Игорь Померанцев ко Всемирному дню свободы печати, 3 мая.
Журналистика поверх барьеров: из выступления на факультете журналистики Украинского католического университета во Львове, 20 сентября 2011г.
История, в отличие от журналистики, вглядывается в прошлое. Она работает с памятью. Она дружит с грамматическим временем плюсквамперфект. Как бы нам этого не хотелось, к французскому слову jour история отношения не имеет. Всё же у журналистики есть — достойные первоисточники, которыми она может гордиться. Я бы рискнул отнести к «журналистам года» летописцев. Вы наверняка помните, что хроники в летописях начинаются со слов «в лето…», что в переводе на современный язык звучало бы «в такой-то год…». Слово же «хронист», т.е. летописец, не случайно соседствует в словарях со словом «хроникёр», причём в английском языке и летописец, и хроникёр называются одним словом – chronicler.
Честно говоря, среди этих самых хронистов мне больше всего по душе нарушители жанра. Уверен, что черноризца Печерского монастыря Нестора, одного из авторов «Повести временных лет», современный редактор погнал бы в шею за отсебятину и недостоверную информацию. Но зато на полосе «мнения» и «комментарии» ему бы нашлось место. Родословная этого журналистского жанра ещё древней и авторитетней. Элементы журналистики, мне кажется, можно без труда отыскать в книгах пророков. Я имею в виду их бесстрашные обличения, адресованные как царям, так и простолюдинам. Приведу несколько цитат из 22-й главы Книги пророка Иеремии.
Так говорит Господь: производите суд и правду и спасайте обижаемого от руки притеснителя, не обижайте и не тесните пришельца, сироты и вдовы, и невинной крови не проливайте на месте сем.
Я бы так перевёл на современный язык этот стих: Соблюдайте законность, особенно в отношении тех, кого притесняют органы власти, уважайте права мигрантов, членов неблагополучных семей, не допускайте кровопролития.
Вот ещё один стих, не утративший актуальности:
Горе тому, кто строит дом свой неправдою и горницу своим беззаконием, кто заставляет ближнего своего работать даром и не отдаёт ему платы его.
В сегодняшних газетах это звучало бы, приблизительно, так:
По всей строгости закона должен быть наказан глава государства за коррупцию и незаконное присвоение имущества. Президент беспардонно нарушает Конституцию, не выплачивая зарплат и прочих социальных платежей бюджетникам.
Думаю, нет нужды говорить, чей стиль и слог для меня предпочтительней.
Мне особенно любопытны журналисты, оставшиеся по тем или иным причинам в истории вопреки обречённости жанра, в котором они работали. Богатое и разнообразное газетно-журнальное наследие Джорджа Оруэлла не кануло в Лету благодаря его романам и книгам документальной прозы. Ненависть писателя к журналистике достигла критической точки в период работы в Индийской службе Би-би-си с 1941 по 1943 год. Шла вторая мировая война, и британское Министерство информации в соответствии с условиями военного времени дозировало и фильтровало сообщения и комментарии. Индийцев убеждали, что их враг – нацистская Германия, а надёжный и естественный союзник – Соединённое королевство. Люди с чутким историческим слухом уже слышали, что империя трещит по швам, но Министерство информации требовало от сотрудников Би-би-си оптимистических репортажей и комментариев. Именно оно, а не нацистские и коммунистические машины пропаганды стало прообразом Министерства правды в оруэлловском романе-антиутопии «1984».
Но неприязнь Оруэлла к Би-би-си была взаимной. Во время гражданской войны в Испании писателя ранило в шею, в результате чего в его голосе то и дело проскальзывали визгливые интонации. Из-за этого один из боссов требовал лишить писателя доступа к эфиру. В 1946 году в эссе «Почему я пишу» Оруэлл объясняет, как он готовится к бегству из журналистики в прозу: «В течение последних десяти лет больше всего мне хочется придать публицистике вид изящной словесности». Он находит сильный аргумент: «Цель языка политики – выдать ложь за правды, а убийству придать черты респектабельности». (Эссе «Политика и английский язык», 1946 г).
Так Оруэлл становится жанровым перебежчиком: романистом. Он оттачивает стиль, радикально меняет лексику. Более того, он описывает общество будущего, хотя и мрачного, в пику актуальности и оперативности, присущих журналистике.
