Представьте: Парк Победы и окрестности. Где-то идет афганская война, кто-то фарцует, страна вот-вот распадется, а пока вокруг разлит прекрасный, нежный Киев — май. Сирень и каштаны. 

Время действия: конец мая — начало сентября 1984 года. Герои: студент-физик (из семьи историков) Пеликан, его девушка Ирка, их ровесник Иван Багила, его дед — старый Багила, фарцовщик Белфаст, продавщицы гастронома Катя и Гантеля, инженер-технолог Леня Бородавка, авторитет Алабама….

В издательстве Laurus вышел  Victory Park Алексея Никитина — роман о городе и поколении. Это почти семейный альбом и гимн, посвященный Левому берегу, пасынку большой истории. Мы встречаемся с Алексеем на платформе станции метро «Дарница». «Тут была видна площадь, не было этой стены», — говорит Алексей. 

На вид стена древняя, как пирамиды, но я верю Алексею. 

— Ну, то есть, тогда ее не было, — добавляет он. 

Тогда — это  когда «Парк Победы» уже был, но другим, Алексей тоже был, но моложе. 

Вокруг нас — разворачиваются страницы романа. Алексей так и рассказывает о месте и героях — они тут не просто живут, они тут — настоящие. И район в этот вечер будет тот самый. Мы идем, Алексей рассказывает.

— Какое-то время я учился в 57-й школе, потом в 145-й, возвращался каждый день на метро, поэтому ощущение, что на сетчатке глаз до сих пор сохранилась картинка из 80-х: выходишь из поезда — видна площадь.

— Кварталы справа от нас, с той стороны линии метро, назвались поселок Аварийный, он часть Соцгорода. А вон тот большой дом, построенный полукругом. В первой главе Виля из его окна смотрит на недостроенный «Детский мир». Я привык считать, что в его проектировании участвовал Федор Тетяныч, но сейчас почему-то не могу найти этому подтверждений. 

Идем —  слева дома, справа сосны. Идем сразу в двух измерениях, в Комсомольском (Северо-Броварском) массиве-2020 и в книжке. 

Проходим мимо мозаики, фрагмент которой пошел на обложку «Виктори Парка» в Ad Marginem и вошел иллюстрацией в киевское издание. Со времен Александра II и до Второй мировой войны эта местность была артиллерийским полигоном.  

Сворачиваем вглубь, идем искать голубятни. 

— Раньше голубей держали многие, тут было больше десятка голубятен точно. Старики умирают, их дети уже не хотят тратить время на птиц.

Вступаем в море дворов — Пеликан с Багилой где-то тут и встретились. Голубятня стоит, но пустая. Рядом – другая, тоже пустая. Потом мы увидим еще несколько, таких же. 

— У нашего поколения судьба неожиданная, в смысле —  не-предсказанная. Советское детство, совершенно схоластическая школа, которая не давала представлений даже о жизни в СССР, тем более о том, что нас ждало на самом деле.

Вот 204 школа, младшие классы тут всегда учились отдельно от остальных. Я тут учился с первого по третий класс. Здесь же рядом поселил и Ирку с ее семейством (взмах в сторону дома напротив школы). Тут учились  и Пеликан с Багилой, и Виля.

Разглядываем барельеф на фасаде спортзала соседней 183-й школы и снова углубляемся во дворы.

 — Вот в этом доме я поселил Торпеду, мы обходим его и идем путем, противоположным  тому, который шел Пеликан в начале романа, во второй главе. 

Здесь еще недавно был «Светлячок», хозяйственный магазин. Рядом – книжный, ничем выдающимся он не запомнился, но других поблизости в то время тут не было. 

Мы снова выходим на улицу Бойченко.

— Когда Пеликан размышляет, где бы добыть денег на подарок Ирке, он идет по улице Бойченко мимо гастронома перед которым на трубе сидят и страдают местные алкоголики. Вот — остаток этой трубы. А это гастроном. 

Гастронома больше нет. Мы движемся  дорогой Пеликана в обратном направлении. 

— Если бы мы пошли по Бойченко дальше, вышли бы к трамвайной остановке «Улица Бойченко», рядом был пошивочный цех, в который инженер Бородавка в романе поставлял контрафакт. 

Проходим общежития Пединститута, ресторан «Казбек» («бизнес ланч 65 гривен, поминальные обеды, банкеты, свадьбы»).

— Заброшено все выглядит, тут всегда так было, — говорит Алексей. И показывает мне фотографию средины 1960-х — угол дома, за которым ничего нет, дети, среди которых нет еще и его самого (но имена двух девочек хорошо известны из криминальных киевских хроник 1990-2000х). Было-стало работает ярко. 

— Окончив университеты, институты, кто-что, — Алексей продолжает разговор о поколении, — мы оказались в ситуации какого-то разрыва времен. Старого не было, перед нами лежало чистое поле. Казалось, возможно все. Так оно и было, только вот это «все» оказалось очень неожиданным. 

