В конце лета у Национального музея искусств имени Богдана и Варвары Ханенок появился новый директор, исследователь Катерина Чуева. Каких изменений в жизни музея нам стоит ждать?
Кем вы мечтали стать и какое получили образование?
— Мечтала стать археологом, получила историческое образование, в университете имени Драгоманова, по сути, историко-педагогическое. Так сложилось, что ни учителем, ни преподавателем не работала. С 1998 года, сразу после школы, попала в Музей имени Ханенко (тогда он еще назывался Киевским музеем западного и восточного искусства), так там и осталась.
В качестве кого вы попали в музей?
— Техником отдела европейского искусства. Потом училась заочно, в 2004 году окончила университет. А из музея уйти так и не смогла. Оказалось, что это интересно, затянуло.
Как менялись ваши должности в музее?
— Практически вся линейка научных должностей: техник, младший научный сотрудник, научный сотрудник, старший научный сотрудник, заведующий отделом, ученый секретарь, замдиректора, директор.
Как менялся музей на ваших глазах?
— Менялся во всех смыслах, физически — расширялся. Когда я пришла, после длительной реставрации и реконструкции открылась основная, европейская коллекция. Дом Ханенко, историческое здание, находилось на реконструкции с 1990-го до 1998 года. Я пришла сразу после открытия отреставрированного музея.
Потом несколько лет реставрировалось второе здание — то, которое было передано нам в 1986 году, там сейчас размещается экспозиция искусства Азии. До 1990-х годов весь музей умещался в одном помещении, в этом историческом доме Ханенко. И, чтобы развиваться, чтобы принимать такое количество людей, которое мы хотели видеть в музее, нужны были дополнительные площади.
Многое, конечно, менялось и в содержании работы, и в наших подходах. Я еще застала систему внутренней организации музейной работы, подхода к экскурсиям или хранению фондов, уходившую корнями в советское время. Она была во многом — в музейных нормах, музейных традициях, моделях управления и взаимоотношений в коллективе. Сейчас все выглядит совершенно иначе, за двадцать лет изменилось многое. Изменился состав сотрудников. Носители советской музейной традиции уже отошли от деятельности. Сейчас в музее много молодых людей, от двадцати до тридцати пяти лет, которые привносят в музей что-то свое. Часто у них нет специального музейного образования, — но они приходят в музей, на ходу учатся, оттачивают навыки, и приносят с собой много новых, свежих идей, свое видение настоящего и будущего. Они гораздо более свободны в общении и стремятся учиться новому.
В том, что касается финансирования и взаимоотношений с городом, наша музейная жизнь сохраняет системную бюрократическую «память». Но сам музей из жесткой вертикальной иерархической структуры, которая была характерна для советского времени и полутора постсоветских десятилетий, отчасти де факто (но органично) трансформировался в горизонтальную, так удобнее работать и развивать музейную сеть. У нас много людей, которые проявляют инициативу, приводят волонтеров, приводят своих друзей, и мы делаем что-то вместе и решения принимаются немножко иначе.
Не все решения принимает директор?
— Директор — это общая координация процесса, координация развития музея. Есть заместители директора по основным видам работы – исследовательской, музейным программам, есть кураторы коллекций, есть те, кто обеспечивает условия для того, чтобы идеи и проекты были реализованы, техническую поддержку. И здесь важно постоянное взаимодействие на горизонтальном уровне; одна из задач директора – организовать это взаимодействие. Поэтому у нас многие решения принимаются коллегиально.
Вы много учитесь, получаете дополнительное образование. Что вам дало музееведение? И чего вам пока не удалось воплотить?
