Когда она должна была появиться на свет — 30 июня 1884 года — Лев Николаевич, измученный сомнениями о правильности собственной жизни, в первый раз пытался уйти из Ясной Поляны. Вернулся с полпути: наступал срок родов жены. Это был 12-й ребенок в семье Толстых, Александра Львовна Толстая.
Ее голос звучит в проекте Игоря Померанцева Радио Свобода. Поверх барьеров, эфир 1996 года:
Александра Толстая: Недавно я получила страшное, но вместе с тем самое драгоценное для меня наследство. Иностранный офицер, заключенный в лагере на далеком севере, подружился с одним русским. Назовем его Сергеем Ивановичем. Сергей Иванович был уже немолодой человек и с трудом выполнял свою норму на принудительных работах. Наконец он совсем обессилел, упал, охранники старались поднять его прикладами, но он уже подняться не мог. Сергей Иванович умер, но умирая, он просил своего друга-иностранного офицера исполнить его последнюю просьбу. Все его имущество состояло из одной деревянной ложки, которую он сам сделал и которой он ел в заключении. Это имущество он просил офицера передать мне, единственной оставшейся в живых из детей Льва Толстого. Это было в 1946 году. В 1954-м офицер вернулся на родину, и вот на этих днях я получила эту ложку. Я буду хранить ее как величайшую ценность. Она, эта ложка, сделанная одним из вас, заключенных, будет мне служить напоминанием о ваших страданиях, о том что каждый из нас, русских, живущих на свободе, должен делать для освобождения нашей родины.
Игорь Померанцев: Александра Львовна Толстая, голос которой только что звучал, родилась в 1884 году в России и умерла на 96-м году жизни в Америке. В молодости работала секретарем отца, Льва Толстого. До отъезда из России в 1929 году занималась подготовкой издания многотомного собрания сочинений Толстого и благотворительной деятельностью. В эмиграции издала несколько книг воспоминаний и основала Толстовский фонд, который помогал беженцам из советской России. Часто выступала по Радио Свобода. Интервью, которое сейчас прозвучит, было записано в нашей нью-йоркской студии в 1962 году. С Толстой беседует Владимир Юрасов.
Владимир Юрасов: Александра Львовна, для начала, если можно, расскажите коротко о своей жизни.
Александра Толстая: Очень трудно это сделать кратко – столько испытано и столько пережито. Советский Союз я покинула в 1929 году, осенью.
Владимир Юрасов: А какого рода деятельностью вы занимались на родине, перед революцией?
Александра Толстая: Во-первых, вы знаете, что я была секретарем моего отца, и в это же время я старалась помочь нашей деревне, организовывала кооперативы, больницы, школы, и продолжала это и после.
Владимир Юрасов: Александра Львовна, почему вы покинули родину?
Александра Толстая: Потому что я уже дальше не могла продолжать работать и иметь школу имени Льва Николаевича Толстого, моего отца, который был, как вы знаете, очень религиозный человек. Я оставалась там до тех пор, покуда я могла. И, поверьте мне, что мне было очень и очень трудно покинуть родину.
Владимир Юрасов: Расскажите, пожалуйста, о вашей жизни за границей.
Александра Толстая: За границу я приехала в самую депрессию, не было возможности найти работу.
Владимир Юрасов: Куда вы приехали?
Александра Толстая: В Японию. В Японии я прожила два года. Я там читала лекции, я там писала свою первую книгу об отце, воспоминания. Затем я приехала в Америку, и в Америке было очень трудно, потому что не было работы, и я скопила с громадным трудом, читая лекции, и написав эту книгу, она была переведена в Америке, я скопила тысячу долларов и на это купила семь акров земли. И шесть лет я занималась фермерством. У меня была тысяча кур, две коровы, у меня была помощница, и мы вдвоем вели эту ферму. Это было и очень приятно, потому что я люблю землю и работу на земле, но физически это было очень тяжело. Потом прилетела из Европы моя давнишняя знакомая. И мне говорила: “Что ты тут сидишь? Давай работать. За границей много беженцев, давай им помогать, давай организовывать Комитет помощи беженцам”. Я была рада, потому что я, с одной стороны, устала, с другой стороны, эта мысль о помощи своим же, русским, меня очень привлекала. И тогда мы решили организовывать Толстовский комитет, в который вошли тогда же такие люди как Рахманинов, знаменитый Ростовцев, Сикорский, который всем известен, и американцы во главе с бывшим президентом Гувером.
Владимир Юрасов: Александра Львовна, а какие книги вы опубликовали за границей?
