Сегодня, 14 ноября, умер Мирон Петровский (1932—2020). Его воспоминания и его голос звучат в «Поверх барьеров» Игоря Померанцева. Это воспоминания о шестидесятых годах прошлого столетия «Шестидесятые годы закончились в августе 68-го», записала ее Ирина Колесникова.
Мирон Петровский:
— Хронологически 60-е годы не совпадают с календарем, они начались вскоре после ХХ съезда венгерским восстанием 1956 года и, в сущности, закончились вступлением советских войск в Чехословакию в августе 1968 года. По странному совпадению буквально в те самые дни, когда Никита Сергеевич Хрущев произносил свою знаменитую, на долгое время засекреченную речь о Сталине на ХХ съезде, буквально в эти же дни судили нескольких моих киевских друзей, которые, начитавшись романа «Каждый умирает в одиночку» Ганса Фаллады, писали антисталинского содержания открытки и бросали их в почтовые ящики, подобно героям этого романа. На этом процессе я был единственным свидетелем защиты. Я пытался объяснить суду, что для мальчиков, которые занимались этим делом, это было своего рода игрой. Судьи смотрели на меня как на идиотика. Я просто жил в этом мире, в этой стране, этот мир я познавал не из газет. Хотя самое главное о советской власти я понял именно из газет, более того, из главной коммунистической газеты «Правда». Как только появилась возможность, я пошел в библиотеку, стал читать газету «Правда» последовательно с начала 20-х годов. Происходит очень забавная вещь: газета врет ежедневно, но читатель помнит сегодняшнюю и максимум вчерашнюю газету. Значит через несколько дней уже можно врать по-другому, и читатель не воспринимает это как другую ложь, он воспринимает это как продолжение той же линии. Но если читать газету не со скоростью день в день, а со скоростью, скажем, год в неделю, все эти изгибы вранья становятся немедленно заметными. Я увидел, что из заведомо лживой информации можно извлекать безоговорочно достоверные сведения.
Мирон Семенович, а вы могли с кем-то поделиться на эту тему? У вас были единомышленники, друзья, которые вас не сдадут?
– Разговаривать, честно говоря, было не с кем. Мои родители были коммунистами с дореволюционным стажем, совершенно изверившимися в той идее, которой они, как им казалось, посвятили свою жизнь. Отец реагировал на все эпохальные события уходом в молчание, он был очень неразговорчив. Друзья? Да, такие друзья были. Скажем, в начале 60-х годов я ушел с работы, потому что у меня появилась надежда на издание книжечки. По тем временам издать книжечку — это было событием оглушительным. По вечерам ко мне раз в неделю, раз в две недели приходили мои сверстники, мои друзья из мединститута, из университета. Это кончилось катастрофой. Мне очень льстило внимание дипломированных специалистов-филологов, когда они выражали желание навестить меня, я воспринимал это с гордостью, а они работали на два фронта: приходя ко мне, они говорили комплименты, просили тексты, а потом эти тексты мне были предъявлены в областном КГБ. В конце 1959 года в одной из киевских газет «Сталинское племя», мы ее называли «Сталинское вымя» или «Наше племя», появился оглушительный фельетон, в котором мне чего только ни приписывалось. Потом выяснилось, что журналист по распоряжению, как говорится, компетентных органов соединил тот неформальный кружок, который собирался у меня в доме, с какими-то другими, я бы сказал, сексуально-революционными кружками. Меня и моих друзей в течение 12 часов непрерывно качали, добиваясь каких-то признаний. Мы были совершенно ошеломлены, потому что не знали за собой решительно никакой вины. Те разговоры, которые мы вели в ту пору, были как бы на среднегазетном уровне. Потом, когда это все закончилось, я попросился на прием к полковнику Мережко, который вел это дело, показал ему, что это же все вранье, ничего не было из того, что у вас здесь написано. Он всячески отбивался, а потом произнес фразу, которая мне очень многое объяснила. Он сказал так: «Ну, конечно, вы правы, но ведь нам нужно воспитывать молодежь на конкретных примерах.
Слушать:
