Это эссе Марии Розановой* было опубликовано в журнале «Декоративное искусство СССР» номер 7 в 1968 году.

Должно быть, каждый город имеет не только лицо, нрав и характер, но и свой особый состав. Если обратиться всего лишь к четырем первоэлементам природы – земле, воде, воздуху, огню, – из которых, как давно известно, соткан мир, то за Киевом надо признать преобладающее наличие воздуха. У Киева легкая, птичья кость, звонкий голос, а сама земля там представляется легче ее удельному весу, не в пример тяжелой, утрамбованной московской земле.

Киев – город, который снится. По Киеву – летаешь. Во сне так бывает: не ходим – летаем, опуская промежуточные звенья пути.

На этого есть причины не одного лишь субъективного свойства, но – скрытые в расположении и живом облике города. Киев стоит на холмах, откуда открывается необычайное по широте обозрение – на краю и дальше, до края света. Об этом сказано: «Редкая птица долетит до середины Днепра».

И еще там же написано: «Нет ничего в мире, что могло бы прикрыть Днепр». Соседство города с этим безмерным ландшафтом сливается с ощущением, что Киев открыт воздушному океану, омыт им, как остров, со всех сторон. «Опоясанный небом» Киев приводил в изумление Гоголя. Чувство простора усиливается резкой пересеченностью местности. Блуждая по Киеву, смотришь взглядом, спускаешься, взбираешься, кружишь и то паришь над городом, то видишь его внезапно ускользающим в небо, которое таким образом входит в его границы полнее, чем в других городах, закидывая улицы массами свободного воздуха.

Не с киевскими ли просторами связана потребность в полногласии, в откровенной раскованной речи, в широком, смелом месте? Здесь не хочется хитрить и таиться. Стоя на этих высотах, прежде чем двинуть дружину, Святослав выкликал в пространство:

— Иду на вы!

Ту же роль выполняет растительность. Ее изобилие вносит раздолье и легкую разноголосицу в чинное собрание зданий. А потом ведь деревья, знаете, увеличивают объемность пространства, образуя здесь вместе с горами, ложбинами, обрывами род ниспадающей с неба, дышащей драпировки. 

Вблизи нас деревья, кажется, скрадывают небо; в действительности, устремляясь к нему, они затягивают его в силки и сети. Деревья – пути сообщения, дорожное кружево в воздухе. Своими ветвями они облетают его наподобие кровеносных сосудов и делают воздух больше, виднее. Деревья – реки неба, впадающие в землю. О чем бы вам ни мечталось, они тенями и пятнами процеженного света, прохладой, ароматом и шелестом непрестанно напоминают, что вы находитесь под покровом неба, в живительном окружении воздуха… Здешние деревья торжественны. У них высокий рост, величественная осанка. Листья не устают удивлять изысканным благородством ритуала. В их лапчатом, крестчатом, стрелообразном строении – залог метаморфоза. Когда по Киеву цветут каштаны, у них в руках зажигаются тысячи светильников. Природа сливается с древней фреской. А осенью, на солнце, это время сбивает с толку: всюду, куда ни глянь, – купола златоглавой Софии.

Мало что осталось от Киевской Руси, и все же в воображении вам не узнать ее образ. Тому помогают реликвии, разбросанные тут и там в виде Владимирской горки и Золотых ворот. Не менее важен общий тон города.

Киев преподносит не просто одну из красивейших городских панорам, одну из вариаций, приготовленную на сей раз по-киевски. В Киеве облети город. Город как таковой: сама идея города воплощена в нем с отчетливостью, может быть, уникальной. Киев ведет себя так, как если бы в мире не было других городов, а был один город – Киев. Он выше всех, он старше всех, он вернее всех. Он издавна подбивал несговорчивого певца в продолжении канона и чина, поставить на место Иерусалима и Царьграда такое имя: «А Киев-град всем городам мать». 

Эта единственность, непревзойденность источника сохранилась в нем до сих пор. В Киеве чувствуешь – здесь началось. Со стороны Днепра, с фасада, город начинается сразу, державно властно, как и полагается городу, который приходит на чистое место и говорит: «Есьм». Не было ничего, и вдруг – город. Никакой подготовки, проволочки, растянутости, приводящей в недоумение путника, пытающегося разглядеть, где же, в каком из бесчисленных поселков и огородов начинается город. С Киевом не собьешься: вот он! С места в карьер!