— К сожалению, то, чего пока не удалось внедрить, боюсь, что в ближайшие годы и не удастся, — изменить подход к управлению музеем на уровне города и государства. Музей — это неприбыльное государственное учреждение. Соответственно, его деятельность достаточно жестко регулируется законодательством. Это связывает руки, мешает инициативе. Мы это знаем не только по себе, эти вопросы рано или поздно встают перед всеми бюджетными культурными институциями: перед библиотеками, перед архивами, перед теми, кто связан с охраной культурного наследия… У нас, к сожалению, невозможны или крайне затруднены те виды деятельности, которые в Западной Европе или США являются нормальными, ежедневными, само собой разумеющимися вещами. Например, мы не можем легко и спокойно открыть кафе или ресторан при музее — процедура, и контроль, и доходность таковы, что это невероятно сложно сделать. Мы не можем вкладывать достаточно средств в сувенирную продукцию: чтобы ее реализовать, нужно время, а свободные средства музею всегда есть, на что потратить. Законодательная база нацелена на контроль расхода финансов больше, чем на развитие организации. Меня смущает подход, который сводит задачу музея к обязанности наполнять городской бюджет. То есть, мы, конечно, понимаем — бюджет это очень важно, мы публичная организация, и существуем за счет налогоплательщиков. Но пополнять городской бюджет — это все-таки не основная задача. Музеи нужны для развития общества.
Содержание музея и его развитие — это дорого. Чтобы сделать качественную, интересную выставку, нужно очень много в нее вложить, в том числе денег. Часто у музеев нет необходимых средств. Это связано в первую очередь с законодательством, с нашими подходами к управлению этими организациями, формированию всех этих бюджетных структур и процессов. Надеемся, что это изменится в лучшую для музеев сторону. Пока же работаем с теми инструментами, которые есть. И будем стараться по мере возможности их улучшить там, где можем это сделать.
Есть надежды?
— Директор музея отвечает за все в нем происходящее. Вот есть директор и главный хранитель — они несут ответственность за коллекцию, и все, что делает музей. Очень важно конструктивное сотрудничество со всеми, кто стоит выше музея и влияет на состояние, в котором музей находится, на количество средств, которые выделяются музею. Чтобы это был не только контроль, но и общая работа, нацеленная на позитивный результат. Музей со своей стороны, безусловно, выполняет все, что должен. Люди работают с максимальной отдачей, я вижу по нашему коллективу. И очень жаль терять сотрудников только потому, что на музейную зарплату невозможно ни снять жилье в Киеве, ни обеспечивать семью. Надеюсь, что от ценностей выживания, которые определяли не только состояние музеев, но и общества в целом, мы все же перейдем к развитию. Пока многие музейщики делают свою работу скорее вопреки обстоятельствам, а не благодаря им.
В чем особенность Музея Ханенко и отличие его от, скажем, Национального художественного музея?
— Принципиальное отличие в том, что это один из немногих музеев Украины, который сохранился и развивался на протяжении последних ста лет практически в том же русле, в котором был задуман. Это была частная коллекция, которая была собрана для города, и подарена Киеву вместе с домом и библиотекой. То есть, коллекция должна была служить городу. В советское время музей потерял значительную часть своего собрания — в результате перераспределения фондов между разными организациями, во время Второй мировой войны было утрачено очень многое, по подсчетам порядка 24 тысяч предметов. Несмотря на все эти потери, несмотря на то, что завещание Ханенко, их воля — сохранить музей, таким, каким они его создали, тоже была нарушена, — музей выжил. К большому счастью, основная часть исторического здания сохранилась. В процессе реконструкции в 1990-х, удалось отреставрировать то, что сохранилось, какие-то вещи вернуть, воссоздать. И вот та идея, которую заложил Ханенко…. он говорил об этом на открытии другого музея, но тем не менее, думаю, можно рассматривать это как его видение музеев в целом: «Музей должен быть не только собранием образцов, но, как указывает само название музея, он должен быть жилищем муз, т.е. должен одновременно быть и школою, и храмом, священным местом, куда должны стекаться все для изучения прекрасного и поклонения красоте, чтобы потом, в жизни, понимать и любить красоту».
На открытии какого музея это сказал Богдан Ханенко?
