Восемь лет назад кларнетист Митя Герасимов основал Pushkin Klezmer Band. В мае этого года в Киеве впервые прошел международный фестиваль клезмеров, который тоже придумал Митя Герасимов. Мы поговорили о кларнете, клезмере и о том, как спасти Kyiv Klezmer Fest*.
Вы выросли в Казани. Книжное детство, музыкальное детство? Кем вы хотели стать?
— У меня книжная семья, родители журналисты, филологи, брат историк, поэтому я был околокнижный ребенок. В Казани для меня не было другой среды, кроме семейной, были взрослые друзья родителей и брата — режиссер Марина Разбежкина, оператор Алик Привин… Я родился в 1981-м, а в конце 80-х и в 90-е в Казани был жесткач — все ходили в одинаковых олимпийках, одинаковых штанах и ботинках, с одинаковой нулевой прической. У меня не было никаких шансов социализироваться во дворе и школе, я был в меру парниковым ребенком. И я всегда хотел заниматься музыкой. Была музыкалка, десятилетка со своим микроклиматом. Вообще, мне не очень хорошо было в Казани. Из-за невозможности социализации я считал себя каким-то неправильным, шлимазлом.
Чем вы занимались в музыкальной школе? Сразу кларнет?
— Я мечтал играть на саксофоне с совсем раннего детства, лет с четырех-пяти. У меня это не очень получалось, в десятилетке мне дали кларнет, потому что саксофон у них не предполагался: «У нас академическое заведение, а не какая-нибудь эстрадная шарашка, хочешь учиться у нас — не играй на саксофоне». А я хотел остаться: там действительно учили музыке. И там было лучше, чем в обычной школе с огромными классами, олимпийками, понятиями.…тут было по 12-13 человек в классе. А потом был любимый учитель-тренер Игорь Синекопов, который меня влюбил в кларнет, совершенно гениальный.
Домашний мальчик, классическое музыкальное образование…
— Да. Но я не хотел быть домашним мальчиком, это была вынужденная…
Позиция.
— Оппозиция. Моя школа в Казани хранила остатки советской традиционной системы музыкального образования, эти десятилетки при консерваториях и были чем-то вроде школы олимпийского резерва. Они, в общем-то, напоминали ПТУ, в том смысле, что люди выходили оттуда абсолютно невежественные, но зато наученные играть. И это хорошо — мне это образование пригождается сейчас, каждый день.
Что именно?
— Кроме кларнета в основном сольфеджио и гармония…
То, что все дети ненавидят?
— Ну это их так учат, что они ненавидят. Там учили так, что мы любили.
А музлитература?
— Вот с этим было плохо. Это я уже как-то сам и позже.
Консерватория — это была еще Казань?
— Да. А настоящая учеба — в среде, в тусовке, по музыкальным записям, по пластинкам. Казань вполне провинциальный город, но из-за того, что в эвакуацию туда много кто приехал, были в Казани интересные островки. Был, например, Натан Рахлин — великий дирижер, который вообще-то из Киева, где его щемили — то ли потому, что он был еврей, то ли еще почему. В Казани ему дали оркестр и он создал там с нуля симфоническую традицию. У него в оркестре на скрипке играл Леонид Сонц. Когда стало можно, в 80-е перестроечные годы, Сонц сделал еврейский ансамбль. Я думаю, это был первый официальный клезмерский ансамбль в Союзе, половина в нем были татары, половина — евреи. Сонц сделал первые на постсоветском пространстве клезмерские фестивали, привел сюда американскую движуху клезмер-кэмпов. Он меня и подтянул тогда в клезмерскую музыку. Поэтому в Казани много чего было, и продолжается сейчас.
Митя, дрейф от академического музыканта к клезмеру происходил долго, естественно или сложно?
— Долго, но довольно естественно. У меня не слишком складывалась карьера академического музыканта. Я пытался куда-то поступить, перевестись, — у меня это не сильно получалось. Я мог остаться вполне и в Казани, я даже немножко поработал в Оперном театре, мог в нем осесть, но мне не нравилась такая перспектива. В оркестровой яме сидели люди, которым было абсолютно не интересно то, что они делают. Мне не хотелось туда погружаться. С джазом у меня тоже как-то не получалось, хотя я очень люблю джаз, но в эту тусовку я не встроился.
Потом я даже собрал скашный коллектив, мы с джазовыми музыкантами играли ямайский ска.
А потом я попал на клезмерский фестиваль: он длился несколько недель, на нем были очень интенсивные воркшопы, приехали американские, европейские, украинские, молдавские чуваки. Я случайно там оказался, папа увидел анонсы фестиваля и показал мне: «может, тебе интересно». И я попал в просто невероятную музыкальную тусовку, я не верил своим ушам — так они играли. Там были молдавские чуваки, которые играли как в саундтреках к фильмам Кустурицы, были крутые клезмеры, был Дэвид Кракауэр, которого я немножко знал по записям, и попал к нему на занятие. И мне так это понравилось. Был восторг и полное отчаяние от того, насколько я от них далек, что я не могу быть одним из них. И началось мое осознанное движение к клезмеру, которое продолжается до сих пор.
