1 июня, ко Дню защиты детей, планируется открытие реконструированного фонтана «Звезды и созвездия» авторства легендарных Ады Рыбачук и Владимира Мельниченко, являющегося частью ансамбля Киевского дворца детей и юношества. KyivDaily поговорил с художницей Ингой Леви, она руководит восстановительными работами и представляет Владимира Мельниченко в этом проекте.

— Как появилась идея реставрировать «Звезды и созвездия» Ады Рыбачук и Владимира Мельниченко?

Вот уже около пяти лет Дворец детей и юношества возглавляет Оксана Добровольская, и решение о том, чтобы реконструировать фонтан Рыбачук и Мельниченко, приняла именно она. Вместо того чтобы сделать на его месте клумбу, как хотели когда-то. Сыграл роль человеческий фактор. «Звезды и созвездия» оказались в руках людей, ценящих место, в котором они работают. Деньги на проект выделил город, и в конце 2017 года начались работы по восстановлению, а я подключилась только феврале 2018 года.

— Насколько это частая для Украины практика?

Сегодня это единственный объект модернизма, который реставрируют, а не уничтожают. В Киеве, во всяком случае. На очереди Речной вокзал, но с ним пока ничего не делают.

— И с 1965 года это первая реставрация?

Именно фонтана — да. За самим Дворцом постоянно ухаживают.

— Как часто это должно происходить?

Считается, что мозаики, выполненные из смальты, вечные. Если они не пребывают в экстремальных условиях и не становятся объектом интереса вандалов. В «Звездах и созвездиях» есть объемные бетонные фигуры, которые от постоянных перепадов температуры и нахождения под водой, развалились. Плюс по ним все время скачут дети. Сама мозаика была выполнена не из смальты, а из плитки, где-то отслоилась эмаль. Вдобавок гидроизоляция утратила свои свойства, бассейн стал протекать, и в последние годы его не наполняли.

— Как все начиналось?

Фонтан был сильно разрушен, около половины фигур пришло в полную негодность. Их демонтировали, но не выбросили, а оставили для сверки. По этим оригинальным деталям и эскизам проектировщики восстановили фигуры на момент демонтажа. Позже я помогла по фотографиям восстановить то, что они не увидели, несохранившиеся детали.

После этого были долгие бои за цвет. Фигуры выполнены из цветного бетона; от времени они выцвели, плюс вместо того, чтобы реставрировать, их красили. Восстановить изначальные цвета было нелегко.

То же и с мозаикой. Где-то она сохранилась, где-то – нет, что-то сместилось. Например, звезда находилась на эскизе в одном месте, а мы ее обнаруживали в другом конце бассейна. Иногда даже приходилось открывать карту звездного неба, чтобы посмотреть, как выглядит созвездие, и правильно расположить все звезды.

— А почему так сложно?

Эскиз Ады Рыбачук и Владимира Мельниченко, сделанный на картоне, сохранился. Но в процессе работы они сильно от него отошли. Результат получился намного интереснее и выразительнее оригинального, потому что материал, из которого делается опалубка, диктует форму, и она должна быть более условной, чем они задумывали. Поэтому нам фактически пришлось восстанавливать только по фотографиям. Эскиз радикально отличается от конечного результата. И здесь вторая сложность. Наиболее полная фотография – это кадр из фильма, снятого с крыши Дворца во время открытия фонтана в 1965 году, и такая она всего одна.

— Как вы оказались в этом проекте?

Дело в том, что мой дядя, Александр Галинский, долгое время дружит с Мельниченко и Рыбачук, работал с ними, помогал издавать книги. Благодаря ему, я и до работы над фонтаном была знакома с Владимиром Мельниченко и Адой Рыбачук. И когда дядя позвонил и сказал, что Мельниченко хочет, чтобы я представляла его в этом проекте, я очень обрадовалась. Во-первых, это большая честь для меня, во-вторых, я давно уже думала о том, чтобы поработать с мозаикой.

— А до этого вы что-нибудь реставрировали?

Никогда. Я художник, иллюстратор, просто он решил, что доверяет мне и моему художественному вкусу.

— И при этом у вас хватало знаний?

