Краски Анатолия Лавренко — это такая рифма к ресторану BARVY, в котором проходит выставка его работ. 

Как вы познакомились с Александром Журавлевым?

— В октябре прошлого года он приехал ко мне в мастерскую. Я показал ему свои работы. Он смотрел, фотографировал, потом сказал: «В следующем году проводим выставку в «Барвах», и уехал. 

Я заинтересовался этими «Барвами» — название красивое. В Интернете  узнал, что это не галерея, а ресторан. Передо мной тут прошла выставка  Шерешевского, были и другие художники.

Давайте представим, вот мы вошли и смотрим по сторонам, и говорим о первом зале.

— В Полтаве у меня проходила выставка «Валёры» («валёры» — это нюансы, градации одного цвета, в простонародье – «растяжки»). Раньше были художники-валеристы. Известный французский валерист Камиль Коро добивается нюансов при помощи одного цвета. Поль Сезанн повторял: «Я не валерист». То есть все как-то держали это в голове. Можно строить работу на контрастах, а можно – на валёрах. Эта работа тоже построена на системе валёров, картина называется «Рухливі тіні», берётся два цвета: коралловый и травяной. Здесь , — мы переходим к следующей работе, —  в основе лежит краплак розовый прочный. Если в него добавить капельку тёмного цвета, он становится тёмным. Если просто лессировать, то выйдут разные тона и разные цвета. Это своего рода нюансировка.

Получается,  что зал нюансов?

— Можно и так сказать. Это (кивок)  —  пейзаж. Видите лодочку, девушек?

Конечно.

— Все словно купается в тёплом жёлтом. Это было продумано специально — сделать концептуально тёплую работу, не выскочить с неё: не уйти в холод. Это  такая серия, а тут на выставке только одна работа. Я делал серии с помощью нового цвета – турецкого зелёного. С помощью этого цвета я делал валёры, лессировку – объединял разные цвета с красным. Кстати, такая живопись зависит от цвета, освещения: днём она выглядит так, а ночью – иначе. Мне очень нравится кремовый цвет стен этого зала –  работы выигрышно смотрятся.

Мы движемся по кругу и дальше

— Эти большие деревья смахивают на минимализм. Я думал, что бы туда ещё добавить? Чего там не хватает? У меня постоянно такие сомнения. Художник начал работу, но не знает, что же его ждет дальше. Мы привыкли к тому, что на картине должно все быть  зарисовано. Но ведь глаз должен отдыхать, глазу нужна свобода, фактура. В принципе тут тоже два цвета: белый и красно-коричневый, загадочный. 

Темный – это скорее винный?

— Да, но это холодный винный оттенок, даже фиолетовый. У меня есть подобные цвета. Когда я открыл этот цвет, я балдел. Вот кому надо памятник ставить — тем кто придумывает эти цвета!

Как вы открываете для себя краски?

— Их надо любить. Я связан с красками. Живописец мыслит цветом, рисовальщик – тоном. Цвет диктует форму. Все смотрят на пропорции человека, а я смотрю, какого цвета его лицо и волосы. Вижу глубокий серо-зелёный цвет, а это уже толчок к картине. Я люблю сложные цвета. Здесь (кивок в сторону следующей работы) все тоже построено на валёрах. Мне самому не совсем понятно, что там нарисовано.

Зима, дома, деревья. Сказка!

— (пауза, соглашается) Ага. Эта картина очень зависит от цвета и ощущений. Тут нет коммерческой цели.

Почему же не коммерческая? Рассматривать ее — сплошной релакс. Такие картины должны раскупать.

— (впервые смотрит на меня заинтересовано, кивает) Может быть.

А эта  золотая?

— Эта картина называется «Арочный мост» – акварельный стиль, на основе масляных красок. Просто добавлено много-много разбавителя.

А эти деревья?

— Я уже не помню ее название. Просто деревья. А это просто зелёный цвет. Здесь я соединил изумрудный цвет с колькотаром, капут-мортуумом. 

У нас впереди  большой зал, мы идем смотреть работы, справа на лево. 

— Это деревья, «Валёры», «Тихая осень» нарисованы цветом писчей бумаги или мокрого песка. Я старался выдержать в этом цвете всю картину.

