На этих выходных в Театре на Левом берегу премьера — «Людина з…» — «оперативна розробка на 1 дію» по пьесе Дмитрия Данилова, перевод и адаптация текста Павла Арье, постановка беларуского режиссера Дмитрия Богославского. 

Перед разговором с Дмитрием Богославским я посмотрела промо-ролики к «Людинi з…», читала, что пишут о Дмитрии и его пьесы. Сразу после интервью — прочла пьесу, по которой поставлен киевский спектакль. В подзаголовке обычно пишут дежурное: режиссер, сценарист, актер. Или: рассказал об этом, еще этом и вот еще о чем. В этом лиде я хочу сказать вот что: я очень жду спектакля. Этот разговор не неожиданно — напротив, ожидаемо хорош. Но все, что в него не вошло — ни на что не похоже и оставляет безошибочное чувство присутствия  при чем-то очень важном — редкое чувство в нынешнее время. Любое более подробное описание будет спойлером, но пусть немного им и будет: я очень жду спектакля. Я очень жду финала спектакля. 

Что вас связывает Театром на Левом берегу?

— В первую очередь  —  его  художественный руководитель, Станислав Игоревич Жирков. Режиссер, поставивший по моим пьесам три спектакля, один в Молодом театре, еще один — Театре Золотые ворота, а в феврале этого года вышла премьера моей пьесы «13 перших правил» здесь, в Театре на Левом берегу Днепра. Мне очень нравится, что Стас доверяет моим пьесам. Существует, наверное, порядка 70-ти постановок моих пьес, Жирков — режиссер, поставивший целых три из них, наверное, это какой-то очень доверительный момент к моим текстам. 

Жирков в Минске что ставил?

— Стас ставил «Паляванне на сябе» в Театре беларуской драматургии, в котором я сейчас работаю.

Расскажите о спектакле, который вот скоро совсем здесь все увидят – «Людина з…», — про что это? 

—  Жанр у нас определен четко в подзаголовке — «это оперативная разработка в одном действии». Время сейчас внежанровое, мы объединяем и смешиваем жанры, мне кажется игра в оперативную разработку довольно оправданной. Для меня этот спектакль, наверное, о каком-то самоопределении, об ощущение себя в пространстве. Жизнь во время ковида замедлилась, но в любом случае, она какая-то такая очень цикличная, повторяющаяся. И за всем этим вечным верчением «как белка в колесе» мы чего-то перестаем видеть, перестаем на что-то обращать внимание. Этот спектакль — о том, что надо самим все видеть и замечать — иначе придут некие дяди и скажут, что  именно мы должны видеть и замечать, как мы должны любить и реагировать. Вы читали пьесу?

Не успела, но  видела промо-ролики к ней.  Я смотрела, и думала они —  это такой готовый фильм.

—  Это история о том, что парень попадает в полицейский участок. Он не понимает за что задержан, полицейский спрашивает у него какая численность населения Броваров? —  наш герой из Броваров. И еще спрашивает: «когда Бровары получили статус города?» и так далее, и так далее,  — далее, «расскажи, что ты видишь, когда ты едешь из Броваров в Киев на работу?»  «Что я вижу? Я еду на электричке»… —думает герой.

Промзону?

— Да Вагоноремонтный завод. Ему на это отвечают: «подожди, вагоноремонтный завод он же у нас особенный, с такой своей, необыкновенной красотой, неужели ты не замечаешь этого?» — «нет,  не замечаю», — отвечает. И  разговор переходит на него. Наш парень рассказывает: «я занимаюсь музыкой, мы ездили на фестиваль в Амстердам, и вот в Амстердаме мне нравится все».  Ему отвечают: «Подожди, ну в Амстердаме там  Oude Kerk, а в Броварах церковь Пресвятой Богородицы. Есть город Иерихон, ему 10 000 лет, все в этой жизни относительно,  почему же ты не любишь Бровары, не замечаешь всего в них?».

Такая вот история у нас, если вкратце пересказать пьесу.  Мне важна сама ситуация, ее абсурдность —  полицейские, которые разбираются в современном искусстве, говорят о Джоне Кейдже, о Казимире Малевиче. Главного героя повергает  в шок, когда ему говорят «Знаете, я вот ездила в Вену на концерт группы Einstürzende Neubautenу» — он ретяется: «как, подождите, мы сидим в полицейском участке и всерьез говорим об Einstürzende Neubauten,?»