Александра Толстая: Первая книга, как я уже вам говорила, это были воспоминания об отце, а затем я написала воспоминания о том, как я работала в Советском Союзе, свои тюремные испытания. Я была в тюрьме недолго, только восемь месяцев, была арестована, правда, пять раз. Я знала и тюрьму ГПУ, и лагерь Новоспасский, где я провела несколько месяцев. Я встретила там самых лучших людей, цвет русской интеллигенции, культуры, так что я не жалею о том, что я эти восемь месяцев провела в тюрьме.
Владимир Юрасов: Я слышал, что вы опубликовали книгу “Мой отец” в двух томах в Чеховском издательстве в Нью-Йорке?
Александра Толстая: Да, следующая книга была биография моего отца, над которой я работала два года. Я могла сказать то, что я думала об отце, ближе его подвести к людям, но, к сожалению, русским людям я не могу этого сказать.
Владимир Юрасов: Я уверен, что книга ваша о Льве Николаевиче Толстом, в небольшом количестве экземпляров, конечно, и сейчас попадает, но придет время, когда она попадет на родину.
Александра Толстая: В это я очень верю. Может быть, я до этого времени не доживу, но я всегда верю в освобождение России.
Владимир Юрасов: Александра Львовна, расскажите, пожалуйста, о деятельности Толстовского фонда в последние годы.
Александра Толстая: Видите, начиная с послевоенного времени этот исход русских людей из советской России, все тяжелые обстоятельства, которые они пережили, многие потеряли своих родных, это страшно волновало меня и всех тех, которые были в Толстовском фонде, и мы немедленно приступили к помощи этим людям. Толстовский фонд тогда послал своих представителей за границу…
Владимир Юрасов: В Европу?
Александра Толстая: Не только. И на Ближний Восток, потом у нас была контора в Южной Америке, и мы привезли, нашими слабыми силами, не имея никаких денег, собирая эти деньги с американских и русских друзей, мы провернули около 10 миллионов долларов за это время, и привезли около 20 тысяч беженцев. Я еще вам не сказала, что у нас есть ферма, которая приютила в это время около шести с половиной тысяч людей. Это был их первый американский дом.
Владимир Юрасов: Александра Львовна, можете ли вы сказать несколько слов нашим слушателям?
Александра Толстая: Видите ли, сейчас, сегодня, я не могу не думать о последних днях моего отца. Я должна сказать, что мысли его в эти последние дни были только о том, о чем он думал всю жизнь. Последние его слова были: “Истина… Я люблю много…”. Он не договорил. Затем, обращаясь к моей сестре и ко мне, он сказал, что “вы смотрите на одного Льва, а на свете есть много людей, кроме Льва Толстого”. И вот, когда я вспоминала эти слова, они меня утешили, и со временем я поняла, что жизнь – только в любви к людям и служении им, как говорил отец.
Игорь Померанцев: Короткое отступление. С Александрой Львовной Толстой в нашей нью-йоркской студии беседовал радиожурналист Владимир Иванович Юрасов. Сейчас он на пенсии, живет по-прежнему в Америке. Я позвонил ему и попросил рассказать о впечатлении, которое на него произвела Толстая.
Владимир Юрасов: Огромный интерес проявила ко мне, к перебежчику, к подполковнику советскому. Она увидела во мне новое какое-то поколение. И она расспрашивала о молодежи, как она относится к Сталину. Очень ей понравилось, когда я сказал, что в Советском Союзе сейчас “государственный феодализм”, они сами писали, марксисты, что феодализм проиграл капитализму. Ей это так понравилось, что она сказала, что когда был какой-то прием, она об этом говорила. Вообще, она помогла мне приехать, потому что мне не верили многие просто потому, что я бежал во время войны из лагеря, за что должен был быть расстрелян, меня прятали три сестры, три женщины в глубине России. Я ей рассказывал об этом, и она согласилась, что большая надежда на восстановление России – это женщина русская. Вот о чем мы говорили с ней.
« …Я была в тюрьме недолго, только восемь месяцев, была арестована, правда, пять раз. Я знала и тюрьму ГПУ, и лагерь Новоспасский, где я провела несколько месяцев. Я встретила там самых лучших людей»
Игорь Померанцев: И еще один фрагмент из интервью с Александрой Львовной Толстой. Нью-йоркская студия Свободы, 1966 год. Интервьюер – Никита Морозов. Александра Львовна рассказывает о своей книге воспоминаний “Проблески во тьме”, об усадьбе-музее Льва Толстого в Ясной Поляне и о подготовке издания литературного наследия Толстого в 1920-е годы.
