«Мой театр — абсолютная метафора»

Евгений Корняг

Евгений Корняг поставил в Театре  драмы и комедии на левом берегу пластический спектакль Vino. Kyiv Daily поговорил с белорусским режиссером о спектаклях, в которых нет текстов.

Физический театр — мнококомпонентный, как большая колода карт в руках жоглера, он может сочетать клоунаду, пантомиму, современную хореографию, драму, аудиовизуальное искусство (и  Корняг — удивительно музыкальный режиссер). Сочетать, но «играет в это» на сцене он через свой главный инструмент — движение. Тело актера и рисунок его движения говорит о серьезных вопросах, которые тревожат режиссера — о любви, войне, несправедливости, бессилии, непонимании. Одиночестве. И снова — о любви. Ближе всего физический театр Корняга к танцу. Танцтеатр — это жанр, придуманный Куртом Йоссом (учителем великой Пины Бауш), в котором на сцене смешиваются балет, опера, драма. Молчаливое искусство обостряет чувства, режиссеру и актерам невероятно важно найти то, что будет вдохновлять их, а значит – и зрителя. 

В какой момент вы, решив стать актёром, подумали, что режиссура – это ваше?

— Это было постепенно не вдруг. На четвертом курсе обучения актёрскому мастерству я случайно сделал два спектакля. Не было такого, чтобы я работал 10 лет в театре,  и сказал бы: «дай-ка я попробую»! Нет! Я выпустился из Академии как актер, и выпустил два спектакля, которые мой мастер курса  Алексей Анатольевич Лелявский сделал дипломными. 

Задача актера – следить за своей ролью, хорошего актера — следить за ансамблем. Кто для вас режиссёр?

— Бог.

А кто для вас актёр?

— Актёр – это соавтор. Актёр – это выразительные средства режиссера. Актёр – это его краски. Актёры – люди, которые делают мечты режиссёра возможными.

Они — средство для достижения вашей цели, или единомышленники?

— И единомышленники, и средства и так далее.

Вы дружите с актёрами?

— Всегда.

Евгений Корняг
Photo by Anastasiia Mantach

Можете  при этом жёстко диктовать свою волю? Кто вы – демократ или диктатор?

— Скорее — нежный диктатор. Я буду добиваться того, чего я хочу.

Как точнее определить жанр вашего театра? Я читала про физический театр, про пластический театр, про исторические изменения, которые произошли в них.

— Театр кукол. Последний спектакль вообще можно назвать Музыкальным (вокальным) театром. Я не хочу ограничивать себя рамками, не хочу причислять себя к чему-то. В каждом спектакле я ищу самые действенные выразительные средства. Сегодня это может быть тело, завтра – кукла, послезавтра – голос, на следующей неделе – один только свет. Атрибутировать театр — дело критиков. Первым по значимости всегда  идет спектакль, потом можно что-то причёсывать, впихивать в какие-то рамки — описывать.

Евгений Корняг
Vino. Photo by Oleksii Tovpyha

То есть для каждого вашего спектакля выбираются разные ведущие выразительные средства: или танец, или музыка, или жест, или мим?

— Да. 

Ваши спектакли сравнивают с сеансом гипноза. Как бы вы описали их сами?

— Мой язык выражает ощущение моего мира. Для  меня это не гипноз, конечно. Это ведь я выдумал, это мой мир, он происходит на сцене.

Вам важен диалог со зрителем?

— Важен, всегда. Иначе я бы показывал спектакли маме дома. Мне важен отклик.

Бывало ли так, что этого (диалога) не случалось?

— Может быть, в то время, когда я все пробовал, дико экспериментировал… Но я этого не помню.

Вы видите кого-то рядом как со-направленное движение? Мне кажется, вам должен нравится театр Пины Бауш.

— Есть три режиссёра: Костецкий (когда я учился в школе в театральном классе, он ввёл меня в профессию), Алексей Анатольевич Лелявский  (он дал мне профессию) и Пина Бауш (она вдохновила меня на этот театр (кивок в сторону зала), благодаря ей я понял, что театр – это ощущение, которое можно реализовывать абсолютно по-разному; и что режиссёр должен чувствовать). Станиславский или Брехт или Арто тут не помогут. Они уже сделали свой театр. Они прекрасны (как и Ежи Гротовский). В некоторых моих работах есть дыхание Пины Бауш (в «Вине», в нескольких номерах есть ощущение Пина Бауш). Я вижу это даже в языке, который вырабатываю. Пина Бауш на меня очень сильно повлияла. 

Вы считаете себя учеником Лелявского или или не только его?

— Лелявского.

Евгений Корняг
Vino. Photo by Anastasiia Mantach

С кем, кроме Бога, можно сравнить режиссёра, занимающегося пластическим театром?

