Сейчас в Киеве можно застать две отличные выставки — в Аукционном доме «Дукат» «Валерій Ламах. Точка відліку» и  «А млини все стоять, Санчо!» Матвея Васйберга в галерее «Маяк». Об обоих рассказывает Матвей Вайсберг. 

Художник, философ, писатель, преподаватель, монументалист (и утонченный авангардист), интеллектуал, теоретик искусства  — все это — об одном человеке, о Валерии Ламахе. Валерия Ламаха называл своим учителем Валентин Сильвестров. Другом — Григорий Гавриленко и Геннадий Айги. 

Выставку работ (полную, умную выставку) Ламаха до 10 октября можно застать на Владимирской.  В экспозиции около двух десятков работ, произведения 1950-1960-х годов из семейного собрания и частных коллекций, большинство работ выставлены впервые.

Не-встреча первая,  Ламах

… Что я могу сказать о Валерии Ламахе? Мы с ним никогда не общались лично. Представьте, лето поступления, родители на нервах. Если бы я не поступил, они стали бы серьезно думать об эмиграции. Отцу хватило его историй: он поступал раз семь, так и не получил высшего образования. Мама, учитывая все накопленное — семейные истории, мою пятую графу и отсутствие блата, решила подстраховаться. Она была знакома с Григорием Гавриленко, и  обратилась к нему с просьбой обо мне.  Гавриленко дружил с Ламахом, который тогда заведовал кафедрой книжной графики в Полиграфическом. Гавриленко с Ламахом моей маме ответили следующее: «Пускай поступает, нам очень нужны талантливые люди, а получит он на экзамене то, что заслуживает», — а мне другого и не нужно было.

После провала в Художественный (то есть, провала  не было,  меня задвинули на пол-балла, в числе прочих) поступать мне в него было заказано, родители решили, что лучше всего поступать в Полиграф. И получил две пятерка и четверку, заслуженно, тогда я ничего не знал о книжной композиции.

Для меня фигуры Гавриленко и Ламаха были легендарными, хотя и terra incognita, разумеется. Это заочное знакомство оказалось для меня судьбоносным. Потом я ушел в армию, в 1978-м Ламаха не стало. Я благодарен своему институту и Валерию Ламаху: меня учили легенды. Игорь Дыченко преподавал историю искусств. Ламах заведовал кафедрой. Первые полтора года до армии моим куратором был Флориан Ильич Юрьев, не считая очень приличного преподавательского состава. Думаю, за атмосферу отвечал Ламах. Прекрасный был факультет. 

Вайсберг и Дон Кихот, или не-встреча вторая, Лукаш

Эстетизм выставки —  это вопрос языка. Я не сказал бы, что там висят окончательно эстетские вещи, прежде всего потому что для меня за всем тем, что «красиво» стоит крик. Там вообще много смысловых слоев: слой текста, до и в процессе я взялся перечитывать украинский перевод Миколы Лукаша, он совершенно гениальный. Кстати о не-встречах, о встречах с людьми, которых никогда не видел, но которые оставили след в душе и сердце: я жил с Лукашом в одном доме, я его видел, наверное, вот здесь (жест рукой) он жил. Сначала в коммуналке, потом переехал, но тоже совсем рядом, в этом же дворе. В одной коммуналке с ним жили Тамара Коломиец с дочерьми, Ицхак Кипнис, проведший 17 лет в лагерях, с ним я, слава Богу, был знаком. А Кипнис был знаком с Шагалом. И Лукаш. Вот такой Киев. Это первый слой. Текст и люди.

Второй слой — иллюстрации Гюстава Доре, которые я полюбил с детства, лет с шести. 

Третий — личный. Для меня Дон Кихот — это дружба, поведенческая модель, и семейная история. И история Вагана. Ваган Ананян открыл мне двери, которые…. Мне казалось, что тема Дон Кихотов исчерпана, эта дверь для меня закрыта. Как рисовать после Доре, Домье и Пикассо?  И вдруг Ваган рисует. «А мельницы стоят» — это вагановская фраза. Таким образом следующий слой — диалог с другом.

Вообще, интеллектуальная честность ведь не в том, чтобы не брать, в том, чтобы беря, проговаривать это. 

В моей детской книжке с гравюрами Доре была гравюра с  сюжетом про это: стоят скрижали, перед ними — Гомер, Вергилий…. — крупные фигуры, читают скрижали — переписывают. Дальше фигуры  чуть ниже, но тоже хорошие — Диккенс, Рабле…. переписывают у предыдущих, следующий слой, следующий, и так до самых маленьких нас.  Не могу найти этой гравюры. 

Я сделал Санчо и Дон Кихота своими, это даже не апроприация, они — это мои родители. Папа — Дон Кихот. Мама — Санчо Панса.

Техника возведена в ранг речи — а мои монотипии кричат. Мне нужно было сделать эту серию, чтобы не взорваться, она для меня была спасением, проговариванием. В монотипии ведь моторика особенная, мне подходил этот язык. 

• Выставка «А млини все стоять, Санчо!» Матвея Вайсберга работает до 30 сентября; 12:00-20:00
• Где: галерея МАЯК, Коцюбинского, 6
• Выставка «Валерій Ламах. Точка відліку» работает до 10 октября; 12.00-19.00
• Где: Аукционный дом «Дукат», Владимирская, 5