Они ехали в одном вагоне, не зная друг о друге, и даже не представляя, какое невероятное испытание приготовила им судьба. Рогожин и Мышкин возвращались домой, рядом оказались случайно.

В это время зрители продолжали блукать по темному залу в поисках своего места, однако их суетливое движение, продолжавшееся не менее получаса, позже мне показалось символичным. Ничто не мешало воспринимать происходящее на сцене: вагон приближался к Петербургу, и через минуту путники уже стояли на перроне воображаемого вокзала сцены.

Сценическая интерпретация романа Достоевского впечатляет сценографией и волнующей атмосферой. Но если кто-то приготовился провести упоительный вечер классики, то в момент прибытия поезда он, вероятно, должен бы догадаться, что речь пойдет о чем-то другом — художественном замысле режиссера Юрия Одинокого. Попробую рассказать об этом, обращаясь к тексту Достоевского и комментируя наиболее яркие смысловые акценты спектакля.

– Вы счастливы?

– Да.

– О, значит, вы немало повидали. А расскажите, как это, быть счастливым? — то ли кокетливо то ли искренне интересуясь у человека, прожившего несколько лет за границей, расспрашивают князя Мышкина сестры Епанчины. «Вы счастливы?» — этот вопрос на протяжении спектакля задают и другие персонажи. Все они ужасно похожи: желают обладать, не любя, получить денежный куш, не уважая, иметь власть, славу, успех…. — не отдавая ничего в замен.

Все — несчастливы.

Несмотря на то, что спектакль длится четыре часа, зрители не покидают зала до финального занавеса, наблюдая бесконечную ярмарку тщеславия, где одни пытаются торговаться своими чувствами, имуществом, амбициями — с другими:

«Мой!» — говорит Настасья Филипповна о Мышкине, как будто бы все торги с небесами закончены, и вот она, заветная награда и отпущение грехов, в кармане.

«Моя!» — произносит на выдохе Парфен Рогожин, и перебросив Настасью Филипповну через плечо, уносит ее, словно добычу.

Роман Достоевского сложно сократить до четырех часов сценического действия. Юрий Одинокий предпринимает попытку работать на уровне метатекста, оставляя зрителю право интерпретировать все, что происходит на сцене по собственному усмотрению и находить связи между текстом писателя и его театрализацией. Тем интереснее обнаруживать неочевидное, обращаясь к опыту собственного восприятия произведения.

Драматургический рисунок формируют отношения между двумя треугольниками, включающими четыре ключевые фигуры: князь Мышкин, Настасья Филипповна, Парфен Рогожин, Аглая Епанчина. Остальные персонажи связаны с ними по принципу горизонтальных вихрей, возникающих в ответ на «идиота», который для большинства людей на сцене и вокруг — знак вопроса. Знак, открывающий двери в сокровенное. В истории своей жизни они пропустили этот знак, и теперь внутренний идиот пугает их и одновременно притягивает. Он безвреден (юродивый же) и безвластен (не возвышается, не гордится, не ищет своего), но всем не дает покоя его «странная» доверчивость и сострадание. При встрече с Мышкиным в человеке «почему-то» пробуждается потребность исповедоваться, доверять ему и любить других. Но признать в себе внутреннего идиота и выпустить его наружу — непривычно страшно.

В какой-то момент этот спектакль напомнил мне о чувствах, возникающих у людей, которые собрались, чтобы посмотреть home video 50 лет спустя, когда деревья стали большими, дети вылетели из гнезда, старики покинули этот мир, а семья смотрит на свое прошлое, и, словно впервые прозревая за долгие годы, открывает истину: а ведь могли бы? Могли бы и раньше понять. Но нет. Этого не происходит.

Всем действующим лицам спектакля не хватает человека, с которым можно было бы поговорить по душам. И не просто поговорить — душу вывернуть, и чтоб за это ничего не было. А потом, оттолкнуться от правды и позволить себе быть другим.

Когда на сцене идет снег, кажется, что надежда еще есть, что кто-то кого-то спасет и полюбит («И может быть, когда-нибудь они доживут до настоящей любви» — как сказал бы Тургенев). Но слова эти витают в воздухе хлопьями бутафорского снега, хотя картина кажется невероятно красивой и убедительной.