Cлово «журналист» на украинский язык я перевожу своевольно: «людина на один день». Но и один день можно прожить достойно. А если «человек на один день» проживёт его не только достойно, но и героически, то он может стать «человеком на все времена». Я говорю о реальном герое. Его зовут Малкольм Маггеридж (1903-1990). В 2010 году в Англии вышла книга его избранной журналистики Time and Eternity, «Время и вечность»: название, я бы сказал, вызывающее для сборника репортажей и статей.
Отец Малкольма Маггериджа был видным социалистом и воспитал сына в согласии со своими убеждениями. В 1932 году газета «Манчестер Гардиан» послала Маггериджа в качестве своего корреспондента в Москву. В феврале 1933 года, услышав о голоде на Северном Кавказе и в Украине, Маггеридж без разрешения московского начальства отправился на юг. В результате в конце марта в «Гардиан Манчестер» появились три репортажа, которые стали первым на Западе свидетельством масштабов голодомора. Автор передал их в газету через дипломатическую почту. В газете они вышли в сокращённом виде, поскольку позиция газеты не совпадала с мнением корреспондента. Более того, мнение корреспондента было в тогдашней Англии из ряда вон выходящим. СССР был в моде, и английские интеллектуалы en masse симпатизировали строительству социализма в Советской России. Я приведу несколько цитат из репортажей Маггериджа: «Это был голод в самом прямом смысле этого слова. Не недоедание, как среди крестьян Востока или некоторых безработных в Европе. Нет, это был организованный голод. Часть продуктов, конфискованных у крестьян, экспортировалась за границу. Городки и сёла казались мёртвыми. Скот, лошади сдохли. Поля были в запустенье. …Россия — на пути к созданию рабовладельческого строя. Сейчас идёт борьба Генеральной линии с крестьянством» и так далее и так далее.
Три коротких репортажа радикально изменили жизнь Маггериджа. Его по существу выгнали из газеты, и в поисках работы ему пришлось уехать в Индию. В дальнейшем Маггеридж оставался верен своим журналистским принципам: «Как понять происходящее? Каков его смысл? Каково его значение?» В разные времена его ненавидели те, для кого идеология важней правды. Английские социалисты — в прямом смысле — плевали ему в лицо. Его вызывали на кулачный бой. Ему не давали въездной визы власти ЮАР, Португалии, СССР. Его отлучило от телеэкрана Би-би-си. Из-за религиозных — в конце жизни — католических убеждений Маггериджа изображали на карикатурах дряхлым лже-Иеремией, хотя кто как не он следовал призыву пророка: «Производите суд и правду и спасайте обижаемого от руки притеснителя, не обижайте пришельца, сироты и вдовы, и невинной крови не проливайте на месте сем»?
Я работаю в журналистике более тридцати лет, и мои наблюдения о драматической природе нашей профессии не умозрительны. Я часто думаю о неприкаянных бабочках-эфемеридах, срок жизни которых исчисляется даже не днями, а часами. Эфемерида – слово греческое. Оно прижилось в зоологии, но в Древней Греции эфемеридами назывались ежедневные отчёты о деяниях царей и военачальников. Чтобы избежать участи бабочек-эфемерид, я стараюсь держаться в своих радиопередачах поближе к Ars Acustica, направлению «искусство звука»: создавать эфирный продукт из звуков, причём человеческий голос занимает меня в такой же степени, что и жужжание, свист, шелест, стон, гогот, хруст, кряхтенье, щебет, храп, лай, бульканье, рык, всхлипы, воркование, плеск, клёкот, гиканье, гомон, рокотание или молчание. Ещё я продлеваю жизнь своим репортажам и интервью стихами. Я называю их «служебной лирикой». Вот одно из них:
В лагере беженцев
было всего пятеро изнасилованных.
Золотое правило нашего брата –
Получить информацию из первых рук.
Но не мог же я подойти к беженкам и спросить:
— Ну, кого здесь изнасиловали?
Подошёл, представился. Включил магнитофон.
— Может, кто-нибудь споёт песню о любви?
Женщины застеснялись.
Одна позвала семилетнюю дочь.
«Лири, спой, спой для дяди».
Сколько же ей теперь?
Да уже почти девушка…
Я сознательно говорю с вами о «метафизике журналистики». О «физике» вам расскажут на лекциях и семинарах. Мои сегодняшние комментарии я бы отнёс к жанру «журналистского расследования». Объектом этого расследования была сама журналистика.
На фото вверху Малкольм Маггеридж, отсюда.