Вот тут начинается самое интересное. Меня бросили в этот фонтан без опыта укладки мозаики, работы с бетоном, технических знаний. На начальных этапах я отвечала за цвет, форму фигур, пластику (разумеется, под руководством автора). Но когда дошла очередь до мозаики, я поняла, что абсолютно ничего не знаю о ней: где взять материал, как укладывать. Я позвонила своим друзьям из Академии (НАОМА), и они сказали, что единственный человек, преподающий там мозаику, –  это Константин Павлишин. Я пришла к нему в мастерскую, показала эскиз, и он загорелся нашим проектом. Потому что это же Ада Рыбачук, Владимир Мельниченко. Я пришла просто проконсультироваться, попросить совета, а Константин вызвался курировать работы и дать своих студентов. Он даже подарил нам свои запасы смальты. Опять человеческий фактор, мозаика состоялась благодаря ему.

Потом он вместе со студентами смальтоколом наколол смальту до нужных модулей и провел что-то вроде мастер-класса по укладке мозаики. И буквально через месяц его не стало, работы приостановились. Но его жена Маша сказала, что Константин так горел этой мозаикой, что она будет нам помогать. Что-то мы уже умели сами, но для выполнения новых, более сложных и ответственных, задач требовалось ее руководство.

А потом пришла зима, и стало непонятно, как работать дальше. Потому что объем гигантский, 200 м², и сроки никто не отменял, а на улице выкладывать уже невозможно. И Мария показала нам, как класть мозаику обратным набором. Это когда мозаика выкладывается на пленку лицом вниз, потом в опалубке заливается раствором, переворачивается, и потом уже готовый элемент кладется на клей непосредственно на объекте. А весной мы снова вышли на улицу.

– А мы – это кто?

В работах участвуют самые разные люди. Я, Юля Копылова и несколько ее учеников, которым она преподает мозаику во Дворце детей и юношества, работаем постоянно. Другие люди приходят как волонтеры. Кому-то важно поучаствовать в восстановлении работы Владимира Мельниченко и Ады Рыбачук, кто-то хочет научиться класть мозаику, студенты – для практики. А еще приходят фотографы, экскурсоводы, дети. Очень поддерживает, что реконструкция вызывает интерес. Но романтики здесь мало, сплошные трудовые будни. Правда, мы их скрашиваем пением – хоровым и по голосам (смеется).

– Вмешивается ли в вашу работу Мельниченко?

Конечно. Утверждает цвета, корректирует линии и формы, показывает, как что-то исправить. В конце концов, все решения принимает именно автор. А какие-то вещи может сделать только он. Вот, например, из-за перезаливки и нового расположения труб с форсунками чаши фонтана уменьшились в размере, кораблик справа перестал помещаться, а Мельниченко приехал на объект и показал, как развернуть его так, чтобы ничего не пришлось укорачивать.

– А как вы работаете с мозаикой?

Мы подбираем модули (прим. ред. – кусочки смальты по размеру). Если это звезда, то ее сначала нужно обвести по контору, чтобы соблюдалась культура шва. Это как штрих в графике. Если выкладывать мозаику без этой рисующей линии, визуально результат будет смотреться плохо. При этом есть переломы форм, и в этих местах нужно подбирать модули соответствующей геометрии. Закладывать формы тоже можно по-разному, и каждый раз необходимо принимать решение, чтобы было красиво.

При этом художники-монументалисты понимают, где нужно сделать аккуратно, а где можно пройтись более широким жестом. У нас же большинство участников команды – художники, для которых привычно мыслить не очень крупными формами. Нам важны детали, поэтому мы больше ориентируемся на эстетический эффект, чем на скорость.

Но весной нам дали группу маляров, которых мы обучили делать мозаику. Они не сразу привыкли, потому что модуль к модулю для них – каторга, абсолютно другой тип мышления. Зато сейчас они кладут мозаику намного быстрее нас, причем аккуратно, с кружочками, интересными переломами форм, даже научились «вышивать», как мы это называем. Хотя мозаика, сделанная художником и маляром, смотрится по-разному. Поэтому мы работаем над тем, что можно рассматривать вблизи, а с большими формами прекрасно справляются маляры.