С академической музыкой все относительно просто, а клезмер он ведь сосредоточен на корнях, фольклоре. В клезмере есть возможность новаторства? Он направлен в будущее или в прошлое?
— Он направлен в прошлое, и поэтому сейчас загибается, у него нет естественной культурной подпитки. Потому что клезмерская музыка была не сама по себе, она (как любая традиционная музыка) была частью культуры, она — как язык. Этот язык есть всегда, в любом обществе, неважно — это клезмерская музыка, ранний джаз, или песни Высоцкого, Аркадия Северного или техно — не может быть так, чтобы этого не было. Музыка, которая объединяет людей, служит им своего рода коммуникацией, обязательно есть, должна быть. Клезмерская музыка перестала быть средством коммуникации, когда исчезла среда, в которой она была всем понятным живым языком. И когда она превратилась в концертный жанр, то потеряла связь со своей реальностью.
«Клезмерская музыка отсюда родом, она тут родилась, она из Украины, она — одна из украинских культур»
Почему я так полюбил ту музыку, которую слышал на старых пластинках? Да потому, что эти энергия, страсть, выразительность — на старых пластинках есть, а на новых — нет. Потому, что на старых пластинках играют люди, для которых клезмер еще не потерял своего значения, подпитки, не превратился в набор слов.
Поиски клезмера привели меня к крымским татарам, к бессарабским цыганам, к людям, для которых эта музыка не потеряла актуальности, не стала абстрактным искусством. То есть, для меня музыка — это, прежде всего, коммуникативная штука, прежде всего — язык.
Клезмер — это инструментальная музыка или еще и вокал?
— Это чисто инструментальная музыка.
Как сделать так, чтобы клезмер не умирал? Ваш фестиваль придуман как раз для того, чтобы клезмер длился, отчасти стал праздником, отчасти обыденностью — вышел на улицы?
— В общем да, но этот фестиваль не только про клезмер, просто клезмер много чего в себе несет. Клезмер существует не сам по себе: здесь, вот на территории нынешней Украины, было много родственных музыкальных культур, когда-то очень бурно развивающихся. Здесь было так, как сейчас на Балканах.
Плюс гуцулы?
— И плюс гуцулы и много еще кто. Сейчас остались островки, где еще все живет, куда не добралась советская шароваризация. Потом смотрите: убили евреев, местечко было уничтожено, не мог существовать клезмер. Крымских татар выслали, вместе с ними армян, греков, оставались греки Приазовья, на самом деле это были крымские урумы и румеи, которых туда Екатерина отправила и назвала приазовскими греками, а потом Сталин запретил их культуру и язык. Постреляли ученых, учителей, закрыли школы и спалили книжки. Большинство украинцев вообще не знают о том, что они там есть. Поэтому нам остаются островки, сейчас это гуцулы, это Буковина, Черновцы, Винничина, Бессарабия — там эта музыкальная культура еще живет.
Станислав?
— Не знаю, не уверен. Это все-таки более более европейская тема, хотя клезмеры там были, конечно.
Такие разные культуры и музыку объединяет то, что они все выросли из византийско-османской культуры – я о румынской музыке, греческой, болгарской, крымскотатарской. И вот на стыке европейской и османской культур происходили самые интересные процессы, все бурлило. Чуть западнее этого уже нет. Из того что сейчас здесь есть самые близкие к клезмерской культуре, из того что я нашел, — бессарабские цыгане и крымские татары. Мы сейчас как раз делаем большой музыкальный проект с клезмерскими мелодиями, которые крымские татары и чингене (крымскотатарские ромы) сохранили и играют на своих традиционных свадьбах, они в обязательном репертуаре. Это то, что сами евреи здесь не смогли сохранить.
Вы будете этот проект записывать в студии или играть?
— Мы будем играть концерты в ноябре. С «Пушкин клезмер бэндом» и Фрэнком Лондоном, выдающимся нью-йоркским трубачом и моим другом. И с классными крымскотатарскими музыкантами.
Здесь, в Киеве?
— В Киеве, во Львове и еще в Новоалексеевке или Геническе. Поближе к Крыму хотели концерт сделать, там, где живет много крымских татар, для них. Евреев, которые сейчас в Америке или Израиле пытаются жить той жизнью, которой они жили здесь сто лет назад, называют ортодоксами, ультра-ортодоксами.
«То, чем мы занимаемся — это брендирование, геополитическое брендирование».