— Я говорю слово «Бог», потому что именно режиссёр создает жизнь на сцене. Это он определяет все — направление и темп движения. Вот то, что Бог сделал с миром. Когда я учитываю все пропорции, спектакль у меня получается. Режиссер пластического театра – это режиссёр, который больше всего другого доверяет телу.

Недавно я прочитала роман о немцах Поволжья, «Дети мои» Гузели Яхиной. Главный герой – учитель немецкого Якуб Бах. В какой-то момент он онемел, но на руках у него был грудной ребёнок. Он общался с девочкой так, как умел — жестами, взглядом. Потом девочка выросла и научилась говорить — и он чувствовал, как она утрачивает навык жестов, ритма дыхания — у нее наступила «обратная», другая немота. Обладает ли пластический театр собственным языком (со своей азбукой и своим всем)?

— Естественно. Но я больше люблю физический театр. Дело в том, что в «Вине» присутствует около пяти—семи стилистик разных физических театров: там, где мы больше играем, там, где мы вообще не играем, там, где мы только изображаем, там, где мы только показываем. И это абсолютно разные вещи. В «Вине» – 22 или 23 истории. Из каждой истории можно делать отдельный спектакль в собственной стилистике, с собственным языком. У каждого актера на сцене язык меняется на протяжении всего спектакля. Когда я вижу такого известного хореографа, как Матс Эк, я начинаю читать его язык. Потом я вижу, как его язык кто-то копирует, и мне становится отвратительно. Мне нравится слушать только Матса Эка. 

Евгений Корняг
Vino. Photo by Oleksii Tovpyha

Зрителю важно быть в контексте теории пластического театра, физического театра, воообще — стилей театра? Или можно приходить неподготовленным?

— Нет, конечно, всего этого знать не нужно. Понадобится очень много времени, чтобы изучить теорию. Я не знаю всего, а это —  моя профессия. Люди думают: «А как же?» —  Да просто нужно не спать.

Что может физический театр, из того, чего не может пластический? 

— Все театры могут все. Просто это разные дороги, разная степень восприятия, разное ощущение – что-то  понимается мозгами,  что-то – сердцем. Я знаю, что может сделать кукольный театр, а что не может показать драматический театр. Например, Жанна д’Арк в кукольном театре может реально сгореть, а в драматическом – нет. Актрис мы не наберёмся, а куклы можно делать таким образом, что на каждый спектакль будет новая. 

Драматический театр может многое. Просто надо найти дорогу, как это многое показать. Все — боль, любовь, страх, — можно показать через любой вид искусства: музыку, изобразительное искусство, но нужно понять, как найти в определенном театре определённые средства. 

Вам важно, чтобы театр что-то делал со зрителем, чтобы что-то происходило, и это не было развлечением?

— Театр и развлечение не имеют между собой ничего общего.

Что такое театр?

— Театр – это место, где задаются вопросы. Театр – это место, где можно рассмотреть и увидеть себя точнее. Где можно поговорить, получить ответы, где появятся вопросы, над которыми потом можно думать. Развлечение – это телевидение, антреприза, цирк и так далее. Это не значит, что в театре показывается загробный мир. Театр может быть смешным, но он не может быть глупым, поверхностным. Тогда это не театр.

Евгений Корняг
Vino. Photo by Illya Bel

Театр должен быть метафоричным или прямолинейным, быть немного в лоб?

— Единственное, что должен делать театр, – не быть одинаковым. Потому что есть какие-то лобовые вещи, которые меняются, и есть абсолютные метафоры. Мой театр —  абсолютная метафора.

Хочу спросить о вашем давнем спектакле, в котором вы принимали участие как актёр, – спектакле «Черви» («Vermes»). Какой это театр? Интеллектуальный? Интуитивный?

— Это был проект, который я делал со Светой Бень, солисткой «Серебряной свадьбы». Мы экспериментировали. У меня много спектаклей, которые не относятся к физическому театру. 

Это капустник, но умный, весёлый и интересный?

— Это был не капустник. Я помню, что мы получили грант и сделали спектакль в Берлине. Естественно, когда меня захватила тема морга и червей, я не хотел все сводить к загробному миру. В этом есть и какой-то юмор, особенно если ты каким-то образом относишься к театру кукол. У Алексея Анатольевича Лелявского часто присутствует чёрный юмор. 

Важно ли вам, чтобы зрители во время и после спектакля не только думали, но и испытывали чувства? Чувство вины, стыда, раскаяния?

— Мне очень важно, чтобы зрители чувствовали вообще. У кого-то красный цвет вызывает одно чувство, у другого – абсолютно другое. Я не могу диктовать зрителю, что именно чувствовать. Главное – чтобы он не оставался равнодушным.

После смерти Пины Бауш все думали, что ее театр без неё невозможен. Тем не менее, театр сохранён. В чём ноу-хау Бауш? В чём она особенная? Что хотелось бы из неё апроприировать?

