В феврале в «Барвах» должна была открыться выставка абстракций «А4» Ахры Аджинджала. Официального открытия так и не было — война. А вот закрытие — будет, после войны, когда мы победим, и жизнь вернется на улицы, в галереи, в рестораны. Ахра Аджинджал рассказал о выставке и о том, как он пришел к абстракции, что для него значит абстрактное и фигуративное искусство.

Скажи как искусствовед  искусствоведу, что такое абстракция?

 — Давай начнем с того, как люди воспринимают абстракцию. Я расскажу, с чего у меня началась абстракция, что дало толчок первую визуальную зацепку и что значит абстракция для меня. Это было в детстве, может быть, лет в 14. Мы выписывали все эти журналы — про творчество и искусство. В одном из номеров я увидел большой фрагмент работы Рембрандта «Возращение блудного сына» — на всю страницу, хорошего качества. Просто фрагмент, на котором ты мог разглядеть  все  — пастозный мазок,  фактуру, переливы света, цвета. Сам по себе этот фрагмент был абстрактным, то есть, если отвлечься от целой работы, от того, о чем эта работа  —  можно было бы воспринимать ее как абстракцию. Я, конечно, не понимал в те годы, что существует такой вид деятельности, но интуитивно, подсознательно я его угадал. Это осталось  во мне навсегда. Тогда я понял, что есть еще какая-то другая область живописи. При том — у всех для восприятия была сюжетная живопись, фигуратив  —  литературный, передвижнический, это же насаждалось, было всюду — начиная от учебников по литературе с цветными вкладками — картинками, которые заменяли собой какой-то рассказ. 

Абстракция как отдельный вид была под запретом. Позже, в Москве, когда я ходил в Библиотеку иностранной литературы, где хранились разные зарубежные издания, или видел альбомы  у букинистов, я начал понимать, что есть абстрактная живопись. Кандинского, допустим, я еще в Эрмитаже увидел, Малевича можно  было увидеть в Третьяковке, но этого было мало. Осознание того, что есть Ротко, Поллок и другие пришло позже. 

Моя линия разделения — искусство плохое и хорошее. Я не разделяю его на фигуративное и абстрактное. Я не говорю себе, что абстракция, допустим, лучше, а фигуратив — хуже. Или вот, есть подвиды — лирическая абстракция, абстрактный экспрессионизм, геометрическая абстракция, минимализм в абстракции. Абстрактная живопись прошла, — особенно в ХХ веке, — огромный путь развития, она до сих пор в движении, любой художник, который серьезно занимается абстракцией, привносит в ее развитие какие-то свои ноты, ходы, находки. 

В МГУ мы  были, конечно, теоретиками. Полностью сосредоточился  на творчестве я уже в Сухуме. И даже не знаю, почему, но я сразу делал и фигуратив, и абстракцию. И среда как-то этому способствовала – в Сухуме были ребята, которые занимались серьезной фигуративной живописью и не менее серьезно — абстрактной живописью, и задолго до меня. Начиная с 1970-х годов там была традиция, было понимание, школа. Сухум — портовый город, куда заезжали всякие корабли, а эти корабли завозили всякие журналы импортные. У абстракции богатая история, начинается она от Тернера и не заканчивается сегодняшним днем. Официально считается, что Франтишек Купка или Кандинский — первые абстакционисты. Я считаю, что это — Тернер. Кто был первым — открытый вопрос.

Интересно, что ты отмеряешь время от Тернера. Почему?

— Он не занимался абстрактным искусством, но он его делал. Такой парадокс. Практика может опережать теоретическое понимание. Все-таки сначала появилось изображение, а потом – объяснения этого изображения. В этом плане Тернер — действительно один из первых абстрактных живописцев. В своих акварелях он дошел до абстрактного восприятия, абстрактного понимания, абстрактного исполнения того, чего он хотел нам показать.

В фигуративной живописи много разных школ. А у художников-абстракционистов с этим как? Тоже есть течения, группы?

— Ну да. В абстрактной живописи существует много разделений. Мондриан, например – это геометрическая абстракция. Супрематизм, отдельная тема. Позже, в 1950-1960-х годах у американцев появляется абстрактный экспрессионизм. Ротко считается абстрактным экспрессионистом, хотя экспрессивного в языковом понимании там немного, но есть – внутренняя экспрессия. Есть лирическая абстракция – какие-то более легкие, мягкие, а если параллель проводить с фигуративом, то она ближе к импрессионизму, и они как-то перекликаются. Есть совсем формальные вещи. Но формальный язык очень важен вообще, в любой живописи. Язык того, как это сделано, имеет большое значение, что и как. В абстракции, мне кажется, это еще более подчеркивается — когда ты стираешь внешний смысл, стираешь прямое смысловое прочтение, оно уходит во внутрь, в глубину и важно выражаться четко и ясно. Абстракция все время развивается. Например, великий английский абстракционист  Говард Ходжкин  нашел свой язык, который перекликается с индийскими миниатюрами. Там есть очень четкие переклички, но они сделаны именно в абстрактном ключе большими яркими знаками, мазками. Человек писал свои работы годами, первый слой он мог написать, допустим, в 1974 году, а последний – в 1976 или вообще в 1980-х. 

