Максим Бернадский начал снимать кино в начале 1990-х, его режиссерский опыт — ровесник Независимости страны. Kyiv Daily поговорил с режиссером о том, что для него является главным в фильме, неважно, игровое это кино, или документальное.
Над чем вы сейчас работаете?
— Заканчиваю четырехсерийный художественный фильм на киностудии FILM.UA для телеканала «Украина». Это – классическая мелодрама, история чувств, отношений и любовный треугольник. Главная героиня – учительница музыки, так что история интеллигентская такая, немного старомодная, персонажи с принципами и правилами – не одномерные и банальные. Актерам было что играть. Фильм называется «Лучше всех», премьера 28 октября.
Кто автор сценария?
— Авторы, я с ними не знаком, сценарий поступает через студию, насколько я знаю, они из Калининграда.
Что вам интересней снимать? Сериалы, игровое или документальное кино?
— А неважно. Все интересно. Я делаю документальное кино и сериалы, и обычное, игровое кино.
Я видела ваш документальный фильм 94-го года «Победа над солнцем». Вы его тоже снимали для себя?
— Тут ведь как: если режиссеру не интересно, никому не интересно. Если режиссер думает «исключительно об интересах зрителя», это тоже самообман. Нас 7 миллиардов, мы все разные, каждому интересно что-то свое. Я не верю в условную мифическую домохозяйку 50+, и мысль о том, что всем без исключения домохозяйкам интересно одно и то же.
Поэтому, да, во первых, должно быть интересно мне — именно этот интерес и рождает фильм. Но работая над фильмом, я всегда думаю о зрителях, о том, чтобы историю, которую я рассказываю, сделать интересной. И как героев, о которых я рассказываю, сделать интересными зрителю.
Понятное дело что, такой предмет как авангардная культура, сам по себе не может быть массовым, даже сейчас, спустя столетие после своего рождения. Конечно, это не может быть интересно всем. Как говорит в фильме Тиберий Сильваши: «Подойти к современному искусству без подготовки нельзя». Тем не менее, этот фильм все равно создан для зрителя. Знаете, я его делал очень молодым человеком, мне было 25, и для меня это было первое соприкосновение с авангардной культурой. Я сам пытался разобраться что это, как это, почему это и как это работает.
Вы считаете, что документальные фильмы снимать сложнее, чем, допустим, игровые. Это правда так?
— Абсолютная правда.
Почему? Герои живые?
— В сериале есть сценарий, это что-то вроде Конституции или Уголовного кодекса. Желательно его не нарушать, я и стараюсь его не нарушать. То есть, я с ним работаю до момента начала съемок, пытаюсь его очеловечить со своей точки зрения. Потом, во время съемок, не меняю ни одной буквы, ни одного предложения. Какие-то вещи, которые существуют между словами (а именно там и рождается искусство) мне подвластны, а так я все и всегда делаю с глубоким уважением к букве сценария. Это как бы наш общий договор со студией, мы все должны понимать, что у нас будет на выходе, это ведь индустрия.
https://youtu.be/HDitAOIhE00
Документалка — это немножко другое. Она вне рынка и поэтому это абсолютная свобода, буквально: нет заказа. С другой стороны, в центре документалки всегда есть реальный герой, реальный персонаж. Если его нет, то и истории нет. Реальный персонаж — это человек со всеми своими петлями, крючочками, поворотами. Как он пойдет, как он себя поведет, что от него ожидать… Он сам не всегда знает, чего от себя ожидать.
Знаете, я начинал на студии «Киевнаучфильм» довольно давно, тогда от нас еще требовали (поскольку был еще Советский союз и плановая система производства) некий сценарий. Мы их писали — и все это принималось (заверялось) Министерством культуры. Но это нонсенс: как ты можешь написать, что сделает реальный человек в реальной ситуации через полгода, когда ты будешь снимать фильм. Это было скорее некое эссе о намерениях. С реальными персонажами никогда не знаешь, как пойдет, что получится. Тут скорее инстинкт охотника: есть некая цель, и ты должен быть очень внимательным, собранным, — вести свою цель.
Документалки все-таки больше нравится снимать?
— Нет, нет. И то, и другое — волшебство, и то и другое позволяет достигать предела, грани за которой начинается самое интересное… Для меня самое интересное в съемке — это поэзия, то, что существует между кадрами, между словами. И оно есть и в документалке, и в игровом кино, и в сериале, и в чем угодно, на пленке, в цифре. Было бы желание, был бы сконцентрирован фокус внимания.
Расскажите о вашем образовании.
— Это довольно скучно… Я всему научился у людей, с которыми работал и работаю. А до этого… я вырос, буквально, в военном городке, у меня отец военный, мы колесили по всему Союзу, бывшему Варшавскому блоку. Семь школ за десять лет. Я учился от Заполярья до, не знаю, — Чехии, Вологды, Кривого Рога. Так системного образования не получишь.
Когда пришел на студию, мне страшно повезло, у меня в первой же группе был Марат Радовский, гениальный и человек и оператор, был совершенно замечательный звукооператор Игорь Барба. То есть, я до этого даже музыкой особо не увлекался, а тут открылась целая вселенная: изображение — это хорошо, действие — это хорошо, и история — это тоже хорошо, но звуком ты можешь убить все абсолютно, а можешь и вывести на какой-то совершенно другой уровень. И можешь играть с этим, создавать контрапункт, какую-то пластику. А еще есть шумы, а еще есть… Есть вся эта многослойная игра, которая создает собственное пространство, и тогда все работает. У меня был совершенно замечательный монтажер Валя Бровкина. Мне просто везло, я работал с чудесными людьми, и каждый давал возможность узнать о профессии что-то такое, чего я не знал. Институт прошел мимо меня, абсолютно.
По образованию вы сценарист?
— По образованию я киновед.
Киновед? А вы работали по профессии?
— Нет. Еще до поступления я работал на студии «Киевнаучфильм» вторым режиссером у Сергея Дмитриевича Лосева, одного из корифеев студии. Я написал сценарий, тема получила одобрение Министерства культуры и мне предложили снимать. Но еще был СССР — по нормативам, чтобы работать режиссером-постановщиком, должно было быть профильное образование (у меня до этого был Ленинградский Политех), или я должен был учиться. Чтобы запуститься с первым фильмом, я побежал поступать в театральный, оставалось три дня до экзаменов и вариантов было немного. Чтобы выполнить все правила игры проще всего было поступить на киноведение, и я через месяц запустился с первым фильмом.
Получилось, на первом курсе я снял один фильм, на втором два, на третьем три и на третьем курсе я прошел квалификацию Министерства культуры как режиссер-постановщик, это была важная вещь. Должно было быть не менее пяти фильмов, массовый экран, участие в конкурсах международных фестивалей и все это было очень жестко. Фильм «Победа над солнцем» — это третий курс киноведения.
В нем каждой фигурой можно гордиться. Вот молодой Глеб Вышеславский, вот — молодой Тиберий Сильваши.
— 1993-1994 — это высшая точка развития украинской живописи. Я намного позже понял, как мне тогда повезло. Просто случайно. Потому что до этого я снял несколько фильмов об истории и доистории и для себя эту тему на время исчерпал. Поэтому интересно было взяться за противоположную, скажем так, сторону культуры. Там — до-история, а тут — авангард. Абсолютно с чистого листа начинал работать: знакомился с людьми, читал теоретиков, ходил по мастерским, пропускал все это через себя, задавал (себе) вопросы, пытался ответить и понять, отфильтровать. И в итоге… В принципе, как всегда в документалистике, ты просто идешь за тем, что тебе предлагает жизнь и подбираешь, и выбираешь, потом собираешь и монтируешь все, что выбрал, какие-то кусочки. Это был как раз расцвет «Живописного заповедника», все были там — и Тиберий Сильваши, и Животковы, Саша и Сережа, и Марк Гейко, и Коля Кривенко, и Криволап. И «Парижской коммуны» — Гнилицкий, Трубина, Кавсан, Цаголов, Гершуни, Савдов, Сенченко… И проект «Украинские гроши» Тистола и Маценко. И вообще время удивительное было, просто удивительное. Когда, как говорит Саша Соловьев в фильме, «уже рухнул диктат идеологии, но еще не пришел диктат рынка», а вдобавок та плотина, которая отрезала наше культурное пространство от всего остального мира, рухнула тоже, и сюда устремилось все, что накопилось за 70 лет там.
С кино происходило примерно то же, что и с живописью?
— Нет.
1991-й год, Независимость, кино начинается с пустого места или ощущает себя приемником сильной традиции?
— Конечно, традиции. На моей студии средний возраст режиссеров (и многие из них были классики) был 50-60 лет, то есть, это были люди, которые формировались в 1960-1970-е, это было классическое кино. Не знаю как это назвать, допустим, соцреализм. Это была другая школа, четкая, понятная, со своими стереотипами, плохими и хорошими. Вообще, много было хорошего.
Мы сейчас говорим только о «Киевнаучфильме»?
— Не обязательно. Та же ситуация была на всех остальных студиях. В «Кинохронике» — то же самое. На «Студии Довженко» — та же самая ситуация, там правили бал шестидесятники, поколение Ильенка… Не знаю, что там происходило на «Одесской студии», но на киевских студиях все было приблизительно плюс минус похоже.
После Независимости вы долго проработали на студии?
— До 1995-го года, когда вся студийная система накрылась медным тазом. Государство перестало финансировать студии, и все. Студийная система — еще жива, «Студия Довженко» еще жива, студия «Киевнаучфильм» еще жива, но это все из другой эпохи, из Мезозоя – студии как Динозавры: огромные структуры, огромные территории, огромные штаты, огромные павильоны. Когда было большое государство, у которого кино было любимой игрушкой, денег на него не жалели. Смотрите сколько времени прошло, что за последние 20 лет произвела «Студия Довженко» или студия «Киевнаучфильм»? Можете вспомнить?
Нет.
— Конечно. Тем не менее, каждый год это все финансируется, производится — существует.
Будущее, получается, за проектными работами и маленькими-независимыми?
— Будущее — оно все время меняется. Даже то, что сейчас происходит, в принципе, уже изменяемое будущее. Три-четыре года назад я бы не предположил, что все так повернется. Тренд — это то, что во всем мире сила тяжести перетекает из кино- в сериальное производство. Потому что в силу объективных причин, кино превратилось или в развлечение, — марвеловские комиксы, например (я не говорю что это плохо, просто это развлечение), или в фестивальное кино.
Но мы видим, что фильмы, которые участвуют в фестивалях, собирают в кинотеатрах мало зрителей. А сериалы… у нас сейчас золотой век сериалов. Почему? Потому, что есть зритель, есть индустрия, и есть свобода. В отличие от кино. И именно сериалы говорят со зрителем о том, что с ним сейчас происходит — как меняется мир, жизнь, ценности, отношения. И что со всем этим делать.
Что сейчас происходит с украинским кино?
— Оно как бы на подъеме. Последние лет пять оно начало финансироваться. И снимается много кино. И это хорошо, безусловно. Идет накопление гумуса, нормального плодородного слоя. На голой земле не растут деревья.
А что необходимо нормальному свободному режиссеру? Нормальная дистрибуция? Финансирование?
— Все это, и еще много чего. Во первых, нужна толковая профессиональная команда. Хороший продюсер, который… да просто хороший продюсер. У нас не очень много таких.
Вам приходилось быть еще и продюсером?
— Приходилось, еще как. Мне в кино практически всем приходилось быть. Кино — это большая индустрия, это большие деньги и, как все в искусстве, — это результат довольно длительного упорного командного труда и страшного везения. И терпения. Когда сходятся все сонаправленные усилия, есть шансы получить хороший продукт. Если что-то выпадает…
А как же истории? Есть же еще истории, которые продаются и не продаются. Нет их? Миф?
— Все, чем мы занимаемся — рассказываем зрителю интересные истории. Все начинается с хорошей истории… Но хороших сценариев я очень мало читал, на самом деле.
Что бы вы хотели снять?
— Так или иначе, я все время в поиске героя своего времени и истории, которая способна передать судьбу и миссию нашего поколения. Всю эту трансформацию, которая очень резко происходит. Ситуация вообще такая, в последнее полвека мир искусства застрял в эпохе постмодерна и карабкается, как-то так пытаясь понять, когда это все закончится, и что будет дальше. А тут все просто. Просто — в основе искусства лежит хорошо рассказанная история. В основе хорошо рассказанной истории лежит интересный персонаж с интересным мировоззрением, характером, не похожий на других, но в то же время, каким-то образом парадоксальным соединяющий в себе все то, что происходит в окружающих людях. И все. Какие-то высосанные из пальца вещи мне ни грамм не интересны. Мне интересны абсолютно настоящие, реальные люди.
Хорошо. А способ? Способ рассказывания.
— А форма не важна. Это может быть и документалка. Я сейчас снимаю, документалку о Саше Животкове, о его папе, Олеге Животкове. Мы с Сашей давно дружим, и я давно хотел снять о нем фильм. И еще меня всегда страшно завораживало поколение шестидесятников, — Галина Григорьева, Олег Животков. Люди они поразительные. Они напрямую работают с вечностью. С такими пространствами, где живет Бог. Когда с ними общаешься, появляется абсолютное ощущение: вот у них есть прямая дверь в какое-то другое пространство и они туда ходят совершенно спокойно, как мы в кофейню. И то, что они рисуют — это не этот мир…
Мы живем рядом с гениальными, мощными людьми, которые просто создают то, о чем спустя 50-100 лет будут судить о нашей эпохе. Судить будут именно по ним. Мы — современники Валентина Селивестрова, Александра Животкова. И это все можно зафиксировать и снять. Меня это завораживает. Если говорить о 1920-1930-х годах — это была эпоха Малевича, или Богомазова. А вот не сняли о них. Если бы сняли, и лучше талантливо бы, — сохранили бы живой голос этих людей — что они думают, как они работают, как они видят там мир и человека, и эволюцию, и смысл, и все остальное. Это было бы это круто.
Что касается игровых историй — это тоже интересно. Мне просто нравится работать с актером и создавать для него новую реальность из ничего.
Текст: Вика Федорина
