Бронхиальные страсти

Эдуард Багрицкий

3 ноября 1895 года в Одессе родился Эдуард Багрицкий. Он умер в 38, не дожив до  1937-го.  В рубрике Померанцев тупик — эссе, посвященное поэту Эдуарду Багрицкому.

Мне было лет четырнадцать, когда я внезапно на сеансе «Чистого неба» понял, что кино – это не только увлекательная история в картинках, но особый язык. В «Чистом небе» смерть Сталина – это весенний ледоход. Мне в голову тогда не приходило, что этот образ заимствован из пудовкинской «Матери». «Мать» я смотрел в детстве, еще не открыв для себя грамматики кино. Мне трудно сейчас судить о достоинствах «Чистого неба», но я до сих пор помню эту ленту: благодаря ей кино стало для меня глубоким и замысловатым.

«…Однажды астма взялась за своё, когда я читал «Смерть пионерки» Багрицкого. И вот тут-то случилось чудо» — Радио Свобода

Жизненная сила поэзии открылась мне чуть раньше. Помог мне в этом Эдуард Багрицкий. В ту пору я страдал астмой. Припадки с судорогами, стеснением в груди, извержением мокроты могли длиться несколько часов, а порой и недель. Однажды мама в разгаре приступа улетела со мной в Одессу. Прямо из аэропорта она привезла меня на пляж и велела стать лицом к морю. Через час я задышал полной грудью. Но переехать в Одессу навсегда мы не могли.

Поводы для припадков находились на каждом шагу: любимый котенок Хрюша, перхоть на вороте отцовского пиджака, пыль под кроватью, прожорливые аквариумные рыбки, птичий пух и перья, эманации тараканов и пчел. Заслышав первые хрипы, мама стягивала с меня рубашку, лила на голову холодную воду из лейки, совала в анус твердый клюв клизмы, жгла под носом бумагу, пропитанную селитрой. Приступ сходил на нет, но после вновь и вновь возвращался. Я пытался жить осторожно, вполсилы: не влюблялся, не злился, не трусил. С последним было трудней всего – страх мог схватить меня за грудки в любое время суток, особенно ночью и на рассвете. Я садился на кровать, откидывался на подушку и глазел на дрожащие пальцы. Если в носу зудело, а подбородок чесался, то я знал наверняка: сейчас в груди хрипло заиграет дырявая гармонь и будет наяривать на разные голоса, пока изо рта не потечет густая слюна. Я возненавидел рассветы, утреннюю прохладу, чистые трели птиц. В конце концов я решил поменять местами день и ночь, и в этом мне помогли книги. Однажды астма взялась за свое, когда я читал «Смерть пионерки» Багрицкого. И вот тут-то случилось чудо.

Двери отворяются.

(Спать. Спать. Спать.)

Я делаю глубокий вдох.

Надо мной склоняется

Плачущая мать.

Выдох. Я вслушиваюсь в себя. Гармонь тоже вслушивается.

Пусть звучат постылые,

Скудные слова –

Вдох.

Не погибла молодость.

Молодость жива!

Выдох. Гармонь еще в засаде, хотя что-то ее смущает.

Но в крови горячечной

Подымались мы,

Вдох.

Но глаза незрячие

Открывали мы.

Выдох.

Тихо подымается,

Призрачно-легка,

Вдох.

Над больничной койкой

Детская рука.

Выдох. И снова вдох.

И трахеей идут отряд за отрядом пионеры Кунцева, пионеры Сетуни, пионеры фабрики Ногина. Не верю я, что стихи эти – про скарлатину. Про болезнь – да. Про какую – понятно. Багрицкий, как и я, страдал астмой. Почему меня спасли его стихи, а он умер? Может быть, он не знал наших аллергенов?

Крепче Майн-Рида любил я Брэма!

Руки мои дрожали от страсти,

Когда наугад раскрывал я книгу…

И на меня со страниц летели

Птицы…

Давно уже я не боюсь спать по ночам, люблю утреннюю прохладу, свежие трели птиц. Летом они прерывают мой сон о чистом небе (вдох), о матери (выдох), об угасающей пионерке Вале.

Игорь Померанцев





Підтримайте нас, якщо вважаєте, що робота Дейли важлива для вас

Возможно вам также понравится

Залишити відповідь

Ваша e-mail адреса не оприлюднюватиметься. Обов’язкові поля позначені *