У них сейчас происходит, и это очень интересно, свой клезмерский ривайвал. Он совсем другой, чем был в штатах и Европе начиная с семидесятых, когда эту музыку адаптировали для концертов классические и джазовые музыканты. Ведь раньше каждая мелодия имела особую функцию на еврейской свадьбе, это только очень погруженные в религиозный быт могут понять. Короче говоря, у нынешних хасидов, у них сейчас происходит…
Ренессанс.
— Да, движняк. И это так приятно, так здорово. Мы с Серегой Цыганом (в этом году ездили с Джошем, моим американским другом) становимся в Умани на Рош Ашана, и играем наш музон. А вокруг все знают, что это за мелодия, кто и когда ее записывал. То есть, они знают больше меня, все старые пластинки!
А киевский клезмерский фестиваль возник чудесным образом как раз тогда, когда я был более-менее к нему готов, когда я понял что-то такое про традиционную музыку в Украине. А понял я, что музыка евреев здесь звучала широко, что они не жили изолированно от соседей. Поэтому так много переплетений… Вот поэтому у гуцулов можно услышать еврейскую музыку, или у евреев — гуцульскую, украинскую: коломийки, козацке, хопкеле (гопачок, то есть), добранич. Под Винницей на всех украинских свадьбах играют «фрейлыки». «Пушкин» начался со знакомства с Серегой Цыганом, мы встретились с ним под Кишиневом, в цыганском поселке. Разговорились, подружились, выяснилось: те мелодии, что я снимал со старых пластинок, он знает от папы, от друзей. Просто это музыка там актуальна. И Серега для меня был первый человек, который называл клезмером не музыкальный жанр, а себя.
Это не вся Молдова, а как раз бессарабская ее часть, север. Евреев там не осталось (в смысле еврейской культуры), а цыгане-музыканты себя называют клезмерами. И есть куча идишских слов, в цыганском профессиональном, музыкантском жаргоне, и много музыки, которые они сохранили.
Молдова и крымские татары, — это больше всего похоже на то, что когда-то было здесь у евреев. Любая традиционная музыка предполагает отсутствие барьера между исполнителем и слушателем, слушателя как бы и нет, потому что он активно участвует.
Многие цыгане этой тусовки, где я познакомился с Серегой, не считают себя музыкантами, у них у всех какие-то бизнесы. Но все они умеют на чем-то играть — на аккордеонах, на кларнетах, на трубах, они знают музыку, классические лэутарские записи румынские записи 70-х годов. Для них это актуальная культура, они знают, в каком году, кто что с кем записал, какой именно альбом. Это и есть настоящая коммуникация: все во все врубаются.
Ни один украинский миф (ни советский, ни постсоветский) совершенно не описывает ту Украину, которая была на самом деле.
И мне кажется, если может существовать какая-то украинская национальная идея, не придуманная какими-то придурками, а которая выражала бы то, что есть, — она в крымскотатарской и клезмерской музыке.
Когда крымские татары стали возвращаться из депортации, общество их отвергало, они как бы вернулись, и их как бы и нет. Это после аннексии уже невозможно не замечать и не признавать крымских татар. Поэтому для меня с аннексии Крыма началось возвращение его в Украину, в ее информационное поле. Потому что как только мы признаем крымских татар украинцами, мы уже не можем продолжать думать об Украине как о монолитном этническом государстве.
И Kyiv Klezmer Fest может продвинуть и сообщить эти вещи. Простая мысль: «клезмерская музыка отсюда родом, она тут родилась, она из Украины, она — одна из украинских культур». Плохо, что на Западе до сих пор клезмерскую музыку ассоциируют так: «она родом откуда-то из восточной Европы или Российской империи». А у нас ее просто не знают или связывают с Израилем, который тут вообще не при чем. Для меня это важно и во внутреннем, украинском смысле, и во внешнем. То, чем мы занимаемся — это брендирование, геополитическое брендирование.
Мы ведь сразу становимся сильно богаче, как только понимаем, что это наше наследие, наша ответственность. Мне было важно, что лайнап фестиваля состоял из двух частей — это были заграничные чуваки, самые крутые из тех, кто сейчас есть. Из академической и джазовой среды, которые работают с клезмерским материалом, поднимают его. А с другой стороны — это были украинские коллективы, не еврейские, но из живой традиции, потомственные музыканты. Тот самый контекст, без которого ничего нельзя понять. Должен был быть еще крымскотатарский ансамбль, но в последний момент у них что-то не получилось, к сожалению. Но был «Консонанс-ретро» из Одесской области, семейный бэнд, вполне себе клезмер. Они украинцы, не евреи, для них это актуальный музон, — не прервалась цепочка. И были закарпатские чуваки, был Серега Цыган, Топор. Мне было очень важно показать: клезмер живет сам по себе, подальше от больших городов. Вот Кракауэр, вот Амстердам Клезмер Бэнд, MALOX – а вот их украинские корни. Связать их снова…
Митя, что нужно сделать чтобы фестиваль у вас не забрали?