— Был 1904 год, это было произнесено на открытии первого публичного музея в Киева – Киевского научного и художественно-промышленного музея, который мы теперь знаем как Национальный художественный музей Украины. Его здание «со львами» было построено и наполнено экспонатами при активнейнем участии Ханенко. Сейчас из коллекции, собиравшейся в конце ХIX-го – начале XX-го века, в Художественном музее осталась только часть. В 1920-30-х годах, на протяжении советского времени, поскольку музеи делились на профильные – исторические, художественные и так далее, — коллекции распределялись, Национальный художественный стал музеем Украинского искусства. Наш же музей сохранил Ханенковскую основу, мировое искусство, как и было задумано.
У нас, к сожалению, почти нет археологии, она разошлась в другие музеи, нет целого ряда произведений, например, икон, исторических семейных портретов, которые остались в других коллекциях. Но, тем не менее, — основное ядро сохранилось. И потом только дополнялось и обрастало вещами, которые передавались в музей в ХХ веке. И мне кажется, это уникальный случай.
Как может развиваться музей коллекций? Вот у него замысел такой, он — шкатулка с сокровищами.
— Сам Ханенко предполагал возможность того, что коллекция будет дополняться, и музей будет развиваться. Напомню историю, связанную с домом номер 13 по улице Терещенковской. Это большой доходный дом, который был построен Ханенко, и предназначался он для того, чтобы музей получил дополнительное помещение для своих нужд, а часть помещений сдавалась внаем, и средства шли на содержание музея. То есть, это былнекий музейный резерв.Ханенко хотели, чтобы коллекция сохранила целостность, она не подлежала разделению или перемещению. То, что было в доме, нужно было сохранить. Нигде не было запрета это дополнять. Мне кажется, что так и предполагалось Ханенко развитие музея. Увы, историческая ситуация сложилась так, что происходило это совершенно в другом ключе.
Почему в музее возникают трудности с атрибуцией?
— Это не трудности, изучение коллекций – это живой, естественный процесс. В советское время музей специализировался на искусстве европейских стран, искусстве Азии. Принимая во внимание то, что мы находились, по сути, за железным занавесом, исследователи были ограничены в своих возможностях, не могли следить за всеми новыми веяниями в искусствознании, в технологических исследованиях произведений тех стран, откуда эти вещи происходят. Конечно, это наложило отпечаток, и у нас долгое время сохранялись традиционные атрибуции, — те, что были даны в первой половине ХХ-го века, или еще во времена Ханенко. В последние 20 лет, чуть больше (то есть, после 1991 года), процесс изучения коллекции активизировался. И смены авторства (или «потери» авторства)и другие новые данные, полученные искусствоведами, – это очень хорошо, несмотря на то, что с наших этикеток исчезли некоторые знаменитые имена. Это говорит о том, что в музее есть специалисты, которые изучают коллекцию, о том, что музей не боится говорить посетителям правду, даже в тех случаях, когда мы, как в случае с Веласкесом, вынуждены отказаться от очень красивой атрибуции, которой музейная коллекция во многом обязана своей известностью. «Портрет инфанты Маргариты» остался в экспозиции, потому, что имеет для нас ценность не только художественную, но и историческую. Работа была знаковой для музея больше ста лет, она приобретена в 1912 году Богданом Ханенко на аукционе в Берлине.
Сейчас у нас есть все возможности для полноценной исследовательской работы, мы можем приглашать уникальных для Украины специалистов, пока нам не хватает в основном академической мобильности, точнее, средств для этого. Для того, чтобы изучать живопись, ее нужно видеть, ее нужно очень много пересмотреть, передержать в руках. В нашем случае, нужно работать с зарубежными коллекциями, библиотеками, архивами, принимать участие в конференциях в других странах. Это требует финансирования и организационной поддержки, мы будем делать все возможное.
Вы археолог, сейчас вам на какое-то время придется стать хозяйственником. Вас это беспокоит, огорчает?