Этих домов тоже не было, они появились, пока я был в армии, 30 лет назад. До сих пор к ним не привык. 

Здесь была почтовое отделение, сейчас торгуют пивом. Я выписывал литературный журнал «Даугава», в нем печатали «Крутой маршрут» Евгении Гинзбург. Почтальон не могла выговорить название журнала и сама же смеялась над этим каждый раз, когда я приходил его забрать.

Советская архитектура четко маркировала эти пространства — нужно выехать в центр, чтобы понять, что за город. Все спальные районы одинаковы.

Здесь по утрам развозили на тележках бидоны и тетки протяжно кричали: «Мооолоооокоооо!»

Мы приближаемся к Парку Победы. 

— Мы сейчас выйдем на ту аллею, по которой в конце книги прошли афганцы. Тогда она здесь была единственной.

Раньше в этой части парка было болото. Позже, по-видимому его осушили, провели ирригацию. В школе нам говорили (чтобы мы не лазили сюда, конечно): «вот одна девочка пошла в парк, ее засосала трясина». 

Дальний угол парка стал хипстерским местом. Озеро — уточки — лужайки— газоны — скамейки. Не осталось ничего общего с парком из конца 1980-х.

— Мои Очереты начинались у правой границы парка. А в этом месте пьянствовали, провожая Пеликана в армию. 

Вот мы и  прошли почти весь роман, процентов 80 — происходило здесь. 

Мы прошли парк почти насквозь, постояли под колесом обозрения, вышли к бывшей танцплощадке (она сохранила форму), но теперь это просто клумба. Точнее,  комплекс клумб. Вышли к гостинице «Братислава», сели разговаривать на террасе гостиничного кафе. И я спрашиваю, что чувствует автор, гуляя в собственной книге, как в кукольном доме. Вернее, о том, как все начиналось — как придумывалось все — от героев и их взаимоотношений до места действия. 

Чтобы начать книгу, нужен импульс. В случае «Виктори парка» их было несколько, например: К 2010-му выросла молодежь, не знавшая Советского Союза, и начала объяснять всем, в том числе мне, каким он был. Я почувствовал, что меня в этом раздражает и то, как странно они все понимают, и то, как рассказывают. Значит, нужно было рассказать самому и заодно ответить на вопрос: что же это было? Если все шло так плохо, как мы помним, почему у многих ностальгия? А если так неплохо, как мы тоже помним, то почему эта страна сломалась? 

Мне хотелось, показать баланс вещей, которые вспоминаются и с удовольствием, и в то же время оказываются совершенно не совместимыми с нормальной жизнью в нашем нынешнем представлении. Мои совсем еще молодые герои, безмятежно существовавшие вот здесь, на границе города и леса, на мелководье жизни, вдруг попали в ситуацию опасную, из которой способен выбраться не всякий опытный человек. 

Только что ты был сам по себе, никаким властям не интересен, но вот что-то случилось, даже не с тобой, где-то поблизости и на тебя уже направлено державное, сауроново око, а опасность повсюду. И победить ее можно только другой опасностью, с более высоким градусом. У меня часто спрашивают, почему в конце главный герой уходит в Афганистан. Потому что только там его не достанут. В 19-м веке так уезжали на Кавказ. В этой стране всегда был свой Кавказ.

В большинстве книг есть персонаж, которого я не то чтобы ассоциирую с собой, но передаю свой опыт, понимание обстоятельств… И действует он иногда так, как действовал бы я в похожих ситуациях, а иногда так, как я не смог бы ни за что. И здесь он тоже есть. Эти три месяца Пеликана перед армией, во многом — это мои три месяца.

Самому смешно, но мне нравится, как ведут себя второстепенные персонажи «Парка». Вот он появляется для решения вполне определенной задачи, и, выполнив ее должен исчезнуть. Как, например, Алабама. Его локальная задача состояла в том, чтобы помочь актеру Сотнику добыть деликатесы для дня рождения дочери. И все. А он потащил за собой целую историю, и мне лично доставил этим огромное удовольствие. 

Конечно, не было никогда в этом парке никакого Алабамы. А теперь есть. Если в парке «Победа» еще можно добавить какую-нибудь скульптурную композицию, я посадил бы за столик кафе «Конвалия» Алабаму с его армянской девушкой. Пусть ест манты и ведет свои темные дела. 

Не думаю, что будет продолжение. Конечно, оно просится, у персонажей есть потенциал развития. Но у 1990-х совсем другое настроение, другой ритм. Энергия другая. В определенном смысле это десятилетие ушло в прошлое быстрее и глубже, чем 80-е. Украинские 2000-е мне интереснее 90-х, но и в них я не вижу продолжения этого романа. Если и напишу продолжение, то в каком-то другом времени, может быть в 2020-х, посмотрим.