Для меня очень важна эстетическая сторона проекта. Если выкладывать одинаковые модули рядом, то мозаика смотрится скучно. Хотя так быстрее. А если в плитку добавить вкрапления смальты, то, наоборот, за счет разницы фактуры получается интересный художественный эффект.

– То есть используются и смальта, и плитка?

Да. Смальту в Украине сейчас не делают, а подаренной Константином Павлишиным –  на все 200 м2 не хватило бы. Смальтой мы выполнило где-то половину фонтана. Когда стали заканчиваться некоторые цвета, встал вопрос о плитке, причем ребром. Завод на Подоле, делавший красивую поливную плитку, которой выложена, например, станция метро Крещатик, тоже закрылся. Заграничная плитка с красивыми цветами, поверхностью и фактурой стоит дорого. Все, что мы могли себе позволить, это продукция киевского керамического завода «Атем». А дальше мы уже экспериментировали с фактурой плитки, добавляя в нее оставшуюся смальту.

– А разницу между ними видно?

Смальта смотрится богато – и по цвету, и по фактуре, но для такой большой площади обычно не используется. Плитка блестит, и это выглядит красиво, но у нее очень ограниченная цветовая гамма.

При этом у напольной, морозостойкой, плитки, которая нам нужна, палитра совсем примитивная. Нет ярких цветов: оранжевого, голубого. Поэтому нам пришлось использовать также и настенную. Мы пока не знаем, как она себя поведет в будущем, и очень переживаем по этому поводу. Но сделать ничего не можем, потому что с одной стороны ограниченные возможности, а с другой — художественное решение, которым никак нельзя пренебречь.

– Вернемся к более широкому контексту. Чем, на ваш взгляд, важны советские мозаики? Что мы утрачиваем с их разрушением?

На мой взгляд, они высокого художественного качества. И почти всегда это не что-то прямолинейное, как памятник Ленину. В них есть поэзия. Они воспитывают визуальный вкус. Само богатство цвета, фактуры, пластические решения, совмещение разных материалов.

У архитектуры модернизма вообще очень творческий посыл, наталкивающий на мысли о фантазии, исследовании мира, возможностях человека, научных достижениях. Она антропоцентрична. Сами изгибы формы, пластический язык говорят о человеке, о ценности идей, а не денег. Рефреном же современного городского пространства звучат «деньги, деньги, деньги». Сегодняшняя архитектура квадратного метра ни о чем не говорит.

– Какие у вас отношения с мозаикой?

Понимаете, я все детство провела в Голосеевском парке. Там был удивительный фонтан, полностью выполненный в мозаике. Сейчас его нет. Мало того, нет ни одной фотографии: ни в Интернете, ни в семейном архиве. Так получилось, что именно в тот период родители не снимали. Я исследовала его вдоль и поперек, мне даже кажется, что восприятие цвета у меня сформировалось под влиянием мозаики этого фонтана. Яркие цвета смальты, фактура, контраст форм – все это повлияло не только на мое художественное мировоззрение, но и восприятие мира как таковое.

– То есть в истории с фонтаном Рыбачук и Мельниченко есть компенсаторная функция?

Да (смеется).

– Есть ли у вас представление, что делать для сохранения мозаик?

Как минимум, у них должен быть охранный статус, а его нет. Дворец детей и юношества – чуть ли не единственный в Киеве объект с таким статусом. Весь остальной модернизм в лучшем случае числится как нововыявленные памятники архитектуры. Правда, одного статуса мало, он должен работать, т.е. обязывать тех, у кого объект на балансе, сохранять его. А если средств на восстановление пока нет, хотя бы законсервировать. Но сегодня даже охранный статус не дает гарантии восстановления, потому что нет системы штрафов: собственник может испортить объект советского модернизма, и ему ничего за это не будет.

Недавно в Кризисном центре проводилась встреча, с участием Жени Моляр и Леонида Марущака, посвященная разработке механизмов сохранения памятников модернизма и мозаики как его художественной составляющей. Нашумевшее уничтожение мозаичной скульптуры «Днеропвские волны» Эрнеста Коткова в Днепре стало триггером для профессионального сообщества, и я очень надеюсь, что все вместе мы что-нибудь придумаем.