Увы, красота не спасет. И Мышкин не спасет. Ни Настасью Филипповну, ни Аглаю, ни Рогожина — никого. И они не смогут спасти его. И любовь никого не спасет — спектакль «Идиот», красиво балансирующий на острой грани веры во всепрощающую силу любви и пустоты, которую герои пытаются чем-то заполнить, провоцирует зрителя пережить катарсис не в моменты возвышенного светлого преображения, а в моменты страшного отчаяния и откровения. Такие трагические эпизоды режиссер выстраивает в сюрреалистическом ключе, что очень созвучно и поэтике Достоевского и нашему времени:

— Вот Мышкин у Рогожина, в его доме, они говорят о сокровенном, сидя у стены глубокого зеленого цвета, за спиной подрагивают мистические тени. Не о любви они говорят, не о женщине, они говорят о другом: как трудно быть с самим собой, как сложно разобраться со своими чувствами, не сойти с ума от одиночества. Как перестать хотеть взаимности и одновременно — желать этой взаимности страстно, иметь на нее право, и даже служить ей. И сдерживаться от желания убить. Рогожин — в черном, он поглощен своей мрачной тенью, Мышкин в белом — его душа все также чиста и непорочна.

— Еще один эпизод — отточенный создателями спектакля, как нож Рогожина: приезд князя Мышкина к Настасье Филипповне: ночь, мертвая тишина и странный диалог двух еще людей — перед концом… Рогожин выкатывает Мышкину мертвую невесту в белом платье и молчит. Вся его страсть и жажда жизни ушли в Настасью Филипповну. И в первом и во втором актерском составе актеры, исполнявшие роль Рогожина в этом эпизоде работают пронзительно и точно — не впуская в роль ничего лишнего. Мышкин и Рогожин вместе с мертвой Настасьей Филипповной снова оказываются в вагоне поезда. Впереди дорога в никуда.

На мгновение подумалось, что поезд, и дорога, и болезнь князя Мышкина — на самом деле — путь, по которому мог бы идти и Христос: он снова встречает падшую женщину, разбойника и алчную толпу. Ему наносят раны, и он продолжает страдать за этот мир. Но никого не спасает.

Мы знаем, кто князь Мышкин у Достоевского — идеальный человек, положительный герой. На сцене Лев Николаевич ведет себя так, будто он и не герой вовсе. 

Один из исполнителей роли Мышкина, Александр Печерица, поначалу показался даже каким-то картонным: его легко переместить, позвать, отдалить — он все принимает и терпит. Как бумага. И возможно, такой Лев Николаевич Мышкин — это все, что остается от того прекрасного человека, создать которого задумал Достоевский. Но не режиссер Юрий Одинокий.

Другой состав актеров (Рогожин — Александр Форманчук, Мышкин — Павел Шпегун) представил на сцене образ князя Мышкина, более близкого концепции Достоевского: он сострадает, смотрит на людей любящим взглядом, вслушивается в них, он — светлое альтер-эго для каждого. 

Однако и в той, и в другой интерпретации образа «рыцаря бедного» в финале спектакля становится очевидно одно: обществу не нужны праведники и правильные поступки. «Коллективный Мышкин» слабее, чем сила слабостей остальных участников истории. Весь этот монотонно раскачивающийся вагон напоминает фейсбучное сообщество, где люди так легко увлекаются новым «прекрасным героем», устремляются в его сторону в поисках чистоты и спасения, а затем  – так же легко забывают о нем, ради другого яркого сюжета. 

Вы скажете: такова безумная логика социальных сетей, и для нашей литературоцентричной культуры это типично. Не соглашусь. Поступок – ключевое слово для текстов Достоевского – как раз и определяет суть человека. В спектакле «Идиот» эта мысль отчетливо звучит в каждом эпизоде, но услышит ли зритель, если в современном мире все так (простите за слово) «гибридно»?  Где «поступками» считаются потоки публичной субъективности, которые фейсбук-алгоритмы разгоняют в заданных направлениях. Чем больше лайков – тем значительнее «поступок».

Понятно, что среди постов есть действительно важные высказывания-поступки или сообщения о поступках, заслуживающих уважения, поддержки или восхищения. Но как мы сегодня различаем добро от псевдо-добра? Где то критическое поле, в котором представители искусства разворачивают неудобные для общества вопросы? Все фрагментарно и гибридно.

Однако, если прибегнуть к метафоре «поезда дальнего следования», есть по дороге в будущее два пункта, которых не миновать, особенно, для культуры «переходного периода». Это вопрос о том, когда художник ответственен за моральную слепоту зрителя, и – за что сегодня отвечает зритель, приходя в театр, на концерт или на выставку?

В поисках ответов переосмысление поступков неизбежно.

Текст: Юлия Голодникова

• Фото —  Национальный академический театр им. Ивана Франко.
• «Идиот», постановка Юрия Одинокова. Ближайший спектакль — 14 июля, подробности тут.