Михаил Михайлович плохо запоминал молодых. Нет, моя фамилия была ему, конечно, знакома – всё-таки моя мама работала в Филармонии и даже пару месяцев нянчила его сына Митю – но лишь спустя пару лет после нашего знакомства он начал чётко меня идентифицировать.

– Деменок?

– Точно, Михал Михалыч!

Это, конечно, было маленьким чудом. Трудно представить, какое количество народу встречал он еженедельно. И все ведь хотели выделиться, запомниться. 

Казалось, он был в нашей жизни всегда. Я вырос со Жванецким. Его цитировали родители, их друзья, его показывали по телевизору, мы ходили на его концерты, афиши с его именем висели в Одессе месяцами, даже после концертов их никто не снимал, это казалось кощунственным. Лет в двадцать пять, записывая жизненные цели и набрасывая планы, я написал: «Познакомиться со Жванецким». Он казался тогда далёким, недоступным небожителем. Спустя пятнадцать лет стал небожителем близким. Я слушал его много раз – и когда он читал только что написанное в Клубе одесситов, и на вечеринках у друзей, и на обязательных мартовских концертах в Музкомедии или в Оперном.

Сейчас я понимаю, что его присутствие было всеобъемлющим и потому незаметным. Его фразы становились нашими мыслями, и казалось естественным то, что Жванецкий всегда был, есть и будет. Ну восходит же каждое утро солнце. Каждое лето будет приезжать в Одессу, открывать «Зелёную волну», принимать новых членов в Клуб одесситов, читать в узком кругу свои новые вещи…

Пытаюсь вспомнить теперь, когда мы в последний раз виделись. Вспомнил – это было прошлым летом, на очередном Одесском кинофестивале. Он сидел тогда в Оперном театре в первом ряду, рядом с Катрин Денёв. Обоих в этот день награждали специальными призами.

А до этого в том же, 2019-м, виделись дважды подолгу. Пятнадцатого февраля он выступал в Праге, в театре «Hybernia», неуютный зал которого был набит зрителями под завязку. Выступать Михаилу Михайловичу было некомфортно – сверху сильно дуло, и он то надевал свою кепку, то снимал её, пил горячий чай, менял место на сцене, но упрямо «шёл на повышение», увеличивая градус выступления, и зал почти сразу настроился на ту же волну, хохоча и аплодируя. Михал Михалыч рассказывал о своей работе в порту, и я замирал от восторга, потому что так и не смог в нём поработать, хотя окончил тот же самый Водный институт, правда, тридцать пять лет спустя, но наш преподаватель информатики не уставал напоминать нам, что кроме нас, балбесов, он в своё время учил и Жванецкого. Потом мы пригласили его с Наташей и Олегом Сташкевичем на ужин в отличный ресторан нашего земляка Юрия Колесника, ресторан изысканной итальянской кухни, и все были счастливы, но Михал Михалыч признался, что для него нет ничего лучше еды его детства – котлет, борща, а вину он предпочитает водку. Он был уставшим, любой из нас был бы уставшим, если бы ему довелось выступать почти два часа перед полным залом в восемьдесят четыре года; это, конечно, шутка, единицы способны поддерживать такую работоспособность столько лет подряд. Сохранять такую остроту ума, не фальшивить, не снижать уровень. Он всегда был эталоном хорошего вкуса. Я признался тогда Олегу Сташкевичу, что не представляю, как можно в таком возрасте разъезжать по миру с гастролями, давая при этом концерты в двух отделениях. Олег ответил, что они с Михаилом Михайловичем выработали особый график – три концерта в месяц, не больше и не меньше. «Если он выступает реже, начинает сильно волноваться; если чаще, сильно устаёт».

