Kyiv Daily поговорил с продюсером Еленой Самойленко  о сказках и злодеях. О клипах вообще и «Клипе для одной непопулярной группы». О Стивене Кинге и птицах.

Мне интересно все, что связано с вашим новым проектом. Как он придумывался?

— Это не совсем проект. Я бы сказала, что это семейное хобби. Антон Полунин, мой муж, — поэт, достаточно активно действует в поэтическом поле: в этом году получил премию «Смолоскип», вот-вот выйдут две его книги. Музыкальный проект — это у него даже не мечта, а желание делать это вопреки всему. И он это делает вопреки всему: есть деньги, или их нет, есть слушатели, или нет, есть или нет возможности  для записи.

Для меня режиссура — тоже своего рода хобби, как и продюсерство, и создание своих проектов. Когда-то мама мне сказала: «Лена,  ты не можешь идти учиться в «Кулек», потому что ты вернешься в наш родной Антрацит и будешь «вести Елки» в ДК имени Ленина.

«Кулек» — это что?

— Институт культуры. Это было в Луганской области. Я жила в очень маленьком городе и очень хотела поступать именно на режиссуру, но мама сказала: «Нет!» С тех пор, когда мне подворачивается любой режиссерский проект, я его с радостью беру. Поэтому это такая нецелевая режиссура — без какой-то карьерной цели и какой-либо еще цели. В этом нет практически ничего, кроме желания этим заниматься.

Когда я попала в Запорожье, одним из моих волонтерских проектов было создание театра для слабослышащих. Это, пожалуй, был мой первый большой режиссерский опыт — год работы с театром и актерами-аматорами. И это был большой подарок — мы приехали с пьесой в детский интернат, больше 50 слышащих детей. К этому времени мы худо-бедно выучили язык жестов.  В какой-то момент я заметила, что дети смеются (потому что мы плохо «говорим» на этот жестовом языке). Мы так по-дурацки это делали, что дети вдруг почувствовали себя главными, вышли на сцену посреди спектакля, и стали нас учить. У нас внезапно получилась потрясающая интерактивная комедийная постановка. 

Потом мы приехали в Киев. Я попала на фестиваль видео-поэзии, привезла свою работу, мне стал интересен поэтический медиум. Нет, стихов я не пишу и писать их не хочу, не смотря на то что жизнь меня активно заворачивает в разные поэтические тусовки — я начала снимать видео-поэзию. 

Режиссерская тема для меня — это когда возникает какая-то вспышка, что-то очень внезапное, что-то, что начинает тебя «вести». Ты прямо сейчас хочешь и можешь что-то создать, и ты обладаешь  каким-то количеством инструментов, и в этот конкретный момент можешь пользоваться только ими.

Вот так любой человек живет, живет, живет, и бац! — захотел что-то спродюсировать-срежиссировать. И у него, как в сказке — все получилось. Ваш проект «Псалмы и танцы» с Александром Маноцковым умный, ювелирно выстроенный. Вы подобрали лучших исполнителей, «железной рукой» все спродюсировали. За этим ведь стоит  воля, а не случай?

— Не могу так сказать. Для меня это, конечно, какой-то уровень совпадений. В  первый раз мы пригласили Сашу Маноцкова на Kyiv Poetry Week. Мы как-то очень быстро подружились. Пока ехали из аэропорта, поговорили про Стуса. Саша сказал, что недавно написал песню на стихи Стуса, он споет ее на Kyiv Poetry. Мне нравится то, что делает Маноцков. Тогда я была абсолютно очарована его альбомом на песни обэриутов. 

Когда начинается череда счастливых совпадений, ты чувствуешь, что тебе надо делать. Я за ней иду, как только что-то такое возникает. 

У меня есть подруга Яна, как только мы с ней встречаемся, начинается абсолютное кино. Мы всегда какое-нибудь кино снимаем, для этого надо только встретиться и находиться рядом. Вокруг начинают происходить абсолютно муратовские сюжеты, чувствуешь себя героем,  и не можешь не снимать, не перестать  наблюдать за этим. 

Что за кино?

— Яна участвовала во многих видео-поэтических работах. Никаких серьезных, больших проектов у нас нет. Это, скорее, ощущение переживания. Я больше всего люблю это ощущение. Это какое-то чутье. Как рыба: она уже клюет, и ты не можешь ее не подсечь-не тащить. Только это ощущение ведет меня к  продюсерским проектам, и к любым другим проектам.

Что привело к последнему проекту?