Интеллектуальное РОВД никто не может представить.

— Но история не об этом,  она абсолютно простая и понятная. Ну мне так кажется. Там нет глубоких подтекстов, потому что понимаете я сторонник такого театра, когда мы не можем понять где плюс, а где минус. Ну как ответить на вопрос? Вот нашего героя  заставляют любить Родину, заставляют его обратить внимание на место, где он живет. Вроде все хорошо. Но есть слово «заставляют», понимаете? И это переводит нас в другие плоскости взаимодействия.

Я ехала на интервью и читала новость о том, как Дарницкий районный суд запретил распространение книжки о Василь Стусе. Наши дни.

—  Получается, что мы возвращаемся в условные 1933–1937? Сжигаем книги? Ну что это такое? 

Но просто есть и такие внутренние органы.

— В принципе, наш спектакль об этой манипуляции, не могу пока рассказывать всего, мне интересно самому наблюдать реакцию зрителей до самых последних титров. Сейчас у нас в Минске расцвет гражданского общества — для меня «Людина з…» — это очень гражданский спектакль.

А как вам работалось над  этим спектаклем в этом театре?

— Чудесно. Очень сложно работать в ситуации covid, но я счастлив, что и артисты, и все службы театра включены в процесс, все с пониманием и все с отдачей работают.

Вам сложно ставить спектакли на других площадках, не в своем театре?

— Нет. Есть первоначальный момент, когда мы пытаемся определить язык, на котором мы говорим. Чтобы все мы понимали наш внутренний сленг, и когда общий язык находится, я не вижу проблем

Как выглядит ваша первая репетиция ?

— У меня как-то по-разному это всё происходит, например

в Минске, я когда выпускал спектакль «Саша, вынеси мусор» по пьесе Наташи Ворожбит, я не делал распределение. Я попросил театр не делать распределение, а просто раздать пьесу актерам. И тот, кто будет готов подключиться к этой истории, с тем мы и будем работать. Я бегал за директором театра и говорил: «поймите, это надо делать, нам срочно надо об этом говорить». Что-то около восьми месяцев мне пришлось бегать. Потом как-то сложилась история с актерами —  у всех ведь могут быть разные и социальные, и политические причины не участвовать в этом. Кто-то разделяет, кто-то не разделяет, кто-то говорит «ой нет, война в Украине —  она в Украине, а не в Беларуси» и ты понимаешь, что человек не твой, и не работаешь с ним.

А вы видели другие спектакли по этой этой пьесе Ворожбит?

— Нет, других не видел.  Я знаю, что у Тамары Труновой очень сильный спектакль. И постановку Виктора Рыжакова, я как раз был в Москве, и мог попасть на премьеру, — не пошёл, чтобы личность Виктора Анатольевича Рыжакова меня не перетянула. Есть  в этом некоторый режиссёрский момент: я против «подглядывания».

Я знаю, что здесь  идут «Погані дороги», но мы во время спектакля репетировали, и они за время моего тут пребывания, прошли, кажется, один раз. Но Наташа видела наш спектакль, мы приезжали с ним на фестиваль камерных спектаклей.

Она с вами говорила о нём? Обсуждали финал?

— Ну да, мы общались после спектакля. Я не помню подробностей, говорили ли мы прямо о концовке. У нас очень простая концовка, у нас Саша уходит, девочки разносят мешки с картошкой, и потом, —  у нас в спектакле есть такая зона, «Сашина», такая дверь из которой льется синий, какой-то  потусторонние свет, Саша всегда из нее появляется. В конце оттуда выпадает надувной мяч, —  мы придумали такой ход,  решение – воспоминания об отдыхе в Крыму, потому что это еще одна болевая точка. И вот в финале у нас этот надувной мячик скачет из этой двери, из этого потустороннего мира — прыг, прыг, прыг.

Я задаю вопрос о прогрессивном и традиционном театре — «… к традиционному вы же явно не принадлежите» и вижу, как меняется лицо у Дмитрия, обрываю себя: Подождите, к какому театру вы принадлежите?

— Я не понимаю, что такое прогрессивный театр. Я не понимаю, что такое традиционный театр. Честно, я не понимаю, что это такое. Я сейчас лукавлю, театр — это просто это либо интересно, либо не интересно, это либо цепляет, либо не цепляет. Это либо мурашки, либо  — не мурашки. Все остальное неважно, какая разница в какой форме это сделано? Для вас есть разница? Для меня нет.

