В Мыстецком Арсенале до 11 августа будет длиться выставка «Олег Голосій. Живопис нон-стоп».

Художник Владимир Ершихин учился  с Олегом Голосием, участвовал одновременно с ним в выставках, вот несколько его историй-воспоминаний с иллюстрациями. Конечно, эти воспоминания о художнике нужно издавать отдельной книгой.

*****

… Арсенал порадовал картинами, которые я не видел очень давно. Эту работу помню на выставке «Конец года» в 1992-м. 

На той выставке Олег выставлял эту и еще одну свою работу. Я тоже участвовал в том проекте, мы «висели» с ним в одном зале. Помню, что сам Олег на монтаж выставки тогда не приехал, а его холсты на подрамники натягивал Мамсиков. Я спросил, почему нет Олега, точно ответ не помню,  было что-то про «депрессняк». Это была его последняя прижизненная выставка, скоро все узнали страшную новость.

В 1988 году у Олега появился коллекционер — болгарин или румын, который жил рядом, в общежитии Консерватории и имел в Киеве «бизнес». Румын купил у него несколько работ но, самое главное, — заказал свой портрет. Олег раздумывал, брать заказ или нет, не был уверен в результате. А когда согласился и стал работать, то уже старался как мог. Писал он портрет в общаге, в мастерской, где и ночевал, положив матрас на пол. Пару раз, в перерывах между сеансами, заходил ко мне покурить, говорил тогда о портрете. По его словам, получалось не очень. В это время у него был расцвет желто-черного периода, писал он в основном геометрические формы, или очень схематичные фигуры, а тут вдруг портрет. Олег хотел что бы работа понравилась, а, самое главное, чтобы заказчик заплатил гонорар — 35 американских долларов. Не знаю, откуда взялась такая цена, так они договорились. Все закончилось хорошо — заказчик остался доволен, рассчитался, и увез «себя» к себе на родину. Думаю, это был один из первых, если не первый, коллекционер Голосия. Больше я его не видел. Олег, по-моему, тоже. Портрет того периода на выставке:

…Зашел Соломко, предложил поехать к Олегу на квартиру, «он там большую картину пишет». Чтобы ехать не с пустыми руками, купили вина. Квартира оказалась где-то на Куреневке, добирались с Подола на трамвае. По дороге Юра рассказал, что приютил Голосия Виктор Небоженко, сейчас известный политолог, а тогда — молодой преподаватель нашего института, интересующийся современным искусством.

Стояла осень. Район, куда мы приехали, был весь застроен пятиэтажными хрущевками и производил унылое впечатление. Поднявшись на этаж, позвонили, дверь открыл Олег. Квартира была однокомнатная, с одной стороны комнаты стоял стол со стульями и диван, на всю противоположную стену был прибит холст, который полностью не помещался, края его к полу и потолку заворачивались. Как он там писал такую огромную картину — два листа холста, прибитые рядом, общий размер где-то три на четыре метра, при плохом свете, без нормального отхода (расстояния), непонятно. В комнате стоял сильный запах скипидара.
Пока рассматривали работу, Олег принес стаканы, закуски практически не было. Сели за стол. Не помню, о чем говорили, наверное, о картине, которую писал Олег, об искусстве — тогда говорили только об этом). Через пару часов мы ушли.
Прожил Олег там недолго, как раз хватило времени чтобы написать картину. Квартира была неудобной для живописи, далеко от центра, да и соседи стали жаловаться на запах.

В нашем институте учился талантливый колумбиец Густаво Аранго. Он был женат на украинке и считался почти украинским художником. И когда набирали очередную группу на пленэр в Седнев, его пригласили. Поехал в Седнев и Олег Голосий, в том заезде вообще было много сильных молодых художников. После возвращения я встретил Густаво, спросил, как он съездил.

«Все очень понравилось, природа хороший, только Голосий сильно за…бал. Его мастерская был за стенка, я все время слышал -шух-шух-шух» (Олег писал очень импульсивно , шуршал кистью (не только кистью) по холсту). «За…бал, бл*т», — повторял Густаво, — днем шух-шух, ночью шух-шух-шух..спать не давал». Говорил он с сильным акцентом, активно жестикулируя и обнаружив хорошее знание ненормативной лексики. Похоже было, что Олег действительно его  достал… Вот эту картинку Голосий в Седневе днем и ночью шухшухшух.

Большой блок работ на выставке Голосия в Арсенале представлен картинами 1987–1988 годов. А это — второй курс института. Некоторые из этих работ являются постановками или заданиями по композиции, Олег писал их в институте, во время «учебного процесса». Надо знать КГХИ в то время, чтобы понимать какой резонанс они тогда вызывали! Крики, истерики профессорского состава, работы не раз срывали со стен,  Олегу грозили исключением. Честно говоря, я и сам не понимал, зачем он продолжает учиться, считал что в академии он просто теряет время… 

Началось все в первом семестре, как только Олег пришел из армии. Уже первые его работы резко отличались от того, что требовала учебная программа. Он игнорировал реалистический подход, буквально сразу ограничив свою палитру и приведя рисунок к схеме, знаку. Это не могло остаться незамеченным. Сначала преподаватели поправляли рисунок, помогали «точнее» взять цвет… Потом поняли, что это бесполезно и перешли к наказаниям и «террору». 

Олег стойко держался первый семестр, не встречая никакого понимания со стороны кафедры. После окончания семестра был совет. Учитывая резонанс по его поводу, экзаменационный совет на курсе обещал быть суровым. Но и студенты были не промах, решили подслушать, что в их мастерской будет говорить профессура. Для этого несколько самых активных спрятались в шкаф, где хранилась рабочая одежда, веники, ведра и т.д. Чтобы их не смогли обнаружить, закрыли шкаф на замок…

После совета их открыли не сразу, они даже там слегка подзадохнулись. Когда шкаф открыли, они выпали оттуда кашляя и матерясь. Но дело свое они сделали, теперь знали все, что говорили на совете. Дальше все со слов Вовы Корсуна, который вместе с другими в этом шкафу сидел: «Первым забежал профессор Пузырьков, прохромав вдоль выставки, он остановился около работ Олега и, указывая своей палкой сказал — это двойка, и это двойка, двойка, двойка.. А это что такое?! Я спрашиваю, что это за безобразие такое?! Пузырь, как мы его называли, продолжал кричать, сорвал со стены одну из работ, возмутившую его больше всех, и как трофей не выпускал ее из рук до конца просмотра. С ней, как с образцом контрреволюции в институте, он пробегал весь совет». 

Остальные педагоги поддержали Пузрькова, кричали: «ужасно, безобразие, таким у нас не место, надо с этим бороться!» Никто из них не выступил в защиту Олега, никто не промолчал. В общем тот совет расставил все на свои места, стало ясно. Ясно было, что Олегу в институте долго не продержаться.

Надо сказать, что несмотря на активное сопротивление всему новому нашей профессуры, времена перестройки не были такими затхлыми, как те, что наступили в институте впоследствии. Когда мы учились, еще была надежда, что скоро все изменится к лучшему.

• Когда: 13 июня — 11 августа; с 11:00 до 20:00, понедельник выходной
• Где: Лаврская, 12.