— Антону был нужен клип. Его группа записала почти целый альбом. Мы так это и называли — «Клип для непопулярной группы» (потому что группа совсем не популярна и малоизвестна,  (Лена имеет в виду  группу «Джеронімо» ). Но мне очень нравится уровень отклика на их музыку. Я внезапно заметила, что какие-то невероятные люди начинают взаимодействовать с их музыкой. Приходит, например, женщина (учительница из Винницы) и рассказывает, как она ставила ее детям. Это не «просто мне понравилась ваша песня», а как будто мы  внезапно подружились. Или пишет человек, который водит фуру, дальнобойщик: «Вторые сутки еду с вашей музыкой, и мне так хорошо». Мне нравится  широкий охват впечатлений. Когда я посмотрела на все эти отзывы, стала относиться к новому проекту по-другому.

Как-то мы стояли на балконе. Это у нас счастливое время  — дети уснули, а мы еще не упали от усталости. В это время у нас происходят самые важные разговоры. Мы поговорили про клип. Я предложила: «Давай сделаем что-нибудь простое, что-то относительно выделяющееся среди украинского клипового пространства». У нас есть сформированные идеи, четкие режиссеры. Есть выгодные модели создания клипа. Все обычно делается так: либо берется сюжетная история к песне, либо что-то намеренно отстраненное, но в fashion формате. Когда ты чувствуешь это отстранение, у тебя возникает тревога или интерес, но при этом все очень собрано, и ты понимаешь из какого конструктора все собралось. Я предложила: «Давай сделаем что-то очень непохожее на все, что было. 

Антон больше года вел food-блог. Его ужасно интересует еда. Если хочется о чем-то поговорить с Антоном, проще всего начать говорить о еде, и вы навсегда подружитесь. И предложила: «Давай устроим какой-нибудь феерический стол. На нем не будет ничего понятного или знакомого. А вы, певцы, будете головами на этом столе — либо частью блюда, либо частью презентационного момента, — и при этом будете петь. Мы с этим столом выйдем в поле, я возьму камеру, и мы быстренько это все снимем». 

Мы подумали, что за этим столом могут действовать какие-то герои, и это может быть вечная «вечеринка зла», на которой все давно собрались; не очень понятно, почему они там находятся, что именно с ними там происходит. И здесь мы можем найти способ для важного разговора. В нынешнем украинском пространстве мне страшно говорить о насилии таким способом, — оно у нас происходит везде, у нас идет война. У нас происходят какие-то такие вещи, что заходить со стороны — «Давайте мы еще раз на это посмотрим и осудим» — кажется абсолютно невозможным. Поэтому мы придумали сказочную историю. 

Это же еще и переводит страшное в плоскость мифа, но не нейтрализует, а обобщает — делает тему вечной.

— Да. Поэтому мы решили во-первых, перейти в плоскость макабрической сказки, а с другой стороны, не демонизировать зло. Как только мы начинаем демонизировать любого врага (если предполагать, что насилие — это враг, то, что мы отрицаем), оно становится необоримым. Мне хотелось говорить о том, что это необязательно необоримая история. 

Так мы начали выстраивать сюжет. Решали, насколько это будет прямое высказывание, стоит ли помещать в клипе правду.

Какие элементы  будут правдивы документально?

— Мы решили, что стоит включать документальное, буквальное высказывание, иначе оно потеряет направленность. Наш главный герой — существо в полицейской форме с головой птицы. Про голову птицы у нас есть отдельная история. Она очень смешная. Эта голова лежала и ждала своего часа. Когда мы с Антоном познакомились, а мы встретились случайно, оказались в одном вагоне. А после этой поездки решили пожениться и даже не отменили эту идею. Потом поехали в Крым,  я хотела снимать фотопроект по местам съемок «Ассы». Мы не нашли ни одного места, которое в Ялте напоминало бы хоть что-то отдаленное из кино. Все места просто стерлись. Даже если ты приходишь по геолокации, — ничего не обнаруживаешь. Но мы нашли много другого. Нашли в Симферополе невероятный театральный магазин, в нем была голова птицы. Мне сразу стало понятно, что ее никто никогда не купит.

И вы ее усыновили?

— Мы ее, конечно же, усыновили. Я ходила с ней по Симферополю, рыночные торговцы кричали  нам что-то похожее на  «кара-гарга». Для них это черная ворона, хотя птица была похожа и на пингвина. На рынке нам тогда продали втридорога гранатовый сок. Так что я помню: эта голова птицы мне должна за этот сок. Потом эта голова валялась у нас, как свидетель романтики. Когда мы придумывали героя для клипа, думали, как нам его расчеловечить. Чтобы это осталось в контексте сказочного, сновидческого дискурса, при этом мы не указывали бы на конкретного человека (потому что зло банально и оно здесь). Мы выбрали эту голову, и она встала как родная, образ собрался. Начала разворачиваться птичья тематика. 

Потом я разговаривала с Наташей Авраменко. Наташа — потрясающая художница, редкий дизайнер и мастер food-дизайна. Я рассказала ей идею. Она говорит: «Хорошо! А есть что-то еще?» Я ответила что «сейчас, кроме птиц, ничего не вижу». Мы стали отбирать референсы для столов, и нашли традицию столов 1990-х — с караваями, тортами, с установленными на них — как живыми —украшениями в виде птиц. 