Александра Толстая: Все рукописи хранились в музее. Как известно, “Война и мир” была выкинута одним из моих братьев просто в канаву, и моя мать нашла ее в довольно плохом виде. Потом моя мать, которая очень заботилась, чтобы литературное наследство моего отца сохранилось, все рукописи отдала в музей, и было 12 ящиков, набитые битком. Так что рукописи немного даже попортились. Тогда мы создали Общество изучения, и все мы вместе работали в Румянцевском музее во главе с профессором Грузинским. И было очень трудно, потому что музей не отапливался, холод был, работали в перчатках, печатали даже в перчатках, но энтузиазм был большой. Нам так хотелось все это сделать, все это привести в порядок, и мы все это сделали. Потом – как издать? Создалась это Общество изучения, которое передало дружеской организации “Задруга”, а затем “Задругу” конфисковали, так что потом это было издано “Госиздатом”, эти 90 с лишним томов, которые лично я даже купить не могла, потому что, во-первых, они очень быстро исчезли с рынка, во-вторых, одно время у меня просто не было денег, чтобы заплатить триста долларов за это издание. И когда я писала свою книгу об отце, я работала в библиотеке. Вот так оно зародилось и было уже издано без меня. Причем, я думаю, что моего имени там нет, и уж точно нет, как организатора этого дела.
Никита Морозов: Так что задача была подготовить это громадное 90-томное издание. Туда должна была войти и переписка, и статьи?
Александра Толстая: Все дневники. Я помню, что записные книжки страшно трудно было разобрать, особенно те, которые мой отец записывал, когда он ехал верхом. Вы представляете себе, мы с братом Сергеем, с которым мы были очень дружны, он там работал со мной, мы наперегонки с ним, кто скорее разберет. И кое-где остались пустые места, неизбежно, но все-таки основное мы разобрали. И мы все подготовили, все дневники, так что то, что издал “Госиздат” – это плоды работы нас двоих вместе с нашими друзьями, с профессорами и знатоками литературы.
Никита Морозов: Так что после вашего отъезда в 1929 году ваша работа продолжалась?
Александра Толстая: Уже почти все было окончено. Рукописи были все разобраны. Многочисленные варианты “Войны и мира”, которые вошли сейчас в издание. Невероятно интересно, потому что Лев Николаевич писал гораздо больше, чем то, что он помещал. Как он говорил, что ничего не исправляет произведение так, как зачеркивать, самую суть оставлять только в произведении.
Никита Морозов: Александра Львовна, скажите, а когда был основан Яснополянский музей-усадьба, Музей Льва Николаевича Толстого?
Александра Толстая: Он вообще существовал после смерти моей матери.
Никита Морозов: Но ваша мать умерла уже после революции, в начале 20-х годов?
Александра Толстая: Да. А потом было так, что вообще были там нежелательные элементы, которые работали в Ясной Поляне, и постепенно все разрушалось. Я поехала к Луначарскому, сказала, что гибнет все в Ясной Поляне, надо что-то сделать. В это время кто-то писал его портрет. Очень коротко, три слова я ему сказала, несколько фраз всего. Он сказал: “Хорошо”. Вызвал машинистку, продолжал позировать и диктовал машинистке: назначить Александру Львовну Толстую комиссаром Ясной Поляны. И тогда я начала работать.
Никита Морозов: И вы работали до 1929 года?
Александра Толстая: До отъезда, да. Мне было очень трудно продолжать работать в школе, потому что вводили антирелигиозную пропаганду при Сталине уже. Мой отец был такой религиозный человек, что мне было там не место. И потом, откровенно говоря, я, например, была всегда против коммунизма, многим коммунистам это говорила сама, а тут просто приходилось растягивать совесть, ведь не будешь сидеть, когда поют “Интернационал”. А я его ненавидела. И приходилось вставать. И другие всякие компромиссы. Я чувствовала, что постепенно моя советь растягивается, растягивается, и лопнет. И я уехала.
Никита Морозов: Скажите, Александра Львовна, а как начальство относилось к созданию музея, к работе, проводимой вами в центре, в Москве, и местной?
Александра Толстая: Был декрет Ленина, по которому он говорил, что разрешится в одном месте советской России не преследовать религию. Потом, при Сталине, уже начали преследовать.
Никита Морозов: То есть имея в виду как раз Ясную Поляну?