А через месяц, в конце марта, была встреча в Одессе, в Аркадии, на юбилее у Валерия Исааковича Хаита. У Михаила Михайловича за три недели до этого тоже был юбилей, восемьдесят пять, и на его выступлении в Оперном был аншлаг. Все понимали, что он устал, но не бывало, пожалуй, случая, чтобы он в компании друзей не прочитал или не рассказал что-нибудь. Он всегда начинал потихоньку, а потом, чувствуя восхищение и энергию поддержки, продолжал с всё большим воодушевлением. Мы ловили каждое слово – он рассказывал о встрече с Бродским, о том, как Михаил Барышников дал ему денег на первый «Мерседес», о том, как он звонил Высоцкому, и тот помогал уговорить несговорчивую барышню… Хорошо, что мы сейчас можем всё это записать на телефоны и потом, спустя годы, пересматривать.

Михаил Михайлович выступал в Одессе и в ноябре, а потом неожиданно приехал на Новый год – и мы страшно жалели, что отмечаем его в Праге, а не вместе с ним в ресторане «Дача». «Ну ничего», – думали мы, – «в следующий раз обязательно».

Следующего раза не будет.

Выступления, концерты, общение с публикой были ему необходимы. Они давали ему жизненную энергию. Но… началась пандемия. Карантин. И у него словно отняли жизненный смысл. Да, можно продолжать писать… Но этого оказалось недостаточно.

В начале июня я говорил с Олегом Сташкевичем. И узнал от него состоянии Михаила Михайловича. Две недели назад написал Олегу, попросил, чтобы Михаил Михайлович написал несколько слов ко дню рождения Евгения Михайловича Голубовского, как он уже делал по моей просьбе девять лет назад.

Олег не ответил.

Теперь я понимаю, почему.

Сейчас в Фейсбуке – целый шквал признаний в любви. Каждый замечает, отмечает в нём и его творчестве что-то своё, важное для себя. Пишут о том, что он сформировал стиль мышления нескольких поколений. О том, что он первым осмысливал проблемы, и, высмеивая их, помогал нам их пережить. О том, что он является составной частью русского языка, и сейчас только его творчество будет переосмысливаться, как творчество большого, великого писателя универсального диапазона – такого, как Фонвизин или Салтыков-Щедрин. 

Всё это правда. 

А для меня главным всегда было то, что, осознавая свой талант, он всегда понимал, что дан он свыше, является чудом, и самое главное – зная себе цену, не допускать самолюбования. И постоянно выверял свой внутренний камертон – не сфальшивил ли.

Об этом я постарался написать шесть лет назад.

ЖВАНЕЦКИЙ

Вся проблема этого мира в том, что дураки 

и фанатики всегда уверены в себе, а умные люди полны сомнений.

Бертран Рассел

Это удивительное свойство – знать о своём таланте и бесконечно сомневаться в нём.

Оно присуще только настоящим творцам.

Сентябрь 2012-го. Михал Михалыч заканчивает очередной одесский сезон и уезжает на зиму в Москву. И, как обычно – прощальный вечер для друзей.

– Я читать сегодня не буду. Посидим, пообщаемся – и все. Читать не буду.

– Михал Михалыч… Ну пожалуйста…

– Ладно, подумаю. А пока – давайте выпьем.

Конечно, он хочет читать. Конечно, он приготовил много нового.

Через две минуты:

– Ну что, вы готовы послушать?

Мы всегда готовы.

Он читает великолепные миниатюры об отце. Полные мудрости, грусти и нежности.

Мы зачарованно слушаем.

– Почему вы не смеётесь? Вам что, не смешно?

– Очень смешно, Михал Михалыч!

– Ну так смейтесь! Хлопайте!

Ему каждый раз важна реакция аудитории. Он каждый раз проверяет себя и сомневается.

– Неделю назад я читал в Клубе – так они не в тех местах смеялись! Лёня, что за гостей ты приглашаешь в Клуб? Надо отбирать не по принципу уплаты взносов, а по наличию чувства юмора!

К Михал Михалычу подсаживаются гости:

– Миша, ты такой талант! Как у тебя получается так писать?

Он отвечает довольно:

– Я сам не понимаю, откуда это приходит. Иногда напишу что-то и не перечитываю; смотрю через полгода – совершенно не помню, как писал. Как будто диктовал кто-то.

И всё же – каждый раз сомневается в себе.