Для эффекта старинного манускрипта?

— Можно сказать и так. В этих моих картинах можно увидеть полутона. От этого рисунка уже не могут оторваться. Темную линию здесь мне пришлось закрашивать. Я ставлю себе такие…. самоограничения. У меня нет такого: главное, чтобы картину кто-то купил, или я кому-то понравился. Главное – чтобы нравилось мне. Получается, я ставлю себя выше зрителя.

И на что тогда живет художник?

— Иногда мои работы покупают. Всякие же есть люди. Если нет денег, я рисую зиму. Я её делаю не суровой, а белой, пушистой, светлой. 

Тоже валёрами?

—  И контрастами. Это ведь смотря как объяснять зиму. В словаре Даля зима представлена разными эпитетами: морозная, розовощёкая, белая, весёлая. В другом словаре написано про зиму такое: морозная, холодная, ужасная, вьюжная, страшная. А вот картина «Крізь рожеві окуляри». Тут меня пробило сделать картину полностью розовой.

Попытка идеализации?

— Если смотреть на мир сквозь розовые очки, то можно обрести счастье. А всякие переживания влекут за собой проблемы. 

Попытка засчитана, переходим к работе, похожей на малахитовую шкатулку.

— «Синя вода», видите, люди купаются в речке?Сначала тела были в светлых тонах,  потом я понял, что мне не хватает тайны. Коричневый цвет придал картине загадочности. Сочетание синего цвета с коричневым – это то же самое, что и гармоничные отношения.  Это всё происходит эмпирическим путем, путем ошибок, смешивания, поиска сочетаний.

Перед нами —  «Белые деревья», «Красные деревья» и «Белые и красные деревья». Очень хороши ритмически  (кроме прочего). Спрашиваю про цвет.

— Это розовый оттенок, не красный. Здесь продемонстрирован краплак розовый прочный.

Вас ведь соцреализму и учили, вы сопротивлялись?

— Я начал воевать ещё в училище. В то время меня интересовали запрещённые художники, Модильяни, Филонов, Пикассо — формалисты.

Как вы пришли к тому, что обходиться в одной работе одной краской? Почему вам это стало интересно?

— Я привык экспериментировать. Это очень просто: нужно взять цветные очки (жёлтые, синие), или витражные стёкла, и посмотреть. Всё то же самое, только получается другой цвет. В этом принцип стёкол: зелёный цвет превращает всю картину в зеленую, красный цвет делают работу красной (и небо красное, и трава красная).  Принципы живописи следующие: писать при дневном освещении легче, поскольку можно увидеть всю правду; при искусственном освещении рисунок выйдет другим — более тёплым или холодным. Всё меняется.

Вы создаёте собственную оптику и в неё играете?

— В принципе, да.

Чем вам помог опыт реставратора?

— Тогда я был слишком молод – 25 лет. Я копировал там многие работы. Это была своего рода учёба. Так приходит умение, ремесло…

Плюс терпение, смирение?

— Да. Вырабатывается усидчивость, скромность. Как говорится, экспрессионизм не пройдёт. Реставратору нужно делать всё скрупулёзно. Это один из таких путей, по которому я не пошёл. 

Я ведь – художник «перестройки». Я вступил в Союз художников в 1989 году. 

Да, Перестройка, гласность и так далее.

— До этого я не попадал на республиканские и всесоюзные выставки. В 1987 году мне исполнилось 30 лет. И я попадаю в Киев и в Москву. Мало того, у меня ещё и покупали картины. Тогда не было такого понятия, как «продажа картин». Я работал оформителем, ставка 200 рублей. 

А раньше работал в стол. Для выставок просто взял старые работы,  оформил. 

Я не понимал, зачем я рисую… Хотелось. Потом кто-то, другие художники, заметили, что у меня получается колорит. Оказывается, не каждый художник способен выразить колорит. Это не банальная вещь, колорит – внутреннее чувство цветовой гармонии. В музыке говорят: «Тебе медведь на ухо  наступил». У художника все  видно на холсте. Музыканты барабанят своё,  художники – своё.