— Айседора Дункан не была балериной с идеальными формами, она танцевала так, как чувствовала. Есть известная многим  фраза Пины Бауш: «Мне не важно, как человек двигается – мне важно, что им движет».. Человек прекрасен сам по себе. Когда классический балет стремится к идеалу, он выкручивает кости и делает балерин 35–40 годам инвалидами. У Пины Бауш эта высокая идея – в самом человеке, в его неидеальном теле. Пина Бауш рассматривает душу человека не с помощью танца, а с помощью театра: звуков, криков, непонятных движений. Это сложно описать. Педро Альмодовар в фильме «Поговори с ней» подчёркивает этот необходимый элемент, когда зритель не понимает, что с ним происходит на спектакле Пины Бауш — просто текут слёзы. Зритель не понимает, как это сделано, в какой момент Бауш незаметно для него самого залезает к нему в подсознание и душу, и начинает творить с ним всё, что хочет.

Люблю пересматривать её Kontakthof, спектакль для взрослых (65+). Известно, что она проводила довольно сложные и необычные репетиции: заставляла артистов думать, просила их показать плач, написать телом своё имя. Как проходят ваши репетиции?

— По-разному. Сначала я всегда начинаю знакомиться. Практически каждый спектакль у меня проходит в разных театрах. С труппой этого театра (Театра на левом берегу Днепра)   я знакомился с середины января. Три недели они ходили с бешеными глазами и не понимали, что я от них хочу. Я давал им задание, они мне что-то приносили. Было только одно условие: «Не бойтесь ошибаться! Не бойтесь быть некрасивыми! Показывайте, как вы чувствуете!». Я искал информацию о них — где играли, любую, от чего я могу оттолкнуться. 

Естественно, с актёрами я работаю немного по-другому, со студентами – по-третьему. Я надеюсь, что когда-нибудь у меня появится собственная труппа, с которой можно будет постепенно находить общий язык. Мне требуется большой период времени, чтобы познакомится с людьми, узнать их. Если в Минске я знаю актёров всех театров – одна школа, мы пересекаемся, слышим, видим друг-друга, – здесь я не знал никого. Перед тем как приехать, учил имена и фамилии актеров по фотографиям.

А вам важно называть человека по имени?

— Мне важно приезжать и называть сразу всех по именам. Они начинают мне больше доверять.

Конечная цель – разрушение «четвёртой стены» – преследуется всегда?

— Здесь возводится «четвёртая стена» специально. Я её не рушу. Здесь она мне не мешает.

Евгений Корняг
Vino. Photo by Illya Bel

Понятно. Ваш театр — интеллектуальный или интуитивный?

— Интуитивный. И интеллектуальный. Происходит всё абсолютно по-разному: что-то я беру из головы, что-то само-собой сходится (интуитивно), что-то точно продумывается. Это – совмещение двух театров.

— Можно ли поставить в театре,  которым вы занимаетесь, античную греческую трагедию?

— Мой «Бетон» про Орфея и Эвридику, «Сёстры Грайи» — это все мифы Древней Греции, «Одиссей, возвращайся домой». Мне очень интересна Древняя Греция. Последний спектакль был написан по белорусским народным песням. Мне нравится вселять в свои постановки новое дыхание.

Я говорю не столько о сюжетах, сколько о способах.

— Я работаю в театре кукол. Я не буду делать так, как было по законам древнегреческого театра, но я никогда не погнушаюсь использовать какие-то интересные элементы.

Ежи Гротовский повлиял на Львовскую театральную школу. Вы знаете кого-то, кто занимается пластическим театром во Львове?

— Нет, не знаю. Когда я увидел здесь, в Киеве, один якобы пластический театр,  был в шоке, в плохом смысле слова. 

А вам нравится смотреть чужие спектакли?

— Да, когда я от этого испытываю кайф, удовольствие.

В Украине с вами такое случалось?

— У меня это было на нескольких спектаклях Жиркова. Меня зацепил спектакль Тамары Труновой «Погані дороги». Это не мой театр, но это театр, за которым интересно наблюдать. 

Поговорим о «Вине». Много актёров. Сложно ли работать с большим ансамблем в том случае, когда всё построено на движении?

— В Киеве и в этом театре – да. Они все – как бомбы: за секунду рассыпаются и начинают шутить. Мне было очень сложно их собрать. С моим минским коллективом я знаю, как моментально всех закрыть, настроить на работу, — здесь мне этому надо ещё учиться. Я говорю: «Ребята, пожалуйста. Я сейчас начну орать!»  А они – как дети: вроде бы выглядят уставшими, но их держит бьющая, прекраснейшая энергия. Надо ещё учиться работать с такими темпераментными актёрами. 

Как бы вы описали несколькими словами спектакль «Вино»?

— Любовь. Одиночество. И любовь.

Текст: Вика Федорина

Підтримайте нас, якщо вважаєте, що робота Дейли важлива для вас

Возможно вам также понравится

Залишити відповідь

Ваша e-mail адреса не оприлюднюватиметься. Обов’язкові поля позначені *