Чтения в Клубе – это отдельная история. Два раза в год, поздней весной и ранней осенью, тридцать счастливчиков могут послушать новое. То, что Михал Михалыч написал совсем недавно – настолько недавно, что при чтении иногда сам с трудом разбирает написанное. Крупные буквы, но быстрый почерк…

Обычно за вечер он читает несколько раз. Сначала нехотя, и мы его уговариваем. Потом он уговаривает нас.

Все мы знаем этот сценарий. Мы хотим услышать – а он хочет прочесть.

И ещё он хочет, чтобы мы смеялись.

– Вам что, не смешно?

– Очень смешно, Михал Михалыч!

– Ну так смейтесь! Смейтесь!

Через несколько секунд после удачной фразы зал взрывается от хохота.
И тогда он победно вскидывает руку вверх.

Традиционный для новичка сценарий на таких вечерах – попросить автограф на заранее купленной книге и сфотографироваться с мэтром.

После того, как очередь желающих заканчивается и часть народа уходит, Михал Михалыч подходит к барной стойке, и Галина Ивановна наливает ему коньяк.

Иногда он остаётся совсем один.

Это самые лучшие моменты. Моменты, когда можно поговорить по душам.

– Представляешь, Женя, я был недавно с концертом в Баку. Поселился в гостинице, готовлюсь. Я перед концертом не хожу никуда, не гуляю по городу и ни с кем не встречаюсь. Мне нужно сосредоточиться. После – пожалуйста.

И тут вдруг звонок:

– Алло, это Михаил Михайлович?

– Да.

– Вас беспокоят из администрации Президента. Господин Президент хочет с вами поговорить.

Ну что – я, конечно, соглашаюсь. Слышу в трубке голос Ильхама Алиева:

– Михаил Михайлович, здравствуйте! Я ваш давний поклонник и хотел бы пригласить вас сегодня на обед.

Я говорю, что перед концертом никуда не езжу.

– Не страшно! Тогда мы приедем к вам в гостиницу.

И они действительно приезжают к нам в гостиницу. Президент с женой. Жена – красавица. Накрывают сумасшедший стол. И он рассказывает мне, что любит меня с самого детства, что вырос он в Москве, где работал тогда его отец, и общался только на русском, азербайджанский выучил гораздо позже, когда они уже вернулись в Баку. Он цитирует меня постоянно. Он говорит:

– Я даже не мог себе представить такого! Я ужинаю с самим Михал Михалычем Жванецким!

Представляешь, Женя? Президент мне такое говорит!

Я представляю. Точнее, пытаюсь представить себе мысли обоих.

– Кто я? – думает Михал Михалыч. – Простой одесский пацан из обычной еврейской семьи. Закончил Водный, работал в порту… Да, у меня, наверное, талант. Пожалуй, точно талант. Я пишу смешные, иногда грустные вещи. Выступаю. Да, меня знают. Но мог ли я подумать, что ко мне в гостиницу приедет сам президент?

– Кто я? – думает Алиев. – Да, сейчас я президент. Да, я из знаменитой семьи. У меня есть власть. Но это все преходяще. А талант вечен. Пройдет десять лет – будут ли помнить меня? Жванецкого точно будут.

– И чем все закончилось, Михал Михалыч? – спрашиваю я.

– Мы посидели часа четыре, а потом я попросил их уехать – мне нужно было готовиться к концерту. Ты же знаешь – я не могу в день концерта гулять, разговаривать, есть. Волнуюсь.

21 марта 2014-го – юбилейный концерт в одесской Музкомедии.

Михал Михалычу восемьдесят.

Когда он выходит на сцену, весь зал аплодирует стоя.

– Как приятно выступать в родном городе! Там, где тебя понимают! И всё равно – волнуюсь, как мальчишка! Каждый раз! Казалось бы – чего волноваться в моём-то возрасте? И всё равно – каждый раз, как мальчишка.

А что? Только дураки не сомневаются!

Начинает читать.

Зал слушает, затаив дыхание. Потом взрывается от смеха.

Михал Михалыч победно вскидывает руку.

– Ну что, есть у меня талант?!

Риторический вопрос.

Михаил Михайлович, мы вас любим.

Евгений Деменок