Игорь Прокофьев родился в Черновцах, учился и живет в Киеве, похож на последнего романтика или живописца-постмодерниста, но скорее — он философ, — мягкий и деликатный; большой, интересный художник.

Его стихия — техника и  мастерство,  лессировки и выверенные мазки, темы и герои, ироничная вдумчивость и смешение реальности, его работы одновременно в- и вне реального времени и пространства.

22 декабря в «Барвах» откроется персональная выставка Игоря Прокофьева, организатор ее Алик Журавлев. Накануне открытия Kyiv Daily поговорил с художником.

Игорь, как вы оказались в Киеве?

– Я родился в Черновцах. В Киев я уехал учиться и работать в 16 лет. Учился и в студиях, и у Василия Ивановича Забашты. Потом хотел поступить, как многие, в Художественный институт, но не получилось. Позже я даже работка художником  на оборонном предприятии, оттуда же в армию ушел. После армии проучился два года у Виктора Ивановича Зарецкого.

А почему для того, чтобы стать художником все из Черновцов уезжают? Бронислав Тутельман тоже уезжал учиться, но, правда, потом вернулся.

– В Черновцах тогда не было ни среднего, ни высшего художественного образования, сейчас появилось что-то. А тогда ничего не было, поэтому выбор был – или Львов, или Киев.

Ваши учителя — известные художники. Помните ли что-то о них?

– Они оба были интересными мужчинами: и с юмором, и резкие, и говорили по делу. Учился я у Зарецкого частным образом, потом на дачу к нему ездил. Оба они –  люди без особой лирики.

Без особой лирики – это что значит?

– Высшая похвала Зарецкого – у него ручище вот такая была, и он мог хлопнуть ею по плечу: «Приезжай ко мне». Это был апогей. И, конечно, на даче мы брали этюдники, он был более откровенен, очень много говорил по делу. В художественных учебных заведениях из-за того, что большое количество людей в классе, преподаватели не успевают коснуться твоей индивидуальности. Там обсуждают в основном работы. А когда уроки проходят один на один, учитель ищет в тебе какие-то жемчужины, это очень важно.

Что-нибудь помните о  Зарецком?

– Нюансов не помню. Не было слов восхищения. Он вообще всем говорил о труде художника: «Сначала тихо сойдешь с ума, а потом далеко пойдешь». Я когда-то смотрел известный американский фильм о том, как барабанщик учился играть в оркестре. Мне этот фильм напомнил Виктора Ивановича: он хотел вытащить всё, что только можно из человека. Он говорил: «Да, мама скажет тебе, что ты гений. У всех мам дети – самые гениальные. И ты будешь думать: «какой я талантливый». А это тупик». После уроков Зарецкого я поступил в Художественный институт на отделение графики. Там уже началось – общение, контакты. Обучение таким образом и происходило: посмотрел, как этот делает, как – другой; ходили по мастерским друзей и смотрели, как они пишут. 

У вас хорошо поставленный голос. Вы поете, читаете стихи?

– Нет. В детстве я был в хоре солистом. Закончил музыкальную школу.

Что было после того, как вы поработали на заводе?

– Это был не  завод, а  гипсомодельная мастерская, я кстати,  очень прилично зарабатывал. Потом я работал в киевском филиале Всесоюзного научно-исследовательского института радиоаппаратуры.

Что вы там делали?

– Я работал там художником-конструктором, приборы оформлял.

Промышленный дизайн?

– Промышленный дизайн. И я рисовал как художник – у меня была своя мастерская. Мня это очень дисциплинировало. У меня были и кульманы, и мастерская, и я успевал делать даже свое что-то, премии получал. Меня там ценили. Оттуда я ушел в армию.

В каком году вы вернулись из армии?

– В 1983.

Прошла Олимпиада. Возвращались из армии в Киев?

– Да. В армии я служил в Забайкалье. И там тоже работал художником.  У меня была должность начальника клуба библиотеки. То есть у меня были библиотека и мастерская. Глубокая интеллектуальная жизнь.

Всё перечитали? Пушкина —Тургенева?

– Я перечитал Достоевского, полное собрание сочинений. Я начал с  «Записок из мертвого дома», и это перекликалось – забор, фонари, пейзаж вокруг. В общем, интересная там была жизнь. Все ведь как бы лежит и спит, нужен только человеческий фактор, чтобы приподнять все из забытья. 

У вас рождались какие-нибудь циклы по следам впечатлений? Вы художник-график по образованию. Не хотелось ли выпустить цикл по Достоевскому?

– Нет, просто я видел очень хороших иллюстраторов. Я хорошо знал графику, тем более — отечественную. Вообще, графика 80-х была на порядок выше, чем живопись – графики позволяли себе раздвигать границы, а у живописцев традиционно главной была тема труда.

Живопись просто была придавлена идеологией.

– Да, но появлялись молодые талантливые художники, особенно здесь, в Киеве, они уезжали в Москву.

А вам, кстати, никогда не хотелось уехать?

– Мне хотелось не то чтобы уехать, а на какое-то долгое время остаться. Мне всегда казалось, что здесь, в Украине, вот-вот и начнется расцвет. В принципе этот расцвет как бы и начинался, а потом вдруг опять заканчивался.

Страна с постоянно растущим потенциалом.

– Абсолютно. У меня была возможность и в Германии остаться и работать. Я там сделал несколько выставок. А как без друзей, коллег? Там же — совершенно другая жизнь. Я предполагал работать здесь. В Москву я ездил довольно часто – участвовал там в конкурсах, выставках. В 90-х, когда началось отделение, начались трения. Я все это чувствовал.

Тогда вроде неприятного еще не было.

– Неприятного-то не было, но каждый мог сказать: «Вы же отъединились».

А, «мы же братья».

– Ну да.

Давайте будем рассматривать и обсуждать ваши работы. Вот аэропорт имени Сергея Прокофьева?

– Да.

Я работал в Донецке. Я там 4-5 месяцев делал роспись Александро-Невской лавры, которая находится в Марьинке. Понятно, мы ездили в Донецк – меня восхищали аэропорт и вокзал. А потом, когда я уже увидел по телевизору, что стало с тем аэропортом, я сделал еще ряд картин, посвященных этому аэропорту. