5 марта 1922 года в Киеве родился Семен (Сарио) Гудзенко. Поздравительную телеграмму ему «отправил» киевский писатель Алексей Никитин.

4 марта

Вчера вышел из дома. Пахнет весной. Не заметил ее начала.

Завтра мне двадцать лет. А что?

Два месяца спустя, утром 9 мая 1942 года в гостиничный номер Ильи Эренбурга постучал «грустноглазый юноша в гимнастерке». Позже, когда Эренбургу говорили, что поэта Гудзенко открыл он, тот отмахивался: Нет, в это утро Семен Гудзенко мне открыл многое из того, что я смутно чувствовал. 

Твердое «нет» Эренбурга – фигура риторическая. Гудзенко называл его и Антокольского своими крестными отцами. Эренбург и был им, если не в жизни, то в литературе точно. 

Петр и Ольга Гудзенко, переехавшие в Киев из Белой Церкви, дали младшему сыну романтическое итальянское имя Сарио. Улица Тарасовская из Сарио сделала Сарика. Первое, что посоветовал Эренбург юноше в гимнастерке – взять псевдоним. Из его гостиничного номера Гудзенко вышел Семеном. 

Вскоре последовали вечера в Литинституте и в клубе МГУ, в апреле 1943 – большой вечер в Клубе писателей, публикация стихов в «Красной звезде». Гудзенко написал маме, чтобы не удивлялась, Семен Гудзенко, это он, ее Сарик. Его первая книга «Однополчане» вышла в 1944 году. Эренбург не просто открыл поэта и дал ему имя, он распахнул перед ним все двери, до которых мог дотянуться, а мог он в те годы очень многое.  

Представляя Гудзенко, Эренбург неизменно говорил, что его стихи не о войне, а с войны, что он – поэт-провозвестник нового поколения. При этом, конечно, видел, что первая строка цитируемого им везде и всюду стихотворения «Перед атакой» – чуть измененная, хлебниковская. Он знал о двух курсах ИФЛИ, знал и о киевской литературной студии Адельгейма. О таком поколении молодых поэтов Эренбург мог только мечтать, вот он и мечтал, чуть упрощая, на всякий случай, биографию «провозвестника» в публикациях и предисловиях.

Языками детства Гудзенко были идиш и украинский, на украинском и идише он пытался писать первые стихи. Третьим стал язык улицы Тарасовской. Довоенные приятели вспоминали, что Сарик переложил стихами никогда не знавший цензуры киевский городской фольклор. В студию Евгения Адельгейма он пришел уже с поэтическими опытами на русском. В 1931 году, окончив университет, Адельгейм опубликовал в серии «Популярна критична бібліотека» очерк (по сути, развернутый критический обзор на пятидесяти с лишним страницах) «Поетичний «Молодняк», много писал о Бажане, Эллане-Блакитном, Маяковском. Возможно, он был лучшим учителем для начинающих поэтов в довоенном Киеве. 

На войну Гудзенко ушел добровольцем со второго курса ИФЛИ. Начинал пулеметчиком, первым номером расчета, вторым с ним служил Юрий Левитанский. Необычного в этом было немного, зато по-настоящему необычной оказалась Отдельная мотострелковая бригада особого назначения (ОМСБОН), в которую попали два поэта. Она входила в состав IV (партизанского) управления НКВД СССР, подчинялась Судоплатову. Подразделениями бригады командовали офицеры НКВД с опытом диверсионной войны, и этот опыт они получили не двадцать лет назад, на гражданской. Их опыт был свежим, совсем недавним, так, батальоном в том же 2-м полку, в котором служил Гудзенко, командовал Николай Прокопюк, возглавлявший в 1937-м «партизанский» отряд в Испании. ОМСБОН использовали для диверсий в ближнем тылу противника. 

2 января 1942

Ранен в живот. На минуту теряю сознание. Упал. Больше всего боялся раны в живот. Ходить не могу… Бабарыка перевязал. Рана — аж видно нутро. Везут на санях…

…Полечусь и снова в бой.

В московском госпитале он привел в порядок стихи, сочиненные зимой, написал новые, и с ними пришел к Эренбургу.

В памяти и в литературе Гудзенко остался «военным» поэтом. У его поэзии были последователи-ровесники, но точнее многих услышал и продолжил ее в песнях своего военного цикла Высоцкий. Друзья, помнившие ранние стихи Гудзенко, считали, что война не дала развиться другой линии его творчества. Речь не о лирике, ее достаточно в военной поэзии Гудзенко, скорее о поэтике иного типа. Те, кому его довоенные стихи впервые попадали на глаза в 60-х и позже, тут же вспоминали Шпаликова. 

И все же была одна тема, объединявшая обе эти линии. О Киеве, в котором он вырос, в который рвался уже в сентябре 1943, когда советские войска только вышли к Днепру, и попал вскоре после освобождения, а потом возвращался множество раз, писать и вспоминать Гудзенко не переставал никогда. «Мы снова в Киеве, дождями промытом до голубизны, и, кажется, — каштаны с нами, весенние, пришли с войны…»

Алексей Никитин

Справа на фото: Портрет С.П. Гудзенко Л.М. Козинцевой-Эренбург