В галерее «Дукат» до того, как мы все ушли на карантин, окрылись выставка графики Льва Призанта.

Лев Призант родился в 1930, умер в 1995-м, больше четверти века (то есть половину жизни) преподавал в  РХСШ, Республиканской художественной средней школе имени Т.Г. Шевченко. Он работал в станковой и книжной графике, иллюстрировал книги, участвовал в выставках. Он был очень хорошим учителем, и кажется, не тяготился этим. Мы увидим выставку после карантина, но пока ученица Льва Семеновича Мирослава Перевальская рассказывает о своем учителе.

Он пришел к нам  в пятом классе, мы были очень маленькими, но чувствовали себя будущими художниками — многие росли в семьях художников. Лев Семёнович знал большинство наших родителей. Он жил буквально через два дома от нас, возле Ботсада. 

Не помню, когда я увидела Льва Семёновича впервые, почему-то  отчетливо помню, какая у него была походка — высокий, худощавый, никогда не ходил быстро. 

Главное, что помню: от него веяло доброжелательностью, внутренним спокойствием.

У него была особая, запоминающаяся манера общения: он был очень спокойный, мягкий, взвешенный, требовательный и в тоже время доброжелательный. Не мельтешил, не делал лишних движений. Говорил запоминающимися фразами, медленно, спокойно. Призант рассказывал нам потрясающие истории про свою морскую свинку Шустрика. Тем самым он становился нам ближе.

Он мог тонко и не обидно пошутить –  это  был добрый юмор. Он был интеллигентом и перфекционистом. 

А еще Призант практически не хвалил нас. Другие преподаватели отличались большей эмоциональностью. Параллельный класс  —  класс Золотова. Золотов был маленького роста, быстрый, яркий, очень эмоциональный. Много говорил,  часто хвалил своих. Так вот по сравнению с Золотовым наш Лев Семёнович был каменно-сдержан. 

Призант редко говорил: «Неплохо». Еще реже — «Хорошо». Почти нереально было заслужить у него оценку «Молодец!»

Он уважал всех нас, каждого ребёнка, ко всем относился ровно-хорошо. С уважением относился к трудолюбию и напористости учеников, но у него не было любимчиков. 

Основное требование было простым: любую работу мы должны были доводить до конца. Когда кто-то останавливался, он говорил: «Как? Тут еще столько всего можно будет сделать! Тут еще достигать и достигать цели! Вам нужно остановиться, подумать, и работать дальше!». Не помню детали, это давно было, но помню, как он стоял за спиной, долго молчал и делал точные замечания. 

В школе мы делились на «золотовцев» и «призантовцев», каждая группа считала, что она — лучшая. Наша группа считала себя лучшей, потому что отображала сдержанность и требовательность своего учителя.

Призант говорил с нами, как с коллегами. Если он критиковал, никогда не делал этого жёстко —  мягко подсказывал. Когда мы приносили ему летнюю практику, работы раскладывались на полу, — он долго рассматривал все наши работы, каждому ученику уделял много внимания, говорил, что лучше, что хуже. После этого разбора мы понимали, чего нужно достигать в следующих работах. Все понимали, за что Лев Семёнович нас хвалит.

Как-то в начале лета, когда уже зацвели вишни, мы с моей подругой пришли к Призанту в мастерскую — он показал нам свои работы и цитировал Высоцкого, «Лучше гор могут быть только горы…». Все его работы – про горы. В моей памяти отложились воспоминания о художнике, который страшно любил рисовать горы. Тогда я этого ещё не понимала — в горы не поднималась. 

Но когда в первый раз была в Альпах, вспомнила эту его фразу. Примерно с этого момента я начала понимать характер Льва Семёновича – его внутреннюю силу и самодостаточность. 

На всю жизнь у меня отложилась: Призант, горы, внутренняя сила. 

Сейчас я понимаю, что им двигала внутренняя потребность в искусстве. Он прекрасно чувствовал чистоту аскетизма: разговор с небом, пространством и Вселенной.