Дорогой Иван Венедиктович!

Иван Елагин

101 год назад родился Иван Елагин. Не мост в Питере, но человек. Поэт из Киева.

1 декабря — день рождения одного из крупнейших поэтов второй волны русской эмиграции Ивана Елагина.

Он родился во Владивостоке, в бывшей Матросской слободке, умер 8 февраля 1987 года в американском университетском городе Питтсбурге, проведя большую часть своей жизни в США. Его дед — легендарный владивостокский журналист, литератор и издатель Николай Матвеев-Амурский, отец — поэт-футурист Венедикт Март, репрессированный и расстрелянный в июне 1937 года в Киеве, а двоюродная сестра — поэтесса, переводчица, бард и драматург Новелла Матвеева. Поздравительную телеграмму Ивану Елагину написала Татьяна Ретивов — издатель, поэт, переводчик, славист, дочь русских эмигрантов-ветеранов «Голоса Америки», правнучка писателя Евгения Чирикова. 

Дорогой Иван Венедиктович!

Вот уже больше 100 лет прошло с Вашего дня рождения, с чем я Вас и поздравляю! Мы с Вами были соседями в Нью-Йорке, но я была совсем маленькой, на 9 лет младше Вашей дочки Ляли (Елены) Матвеевой, и вряд ли Вы меня вспомнили бы. Тем не менее, наши пути пересекаются. Моя мама со своими родителями, как и Вы с Вашей первой женой, Ольгой Анстей (Штейнберг), уходили из Киева с отступающими немцами в 1943 г., т.е. бежали от наступающей Красной Армии. Хотя некоторые источники до сих пор ошибочно считают, что вы уезжали на «принудительные работы в Германию», отнюдь нет, вы бежали от Советской Армии в поиске убежища в американской зоне оккупации в Германии, где вы временно осели в лагере для перемещенных лиц Шлесхейм. Вы прекрасно знали и понимали, что попасть в руки НКВД страшнее отступления с немецкими оккупантами. Ибо Вы, будучи евреем по матери, без всяких сомнений уже тогда поставили знак равенства между Гитлером и Сталиным. 

Кто нам солгал, что умерла война?

Кто опознал ее среди усопших?

Еще по миру тащится она,

И рядом с ней ее хромой сообщник.

Она идет за нами по пятам

И валит нам на головы руины,

И к пароходным тянутся бортам

Блуждающие в океанах мины.

Она лежит на дне сырого рва

В гранате, как в заржавленном конверте.

Не верьте ей! Она еще жива,

Жива еще, беременная смертью!

Украденную юность доконав,

Она и правду на земле задула.

Еще столетье будут из канав

Глядеть на нас зевающие дула!

О, сколько раз еще из-за угла

Нас оглушат по черепу и ребрам,

Чтоб эти двое, глядя на тела,

Обменивались хохотом недобрым!

Вот и столетье прошло, и Вы правы, война еще жива, и эти «зевающие дула» вновь обрели очертания, «украденную юность доконав». Поэтому мне сейчас особенно по душе Ваши военные стихи, изданные в Мюнхене, незадолго после Вашего пребывания в Шлесхейме, и цитирую я их здесь именно из этого Вашего первого поэтического сборника «По дороге оттуда», вышедшего под псевдонимом Елагин (из стихотворения Блока). Эти стихи созвучны с моим настроением в Киеве, при нынешней российской гибридной войне с Украиной. 

Еще в 1939 г. Вы почти сардонически предчувствовали исход:

О, нет ни гнева, ни обиды:

Россия – тень, и сердце – тень,

И все суставы перебиты

У городов и деревень…

Течет исплаканное небо

К чужой стране, к чужим дверям…

То Кремль – гигантская амеба –

Вытягивается к морям!

Рвись, проволока на заставах,

И пограничный столб – вались!

В лесах литовских, в польских травах

Теки, воинственная слизь!

Быть может, выйдя за пределы,

Заполня мир, ты сгинешь в нем,

Ты станешь грязью поределой –

И высохнешь – и мы вздохнем…

Или вот такие сочувственные строки о Киеве:

Там небо приблизилось к самой земле,

Там дерево в небо кидалось с обвала,

И ласточка бурю несла на крыле,

И лестница руку Днепру подавала.

А в августе звезды летели за мост.

Успей! Пожелай!.. Загадай! Но о чем бы?

Проторенной легкой параболой звезд

Летели на город голодные бомбы.

Но необходимо также напомнить, что в декабре 1941 г., в своем цикле «Кирилловские яры», Ольга Анстей первая написала о массовом уничтожении евреев в Бабьем Яру, хотя точное место еще не было известным. 

«Чаша последняя. Те же места,

Где ликовала дремотно природа –

Странному и роковому народу

Стали Голгофой, подножьем креста».

