какую-то всесоюзную конференцию. В автобиографии, составленной им для этого мероприятия, Якутович обозначил себя как продолжателя школы и традиции Фаворского. К удивлению Якутовича, смотреть на него как на заморскую диковину, пришли российские графики, принадлежащие ко взаимно  непримиримым, оппонирующим друг другу коалициям учеников Фаворского. Они и предположить не могли, что, кроме них, возможны и иные последователи их учителя  

Однако связь с великим мексиканцами у Якутовича, безусловно, есть. Говорю так, поскольку видел и учебные рисунки, и подготовительные работы моего учителя: они невероятно утончены, выверены. 

Пылкая, бурная импровизационность, динамизм  его зрелых работ —  навык, который нарабатывался им всю жизнь. Разрушение рамок мы можем увидеть и ощутить и буквально: «визитной карточкой» его творчества я назвал бы «разорванный край» его композиций, особенно гравюр. 

    Выход за пределы методов, в которых он уже (как мастер) состоялся — в этом он был весь.

Вот как рассказал Георгий Якутович об осознании им ограниченности реалистического метода, в котором  объектом изображения оказывался(и часто) объект статичный,  увиденный единомоментно и относительно неподвижным наблюдателем:    «…Мы так долго ходили с Георгием Гавриленко  карпатскими горами, то спускаясь в долины, то поднимаясь на вершины, что я вдруг явственно увидел: небо с облаками — у нас под ногами , а горы — нависают над головой. И тогда я понял, что впредь буду совмещать разные времена и пространства, трансформировать формы,  потому что, на самом деле, мы именно так  воспринимаем разворачивающуюся реальность». 

Георгий Якутович был выдающимся педагогом, о его стиле преподавания мне хотелось бы рассказать особо. 

Известный всем феномен: ученик, приходящий в школу, фрустрирован несбывшимися чаяниями о том, чему его здесь, как ему кажется, должны учить. То есть, у ученика было предположение, что прирост знаний, навыков  будет осуществляться из той области, которая учеником достаточной степени освоена. 

Мне казалось, и кажется по сей день, что учил не сам Якутович. Решения рождались как бы из пространства беседы, часто застольной. Однажды я принес на встречу, которую Георгий Вячеславович назначил у себя в мастерской, целую папку своих свеже отпечатанных черно-белых гравюр. В основном  это были компиляции православных икон — очень добросовестные, тщательные и трудоемкие по исполнению. Хорошие по сути, работы, но…   правильные. 

Сегодняшний «Я» спросил бы у себя  тогдашнего: вот, хорошо, Миша, сделаешь ты таких двадцать-тридцать работ, и что дальше? Делая такие работы, ты способен измениться?  

И вот  я разложил на столе перед учителем целую серию оттисков, Якутович выбирает одну, маленькую работу — это был оттиск с кусочка линолеума, на котором я пробовал остроту резцов — «Вот эта, — сказал он, — самая любопытная». 

 Мне не удалось скрыть тогда, как я расстроен. «Посмотрите, — сказал он мне тогда, указывая на висевшую над столом, за которым мы вели беседу репродукцию,  — правда, красиво»? 

 — да, — охотно согласился я. Это была очень яркая, живописная  миниатюра  из армянского четвероевангелия «Матенадаран». «Скажите, —  продолжил Якутович, —   зачем такую красоту переводить в черно белое изображение? Вы также можете брать краски, золотить…» 

Этими его словами я был уже совсем выбит из колеи, по всему  выходило, что мое (довольно значительное) усилие в освоении черно-белой графики — как бы мимо цели, и, что  было самым обидным,  я ясно видел: мой случайный, маленький росчерк, замеченный учителем — таки удачней остального…. 

«А нравится ли вам такое?, — и  он показал на огромный плакат, висевший на противоположной стене, во много раз увеличенную репродукцию начерка тушью работы Пабло Пикассо. Это было очень экспрессивно нарисованное лицо мужчины, состоящее как бы из гибких сплетающихся линий,  реалистическое, впрочем, и со «взглядом» прямо на зрителя. «Да , конечно, очень!», —  восхитился я. 

И как бы невзначай, Якутович роняет: «а ведь вы тоже так могли бы….» 

И все, я пойман на крючок своего собственного желания, оно обозначилось в один миг. Путь  к этому желанию — путь моей жизни. 

Уроки Георгия Якутовича  были и не уроками, в обычном понимании . «Истину нельзя рассказать — истину можно только НАВЕЯТЬ» говорил о подобном Мамардашвили.

___________________

* Например, был вопрос о неоскорбляемой части его (Михаила Химича) души.  / См. дневники Михаила Пришвина: …. Квартира есть реальность.И неоскорбленная часть души – тоже реальность. Но я квартиру получил, потому что я «большой» писатель, а большой, потому что не из-за денег пишу (неоскорбляемая часть души). Другой же пишет из-за денег и уже давно имеет квартиру. Значит, – при чем тут неоскорбленная часть? Вопрос: что реально, квартира или душа? То и другое реально: одно – это всё (деньги, квартира), другое – это «я». Квартира (помнишь «положение»?) – это «счастье», это «успех» – это: «богатый», это необходимость, государство и проч».

**Книге Кэмерон 20 лет, Джулия Кэмерон — коуч, выдающийся консультант по раскрытию творческих способностей.