Дальше началось «движение по столу». Наташа придумывала невероятные истории. Когда она вошла со всем продуктовым набором разгрузила две машины и вошла в павильон, у всех создалось ощущение, что больше ничего не надо делать — мы просто украсим стол, и все будет хорошо. Мне очень нравился процесс съемок этого клипа. Ощущение от происходящего — каждый департамент воплощает все так, как тебе нужно. Это очень редко происходит.

Но это то, что с вами всегда работает. Вы говорите: «Случайно», но это все управляется «железной рукой». Какая судьба будет у клипа?

— Во-первых, клип будет смонтирован и выпущен. Мне очень хочется, чтобы он запустил какую-то возможность разговора о зле, о насилии, в том числе о полицейском насилии, в другом ключе. Насколько бы не укоренился процесс, как бы тяжело не было, если мы будем говорить  о насилии с помощью разных медиумов, разных способов, мы сможем из него выбраться. Потому что как только мы перестанем демонизировать зло, упрощать зло, перестанем говорить, что у нас так всегда происходило, происходит и будет происходить, — пространство изменится.

Просто называть вещи своими именами.

— Я в это очень верю. Мы все сейчас работаем с монтажом. Я очень надеюсь, что мы сейчас его очень хорошо домонтируем. Потом будет, понятно, презентация. После этого мы выпустим альбом.

Дата премьеры намечена?

— Где-то через месяц.

А на каких площадках это будет происходить?

— На всех стриминговых площадках. Думаю, мы соберем какую-то маленькую премьеру в Киеве, чтобы ребята увидели, что сделали. Самой команде, по-моему, не хватило разговоров — у всех было ощущение, что мы сделали, что-то хорошее. По окончанию съемок все были счастливы, а это редко бывает. Ты выходить после 12-ти часов съемочного дня, никто ни на кого не обижен, никто ничего не запорол. Наверное, у меня получилось сделать сказку, которую мне интересно было рассказывать. 

Я вспомнила про бэкграунд. Я читала в детстве Кинга. Все читали Кинга и боялись, а я читала, но не боялась. Я читала самые страшные книги и пересказывала их своим друзьям. В романе «Необходимые вещи» идет речь про дьявола, который скупает человеческие души в маленьком городе. Город при этом становится оплотом насилия и зла. В конце местный шериф выходит один на один бороться с дьяволом и пытается не отдать ему чемодан с душами. При этом он был фокусником — шериф. Иногда показывал детям фокусы. У него была петелька, через которую можно было вытащить букет из бумажных цветов. В какой-то момент, понимая, что делать абсолютно нечего  —  на него наступает натурально пышащий огнем демон, шериф достает эту петельку, выпрыгивает букет и букет начинает гореть. Он горит таким пламенем, которого боятся все. 

И шерифу удается победить дьявола. В общем, у меня был этот сантимент — «из всех решений выбирай самое доброе». Это «стругацкая» немного история. На самом деле неравнодушие, доброта и уверенность в том, что что-то можно изменить — тоже неплохо работает. Практически все забыли, где у них спрятан этот букет и откуда его можно выдернуть. 

За петелечку?

— Да. Я попыталась дернуть за петелечку, но не знаю пока, как это получилось.

Клипы мне нравятся своей необязательностью. Они как бисайды, как необходимость песни быть проявленной, раз уже вокруг эпоха видео. Сверкучая упаковка. 

Если сравнивать клипы с людьми, они кажутся мне подростками с красивыми, раскоординированными жестами. Чем-то, что закончится, что  никогда не всерьез. И я люблю это настроение. Люблю, когда несерьезно.

С другой стороны это — отличное поле для деконструкции. 

Я часто ругаю стихи Антона — за то что в них появляется то, что я называю «хтонью».

Ощущение необъяснимого зла, которое выбирается тебе навстречу. Дышит, ищет возможность проявиться в тебе, например.

С другой стороны поэтическая деконструкция как метод никогда не даёт этому злу воплотиться. Условия для существования есть, а условий для действия нет. Вот просто “плачь и смотри со стороны”. 

Мне кажется, что это тоже какой-то способ борьбы с событием: достать, разобрать, находиться достаточно близко, но при этом лишить его вероятности. 

И в случае с полицейским насилием мне показалось, что пространство нарядного мюзикла, необязательного клипа сработает как и поэтическое. В нём позволены иллюстративность, форма пафоса, форма наследования, очевидные цитаты, мифы и танцы.

В этой среде возможно вывести хтонь в беспомощное состояние и забросать тортами. 

Текст: Вика Федорина

Фото: Анастасия Руденко, Тася Шпиль, Назар Фурик, Лена Самойленко.