– При СССР мозаики часто имели идеологическую нагрузку. А как может прочитываться фонтан «Звезды и созвездия» сегодня?

Для меня этот фонтан – мечта о небе. По мысли авторов, это звездное небо, отражающееся в воде. Через фонтан мы смотрим в космос, а космос заглядывает в нас. В 1960-1970-е эта идея отчасти вписывалась в общий контекст научно-технического прогресса и освоения космоса. Сегодня эта космическая мысль в фонтане может быть прочитана иначе. Через романтическую оптику: и в смысле драмы, и как стремление к чему-то большему, и как выход за рамки ценностей общества потребления.

Но ассоциации могут быть самые разные. Форма фонтана напоминает парус, флагшток – матчу (по праздникам на нем вывешивают флаг), поручни – корабельные ограждения. А еще фонтан по форме похож на корабль, бороздящий пространство и наполняющийся ветром. Перемен, свободы, новых идей, стремлений, мечты.

Часто люди, проходя мимо фонтана, видят в нем только знаки зодиака. Но там есть и солнце, и заяц, и дракон. Рыбачук и Мельниченко тогда находились под сильным влиянием Примаченко, и здесь присутствует еще и интертекстуальность с ее работами. Тот же дракон очень похож на «чудиков» Примаченко.

– Что там за фигуры?

Если смотреть слева направо, все начинается с Водолея, который льет млечный путь, перетекающий из одной чаши в другую. С другой стороны по нему плывет кораблик с алыми парусами. Здесь есть созвездия стрельца, льва, зайца, козерога, дракона, пегаса, рака и скорпиона. А еще – спутник Королева и солнце. Оно потом перекочевало во все керамические эмблемы в здании Дворца.

Сами чаши чем-то напоминают «ковши» Большой и Малой медведиц. Сюжетно и пластически их связывает дракон. В большой чаше созвездия закручиваются вокруг солнца, получается динамический небесный круговорот. Из малой чаши навстречу солнцу плывет кораблик. При этом млечный путь, полностью покрытый мозаикой, тоже очень динамичен. Каждая его струя имеет свой цвет, между ними есть перепад высот, так что образуются ниспадающие волны.

– Как еще можно взаимодействовать с фонтаном?

Иметь возможность посмотреть на работу Ады Рыбачук и Владимира Мельниченко – уже счастье. Это что-то из разряда ненужного, но совершенно необходимого. Увидеть это богатство формы, фактуры, цвета через толщу воды – потрясающий опыт. Особенно в детстве, как это было у меня. Посидеть на краю фонтана, почувствовать под собой этот колыхающийся космос.

Фонтан расположен так, что издалека, с улицы его не увидишь – только если подойти к зданию. И тут тебе открывается эта плоскость воды с пульсирующим под ней цветом. Невероятно красиво. Вода превращает всю композицию в сверкающий драгоценный камень, россыпь самоцветов.

– Т.е. это похоже на звездопад?

Первоначально была такая идея, за счет рассеянных брызг. Верхняя струя действительно должна подавать воду на фонтан так, чтобы брызги были похожи на вспышки звезд. Как будет сейчас – я еще не знаю, на днях будут проверять.

Фонтан сегодня – фрагмент красоты и романтики, внезапно открывающийся в хаотичном городском пространстве и как бы останавливающий бег времени. Это место, чтобы подумать. Такой оазис мечты и детства, доступный только тем, кто захочет туда попасть.

– И напоследок. Что вам дало участие в проекте?

Я пока не могу посмотреть на этот опыт с необходимой дистанции – только со дна фонтана. Но в целом я стала ценить мозаики во стократ больше, поняла сложность этой работы. А еще научилась понимать ее язык. Когда я сегодня смотрю на советские мозаики, я думаю: «Как они решили эту форму! А как они шов здесь провели! А как совместили два материала! А как из бутылочных донышек сделали инкрустации!» Теперь я вижу, как все это устроено, и это совсем другой тип удовольствия.

Кроме того, я рада, что этим проектом создан прецедент – восстанавливать модернистские объекты можно даже сегодня, даже в Украине. Главное – воля сохранить.

Текст: Ия Кива

Фото: кадр из хроники (архив В.В. Мельниченко, коллаж А. Галинского)