Театр — это все-таки работа, это общая боль.

Спрошу иначе, что вам интересно — пластический театр, музыкальный театр, может быть опера, может быть там,, документальный театр?

— Я очень люблю документальный театр, мне очень нравится и с ним работать, и смотреть, и я все-таки за наратив, за внятную конкретную историю.

А когда по делу и без употребляется слово метатеатр —  вас это бесит?

— Нет. Ну а чего беситься? Для этого есть другие рабочие поводы. И поэтому, когда звучит это вот «ой, а ну это же мета-мета», — окей, хорошо, но зачем мне в это включаться? Можно много спорить обо всём, можно спорить «спектакль это или не спектакль», или «пьеса это или не пьеса». Ну подождите, ну создатели сказали — это — спектакль, создатели сказали: это — пьеса. Вот как Павел Пряжко, взял 500 фотографий, сделал 13 подписей, сказал: «это пьеса». В ответ — «это не пьеса!». Ну или вот есть у меня пьеса «Любовь людей», она шла в Молодом театре в 2013-м, 2014-м, 2015-м  году, Стас Жирков её поставил. И мне один критик написал «вы, Дима, не драматург, потому что вы пишете, что у вас актриса плачет, и у неё текут слёзы по щекам, вы пишите ремарку. Вы понимаете, что с 15-го ряда театра этого не видно? Поэтому это не пьеса, вы пишите не не драматургическую, а кино-ремарку». Нет, я пишу эмоциональную составляющую, действие, грубо говоря, даже спорить с этим глупо.

А вы читаете критику, да?

— Ну, конечно. Все мы заражены какой-то долей гордыни, тщеславия,  поэтому у меня есть этот Google Alert, который,  если выходят статьи, и  где есть словосочетания с моим именем — сразу отправляет мне все на почту. Конечно читаю, переживаю. Это все бьет, конечно. Но это же —  стимул для какого-то согласия или несогласия, внутреннего изменения или не-изменения.

Когда вы смотрите спектакль по вашей пьесе, смотрите на него как зритель, как автор пьесы, или как режиссер?

— Я стараюсь смотреть как зритель. Я для себя выработал принцип: если режиссер взял пьесу — он волен делать с ней все что угодно, потому что в данный момент времени он знает, что нужно его зрителю. То бишь, я не знаю, что нужно зрителю во Владивостоке, в Киеве, в Варшаве, или Белграде — я не знаю, а режиссер знает. Поэтому он ее либо монтирует, либо подрежет, либо переставит опустим, не знаю, местами сцены. Поэтому я как драматург считаю: когда я дописал пьесу и поставил точку — моя работа на ней закончилось, начинается работа другой команды, которая ищет язык взаимодействия со зрителем. 

Вопрос об актерах — они для вас — инструмент вашего высказывания или  ваши соавторы?

— Конечно же, я хотел бы, чтобы они были соавторами. В любом случае все зависит от актера – исполнитель ли он, либо он творец и ищет, и предлагает, предлагает, предлагает, или говорит —  «нет, нет». Когда ты работаешь в соавторстве, это конечно же круто.

В Минске в эти дни идет международный театральный форму «ТеАрт». И главная его тема  – это театр в условиях общественной трансформации. Как будет театр менятся?

— Не знаю, для меня театр — это гражданский институт. Он не для того, чтобы мы могли посмеяться или поплакать, для того, чтобы мы что-то в себе выращивали, каждый раз. Театр —  это взаимная работа, зритель должен работать  тоже. 

И хорошо, и важно, что «ТеАрт» идет, это важно, это страшно, мы многого сейчас не понимаем. Придут к нам или не придут? Возьмут нас под ручки, посадят нас в синий бусик и повезут ли на какой-то диалог? И, конечно же, когда мы совершаем какие-то гражданские шаги — это страшно, но я не понимаю как их можно не совершать. И я не знаю, как театр изменится, но я не думаю, что это какое-то главное и непременное условие, чтобы театр изменился. Нет. Давайте мы изменимся, а там уже…

Текст: Вика Федорина

Фото: Анастасия Мантач

• Что: Оперативна розробка на 1 дію «Людина з…»
• 25 октября пройдет онлайн-показ спектакля, подробности здесь.