— Наверное, рассказывать обо всем, что с ним происходит. Как он создавался, что с ним хотят сделать. Продолжать то, что начал, во что верю. У меня ничего нет, кроме открытых карт, репутации и доверия друзей. Нет другого оружия.
Я знаю точно, что вы за всех вписываетесь. Когда обижали ливанское кафе, вы устроили около него концерт. Поэтому какая-нибудь инструкция по спасению фестиваля будет от вас?
— Это скорее сигнал SOS, чем инструкция. Я действительно ужасно везучий, у меня много замечательных друзей, много людей, которые меня поддерживают. Я это очень ценю и стараюсь не злоупотреблять их доверием. Но сейчас впервые тот случай, когда мне и моему делу нужна помощь. Дело даже не в самом фестивале, а в тех смыслах, что он несет, и их сейчас смывают в унитаз. Нужно, чтобы все, кто в эти смыслы врубается и понимает важность нашей движухи, говорили об этом и поддержали нас. Нужна максимальная огласка, может, подписи известных людей, которые меня знают по моим прошлым делам и проектам. И еще я прошу тех, кто знает и любит меня и «Пушкин», разобраться толком в том, что происходит. Хоть это и большая запара – но сейчас оно того стоит. Потому что даже для некоторых моих друзей эта довольно банальная гадкая до неправдоподобия история выглядит, как личная ссора организаторов, конфликт амбиций или денег, а это совсем не так. Люди, которые меня использовали в качестве бесплатного стартера, поднимателя целины, действуют настолько подло, что для нормального человека это просто сюр, в который трудно поверить. Полно же общих знакомых, их многие знают по разным тусовкам, я-то сам ведь их считал нормальными и доверял. Думают, – да нет, не может быть, правда, мол, как всегда, посередине. Просто не поделили фест и теперь гробят, вынося сор из избы, пусти, мол, творческого человека в огород… Это все равно, что есть благополучная семейная пара, которую вы знаете много лет, а вам тут говорят, что он ее все эти годы избивает, насилует и грозиться убить, если она заберет детей. Ну, а вы с ним работаете и дружите.
Потом, наши люди верят в мистическую силу бумажки. И хотя мы юридически защитили украденный у нас бренд, графику и тексты, а партнеры показывают липу, надо сильно вникать, чтобы разобраться в этом. Договоров со мной, действительно, никто не подписывал. Когда фестиваль запускался, я понимал, что риск кидалова теоретически существует. Но игра для меня в любом случае стоила свеч, я и сейчас даже ни о чем не жалею. Если бы не ввязался, получилось бы очередная шароварщина с шашлыками, и не было бы ни скандала, ни разговоров о втором фесте.
Можно помочь вам собрать другой, отдельный, нормальный?
— Да, можно. Мы его начали придумывать почти сразу после первого. Но это непросто, хотя бы потому, что это большие деньги. Сделать одновременно два клезмерских фестиваля в Киеве трудно, это слишком нишевая тема. Мои бывшие партнеры (в кавычках конечно, они-то, как оказалось, вовсе не считали меня своим партнером), например, пишут тем же спонсорам, которым писал и я, причем пишут от имени города. Если городские власти в самом деле решили встать на сторону людей, чья подлость и мотивы настолько очевидны, то ситуация и правда стремная. Поэтому я не до конца понимаю, как не дать дискредитировать идею…
Идею фестиваля и того, что он может быть нормальным, правильным?
— Формально мне могут сказать: ну, хорошо, делай свой фестиваль, а мы будем делать свой. Фест и его специфическая тема у многих в Украине и за ее пределами ассоциируется со мной. Да и вообще есть запрос в обществе на те вещи, которыми я занимаюсь и в которых тут почти нет конкуренции, к сожалению. Эта история исключительно мерзкая и травматичная для меня, я о ней поэтому молчал до последнего. Но понятно, что сдаваться нельзя, слишком большая ответственность. Мое дело за меня никто не сделает, и оно стоит того, чтобы за него бороться. У меня есть защищенные авторские права, есть фирменный стиль и вся переписка с артистами, из которых большинство мои друзья, и «партнерами», из этой переписки уж точно всем все понятно. А главное – на моей стороне огромное количество людей, которым этот фестиваль дорог, и профессиональное клезмерское сообщество. Я постараюсь сделать все, чтобы этот фест вернуть – не себе, а в то русло, в котором он должен развиваться. Я бы очень хотел, чтобы эта война не длилась вечность. Полно других интересных дел и проектов, которые меня ждут, и играть на кларнете я люблю гораздо больше, чем воевать.
Текст: Вика Федорина
*Поводом для разговора стала новость, вот этот пост в Fb