Известно, что в Киеве, во время оккупации, Вы «работали на скорой помощи, вывозили раненых из пригородов в больницы», затем, при открытии немцами мед. института, начали «посещать занятия в медицинском и дежурить в больнице». Сами Вы лично не воевали, о чем Вы свидетельствуйте здесь: 

За то, что руку досужую

Не протянул к оружию,

За то, что до проволок Платтлинга

Не шел я дорогой ратника,

За то, что под флагом Андреевским

Не разнесло меня вдребезги, –

За это в глаза мне свалены

Всех городов развалины,

За это в глаза мне брошены

Все, кто войною скошены,

И вместо честной гибели

По капле кровь мою выпили

Тени тех самых виселиц,

Что над Москвою высились.

Но слава Богу, что Вы успели спастись в Американской зоне, где оказалось много интересных литераторов и художников Вашего поколения. Как пишет Валентина Синкевич в своем очерке («Иван Елагин и русские художники Америки» Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 260, 2010) о Вашей дружбе с русскими художниками в Америке: «…на всю Западную Германию самым знаменитым лагерем считался находившийся под Мюнхеном Шляйсхайм, где собралось много будущих известных зарубежных литераторов, а «дипийской» столицей стал Мюнхен». 

Особенно хочется тут вспомнить о Ваших отношениях с ныне здравствующим художником Сергеем Голлербахом, с которым мои родители тоже давно соседствовали в Нью-Йорке и который до сих пор близкий друг нашей семьи. Именно он стал художником всех обложек Ваших книг, изданных в Америке. Я считаю такое творческое сотрудничество между литераторами и художниками очень важным, и наверно подсознательно вдохновившись Вашим опытом, в своем киевском издательстве «Каяла» всячески пытаюсь оформлять наши издания с обложками местных художников (Александр Ройтбурд, Ахра Аджинджал, Игорь Селеменев, Александр Непоп и др.). 

Некоторые из близких Вам художников также писали стихи, и сейчас в моем кругу литераторов и художников такое наблюдается, полтавский поэт и художник Олег Мингалев, например, который одно время был куратором моего «Арт-лит салона Бриколаж», и также одесский поэт и художник Валерий Юхимов, который был один из первых посетителей моего салона. Я уверена, что и известный одесский художник и директор ОХМ, Александр Ройтбурд, также до сих пор пишет стихи. А киевский художник Матвей Вайсберг уже несколько лет подряд, как делится своими воспоминаниями в незнакомом Вам Фейсбуке. Нас всех сплотила эта гибридная война, и мы словно дипишники живем бурной творческой жизнью, вопреки политике, в этаком состоянии напряженной соборности. 

И хотелось бы вспомнить в связи с Вами еще одного человека, о котором Синкевич пишет:  «Здесь процветала «дипийская» издательская деятельность (одним из мюнхенских издателей того времени был [поэт, искусствовед, переводчик] Вячеслав Клавдиевич Завалишин (1915–1995)». Вместе с Завалишиным Вы начали издаваться в литературном журнале «Грани», который выходил с помощью Народно-трудового союза (НТС) в лагере Менхегоф, именно тогда Вы внезапно решили издавать свои стихи под псевдонимом «Елагин», в честь блоковского Елагина моста. 

В это же время, мой отец с родителями и сестрой находились недалеко от Мюнхена, в д.п. лагере Карлсфельд, который как и Шляйсхайм, прежде был филиалом концлагеря Дахау. Отец и дед были сотрудниками НТС, и посещали собрания в Менхегофе. Там же и возникло издательство «Посев», (представителем которого в 80-е годы был мой отец), где многие годы продолжали издаваться эмигрантские литераторы, в том числе и Вы и другие авторы Вашего круга, все они «идущие по дорогам, / Оставленные на произвол звезды». 

Именно Завалишину Вы посвятили эти трогательные стихи, знаменитые своими последними строками:

Уже закаты буйствуют по кленам,

Уже дрожит святая гладь чернил,

И сердца предосенние знамена

Необоримый ветер накренил.

И сердце снова выдумками бредит,

Но день пройдет, как проходили все,

И тот же самый грузовик проедет

По асфальтированному шоссе…

Оставлю дом. Стучаться буду в сотни

Чужих дверей, но дома не найду,

И где-то в самой грязной подворотне

Мне суждено споткнуться о звезду.

Мой скудный мир! Он обернется щедрым,

И станет на мгновение видна

Береза, захлебнувшаяся ветром,

Возникшая из черного вина.

И в память мне листвой она ворвется,

И детством, и оконцем, и крыльцом,

И крышей, и бревенчатым колодцем,

И матери исплаканным лицом.

И прошумит родительским порогом:

«Мой бедный сын! Тебя зовут сады.

Мой бедный сын, идущий по дорогам,

Оставленный на произвол звезды!»

Татьяна Ретивова
г. Киев
Підтримайте нас, якщо вважаєте, що робота Дейли важлива для вас

Возможно вам также понравится

Залишити відповідь

Ваша e-mail адреса не оприлюднюватиметься. Обов’язкові поля позначені *