Это если говорить о языке и том, как высказывание в целом важно для абстракции. К сожалению, у нашего зрителя понимания языка  нет или почти нет, абстракцию большинство  воспринимает с трудом, или вообще не воспринимают ее как предмет искусства. Тот, кто воспринимает абстракцию через какие-то аллюзии — предметные, литературные, начинают искать в абстрактной работе что-то знакомое, хотят за что-то зацепиться, что-то понятное о ней рассказать. Меня это очень удручает, особенно когда мою работу комментируют вслух. 

У меня был такой случай, когда в одной моей абстрактной работе зрительница  нашла слоника. Меня это очень возмутило. Но думаю: «ладно, спокойно, бывает и такое». Я стараюсь не спорить, а отшучиваться. Когда человек не готов к восприятию абстракции, тогда какие-то свои клише он переносит на абстрактную живопись. Смешно, но где-то через месяц я сам начал видеть этого слоника на той работе. 

Понимание того, что в абстрактной живописи есть свои законы, каноны, принципы — важное понимание. Воспринимать эту живопись надо по-другому: не стараться найти в абстракции то, что хочется, а, например, посмотреть фактуру, линию, мазок, композицию, как это сделано, насколько это все гармонично, насколько одна форма соответствует другой, как одна форма перетекает из одной в другую. Это ведь — обогащает, а восприятие абстракции как фигуратива, как поиск ассоциаций, мне кажется, загоняет отдельный пласт живописи в узкое бутылочное горлышко.

Можно сравнить абстрактную живопись со сложной академической музыкой, к слушанию которой надо готовиться?

— Согласен абсолютно, хорошее сравнение.

Нужно просто воспитывать восприятие, музыку много слушать, абстракцию — много смотреть?

—  Начать хотя бы с того, что не отвергать. У нас сразу: «Ой, я это не понимаю. А что это? Ну, и я так могу». Это «и я так могу» — показатель уровень восприятия. Это, или «мой ребенок тоже так может» — печально звучит. Даже говорить об этом не хочу. Но хочу заострить внимание на том, чтобы глаз воспитывается. Я поэтому очень рад, что есть Саша Журавлев, который организовывает выставки и Тамара Арутюнова. Эта  выставка в «Барвах» состоит  полностью из коллекции Тамары Арутюновой. 

Фигуративные и абстрактные работы я делаю всегда параллельно, с 1989 года. Например, у меня сейчас фигуративный период, но одновременно он и период абстрактный. Я могу в один день сделать и такую работу, и совсем иную. Это — мой диапазон. 

Плавно переходим к выставке-коллекции Тамары Арутюновой. Можно ли объединить эти работы какой-то сквозной темой, кроме того, что они все твоего авторства?

— В основном это небольшие работы, формата А4. Они у меня все без названия. Я решил, что абстрактные работы  не буду называть — по той же причине, что в названиях ты начинаешь подтягивать, направлять зрителя к прочтению. А я не хочу, чтобы зритель читал и прочитывал какие-то конкретные вещи. На выставке работы разных лет,  как бы в разной технике, но на основе коллажей. Коллаж – это отдельная тема. Коллаж тоже может быть абстрактный и фигуративный. Я делал много коллажей в одно время, через какое-то время начал их пересматривать. Многие коллажи, которые я делал, мне не нравились. И я на основе этих коллажей что-то менял — дописывал, дорабатывал и они превращались в абстракцию, —  какой-то слой убирал, какой-то – добавлял, какие-то вещи стирал, какие-то – доклеивал. Так менялась фактура. Но мне нравится, когда, например, бумага, или картон, или холст из одного состояния превращается в другое. А если добавить дополнительный материал и дополнительную технику, появляется еще один смысл. Это изменение и в какой-то степени фактурная вибрация – это в процессе работы для меня важно.

Ахра, как стать коллекционером твоих работ? Я сейчас даже не о ценах на эти работы. Кто тебя продает в Украине, к кому обращаться: к Журавлеву, к тебе?

— К Журавлеву, ко мне, в Фейсбук, на «Сенку-маркет». Через Фейсбук у меня очень много продаж, в основном – фигуратив, абстракций меньше.  

Мы живем в мире, когда непонятно, что нас ждет. Сейчас у нас враг у ворот (следующим утром началось вторжение России в Украину). Ты приехал в Украину из другой войны. Этот твой опыт что тебе сейчас говорит?

— Мой опыт меня тревожит.  С другой стороны, мой опыт меня успокаивает, потому что рано или поздно этому придет конец.  Я как раз не из тех, кто считает, что положение безысходное, аховое, отчаянное. Все равно это закончится тем, что мы будем праздновать победу – я в этом уверен. Я убегать никуда не собираюсь.

Ты останешься в Киеве?

— Да, я останусь в Киеве. Как верующий человек я буду молиться, взявшись за руки со своей женой, просить Божьей милости для Украины, Божьей победы и Божьей справедливости, чтобы это все закончилось быстрее и Украина выстояла и победила.

Текст: Вика Фдорина

Фото вверху: Матвей Вайсберг