Понятно, крутой берег и большая река, послужившая межой и стеной, река, по которой однажды треть вселенной по тем временам кругосветной магистрали, помогли ему занять столь убедительное положение и сделаться «прелестью мира», по слову летописца.

Но, кроме видимых глазу удобств и перспектив, мы в этом выборе места, в решительном утверждении города ощущаем безусловность какого-то высшего порядка, как если бы Киев знал, какая ему выпадет честь. Словно судьба в облик великого города заставили его с первых шагов занять свою единственную в иерархии мира позицию, предоставив нам теряться в догадках перед чудом градостроительства, подкрепляя скудные сведения логикой народных преданий.

Следуя ей, Хлебников, например, устанавливал, что величайшие города удалены друг от друга на правильные, пропорциональные расстояния. В подобных гипотезах важен не столько точный расчет, сколько твердая убежденность, что «это нечто святое», что город не скопление жителей, не случайная куча домов, не солнечное сплетение в жизни культур и наций. Каким торжественным смыслом наполнено местоположение города, видим у Мандельштама:

В Киеве мы ощущаем единство горы и города, которое с давних времен позволяло ему привить образцовую внешность городу. Город на горе – вдвойне город. Делая город сильнее и представительнее, гора ему служит моделью, показывает пример упорядочения материи. В содружестве с горою город учиться быть собой – приобретает навыки инженерии и композиции, научается выступать мимолетно и седлать свое тело в пространстве, ориентируясь на дальние точки и горизонты. Архитектура в нем же забыла старинную связь с космографией. Она стремится стать продолжением мироздания.

Многие города строились на горах, но впоследствии, с развитием техники, цивилизовались, выровнялись. Киев – из тех, кто помнит о древнем родстве и четко мыслит себя в неровном рельефе местности. Он гордо вздымается ввысь и только потом, оглядевшись по сторонам, снижается и распространяется вширь.

В его строении первую роль играет взаимодействие уровней, соотнесенность вершины с подошвой, Верхнего Города и Подола. Подол сам по себе целый город, но в нашем зрительном восприятии он существует как спуск к Днепру и подножье пирамиды, которую увеличивает Софийский собор.

Кстати, это подчиненное положение ничуть не препятствует ему разгуляться в полную волю. Напротив, оно поддерживает веселую непринужденность царящего беспорядка и самые несуразности быта превращает в пиршество живописи. Вот тут-то, у себя под ногами мы видим, как Киев дурит, толкается, куролесит, базарит. Теснота и разношерстность строений, рассованных, на взгляд, как попало, лишь бы было погуще да пошумнее, здесь на скате, у берега, законны и радуют глаз. Безобразие иного свихнувшегося флигелька, норовящего встать вверх тормашками, красит сцену. А как же еще прикажете стоять на таком разухабистом месте?

Дома кажутся скарбом, выброшенным из окна под откос порывом души; все дышит интимностью.

[….]

«Перукарня», «Книгарня», «Їдальня», «Дитячий садок», «Лікарня», «Іграшки», «Майстерня». Прогулка по Киеву превращается в увлекательную игру. Ходим и угадываем – а это что? а это? Ну конечно же, в «Книгарні» выбираем книги, в «Перукарні» – вид стрижки, а книги в «Книгарні», должно быть, напоминают свежий альбом. А «Лікарня» – не то, куда кладут больных, а то, а то, где их лечат, и, вероятно, в «Лікарні» приятнее лежать, чем в «Больнице». В «Їдальні», например, даже ешь с каким-то особенным аппетитом и уважительным пониманием того, что ты делаешь. Словом, жить становится интереснее, привлекательнее, а город вращается. 

«Дитячий садок». Это совсем не то же самое, что «Детский сад». Это значительно более ласковое, смешанное чувство. В «садке» воспитывают детей и учат правильным вещам. Их любят там. Не какие-то общие дети, а каждого любят по-своему, с особым индивидуальным подходом.

Когда-то в древности был ДЕТИНЕЦ – крепость, ядро, основа города. От него начался «ДИТЯЧИЙ САДОК»

[….]

Мария Розанова

*Мария Васильевна Розанова – искусствовед, литературный критик, публицист, мемуарист, радивоведующая, редактор и издатель журнала «Синтаксис». 

На фото: Юлия Беломлинская. Портрет Марии Розановой и Андрея Синявского.