Александра Толстая: Да, единственное место во всей советской России. Наши ребята продолжали ходить в церковь, мы вели религиозные разговоры, а потом уже очень сильное началось преследование при Сталине.
Никита Морозов: Здесь, в книге, Александра Львовна, вы вспоминаете о своих встречах с Калининым?
Александра Толстая: Да. Калинин всегда очень старался помочь. У меня были очень странные с ним отношения. Я никогда не скрывала от власть имущих, что я думаю о них. И как-то даже Менжинский, когда я просила за политических заключенных, он говорил: “Вы знаете, что здесь, за этими стенами, сколько здесь ковров, и стены толстые, вы знаете, что вы отсюда можете никогда не уйти?” “Знаю, что я могу не выйти отсюда”. Видимо, их забавляло это, потому что я, вероятно, была единственным человеком, который не боялся это ему говорить, и они очень снисходительно ко мне относились. Но, конечно, главное было измываться.
« …просто приходилось растягивать совесть, ведь не будешь сидеть, когда поют “Интернационал”. А я его ненавидела. И приходилось вставать»
Никита Морозов: Скажите, Александра Львовна, вот здесь, в книге, на 150-й странице, есть глава “Комитет помощи голодающим”. Что вы можете рассказать об этом?
Александра Толстая: Было такое историческое лицо как Фигнер, потом Кускова, профессора разные…
Никита Морозов: Но когда был создан этот Комитет?
Александра Толстая: Он был создан группой интеллигенции, которая имела разрешение от советского правительства.
Никита Морозов: А где в то время был голод?
Александра Толстая: На Волге.
Никита Морозов: И в Крыму, кажется?
Александра Толстая: И в Крыму.
Никита Морозов: И вот помощь этим голодающим и был создан этот Комитет.
Александра Толстая: Создал самый цвет московской интеллигенции. Нас было человек тридцать (я в книге более точно обозначаю).
Никита Морозов: И долго он просуществовал?
Александра Толстая: Мы собрались на первое собрание, все ждали Каменева, который, с ведома правительства, был назначен председателем этого Комитета. Ждали, ждали, удивлялись, что он не едет, а вместо этого приехали эти остроконечные шапки.
Никита Морозов: Чекисты?
Александра Толстая: Да. Погрузили нас в автомобили и повезли нас в ГПУ, в тюрьму. Вот там как раз я сидела с Кусковой. Когда старший чекист подошел к Вере Николаевне Фигнер и сказал: “Товарищ Фигнер, вы свободны”, эта старушка страшно возмутилась. “Как?! Почему?! Я тоже хочу с ними ехать!” “Нет, мы вас арестовывать не можем, есть приказ, чтобы вас освободить”. Ей было очень неприятно. Ну и она осталась, ее не взяли. А мы все, преступники, отправились.
Никита Морозов: У вас есть очень забавное описание первого обыска. Вы помните, как вы чекиста спрашиваете: “Вы знаете, кто это такой?”, показывая на портрет Льва Николаевича?
Александра Толстая: “Карл Маркс”,- говорит чекист. Они же безграмотные были совершенно.
Никита Морозов: Скажите, пожалуйста, Александра Львовна, в почему вы дали такое название своей книге – “Проблески во тьме”?
Александра Толстая: Видите ли, тьма это, конечно, советская действительность, жестокость советская, которую просто трудно описать, нельзя описать, потому что это было все так ужасно, когда чекисты топтали беременную женщину в Ясной Поляне, она потом выкинула, потому что отнимали последний хлеб у нее. И в этой тьме, в этой жестокости и непроглядной тьме столько было проблесков, даже, я скажу, как я описываю в этой книге, в надзирателях. Даже солдаты, которые вели священника из тюрьмы ГПУ, говорили: “За что его, такого старого? Что он им сделал?” Эти проблески были в детях, эти проблески были в крестьянах, эти проблески даже, я скажу, были в самих руководителях, потому что в каждом человеке есть хорошее. Они это заглушают своими партийными убеждениями, стараются быть жестокими, но, на самом деле, душа человеческая жива даже в самых злых советчиках. И вот эти проблески давали возможность, силу и энергию продолжить работу. Если бы не это растягивание моей совести, я бы из России никогда не уехала. Если бы мне дали спокойно жить, делать то, что я считаю нужным, не попирать взгляды моего отца, я бы осталась, потому что русский народ я всегда любила, люблю, никогда не забуду, и никогда не забуду ни Россию, ни русского народа, который так любил мой отец, и который я продолжаю любить до сих пор.