— В последние годы я все равно была вовлечена в решение целого ряда организационных вопросов, поэтому для меня осталось не так много «белых пятен» в основных музейных процессах, с которыми нужно разобраться. Другое дело, что есть огромный объем документации, который необходимо просмотреть, доработать. Счастье, что в музее есть опытные, давно работающие в нем люди, которые эту часть работ хорошо знают, и могут держать под контролем. Есть команда, с которой можно двигаться дальше, и это очень хорошо. Я надеюсь, что для меня как ученого, эта должность станет не препятствием, а стимулом. Это вопрос планирования собственного времени, делегирования полномочий плюс коллегиальное принятие решений. То есть, директор не может быть строителем, не может быть хозяйственником, но должен держать в голове общую картину. И, безусловно, ориентироваться в том, что происходит в музее и корректировать направление движения. Но я не могу, и не думаю, что какому-то человеку это под силу, – стать одновременно бухгалтером, финансистом, фандрайзером, ученым, юристом и так далее. Моя задача — организовать, оптимизировать все эти процессы. Надеюсь, получится.
Как по-вашему выглядит идеальный музей? Комфортный для сотрудников,но и любимый городской музей для посетителей?
— Это открытый музей. В последнее время я часто произношу это слово. Да, открытый и комфортный музей в том смысле, что приходя в него, ни один человек (ни сотрудник, ни посетитель) не чувствует себя неуместным. В него все хотят прийти, и каждый знает, что от этого музея хочет. И даже если не знает, чего хочет, но приходит — обнаруживает, что в музее приятно находиться, что здесь интересно. Это музей, в котором нет психологических и физических барьеров, это открытое пространство, открытое настолько, насколько это возможно, учитывая историческое здание и специфические требования к хранению предметов, которые важно сберечь и для следующих поколений.
Это музей, в котором можно реализовывать разнообразные проекты – как «классические», так и смелые, экспериментальные. Эти экспериментальные проекты будут вызывать дискуссии, но не осуждение и не деструктивную реакцию. Мне кажется — это место, где все нацелены на взаимопонимание, на толерантность, на открытость, на со-творчество, со-размышление. И всем — и нам (музею), и городу, от этого было бы лучше. На пути к этому музею, безусловно, встают все те ограничения, которые на нем сейчас лежат. Чем меньше их будет, тем лучше.
Традиционный вопрос о планах.
— Это не романтично звучит, но одна из первых задач звучит так: музей должен продолжать работать без стрессов и резких встрясок. Бюджетная организация, музей — это, как ни странно, достаточно хрупкая структура, мне хотелось бы сохранить коллектив и развивать его потенциал. Поэтому ближайший год мы будем работать соотвественно тем планам и задачам, что уже сами себе наметили. Одно из ключевых событий — это столетие музея как государственного учреждения в 2019 году. Это интересная дата потому, что мы говорим о национализации коллекции и соответственно, осмысливаем процесс, который начался с уходом Богдана Ханенко. Музей из частной коллекции и частного дома трансформировался в публичное учреждение, в институцию. Это был очень непростой процесс, во многом из-за политики большевиков крайне болезненный и для для Варвары Николоевны Ханенко, и для ученых, которые принимали участие в судьбе музея на этом этапе.
В каком формате это будет происходить, будут ли это только выставки, конференция или какие-то другие проекты — будем думать. Если говорить о стратегии в целом – нам это все еще надлежит сформулировать. Мы хотели бы для себя четко обозначить — куда будем идти.
Вы видите эту точку, в которую хотите прийти?
— Вижу, безусловно, я об этом говорила на заседании конкурсной комиссии. Я бы очень хотела, чтобы эта перспектива была проговорена и принята коллективом. Потому что наш музей сейчас — это не та структура, где целесообразны директивные решения … Это не продуктивно. У нас большая, очень сильная, разносторонняя команда, и я бы хотела, чтобы видение будущего музея в долговременной перспективе было проработано нами всеми. Только тогда мы сможем двигаться к цели. Не один человек, не небольшая группа людей — все вместе. Для музея, для публичной институции, это очень важно.
Текст: Вика Федорина
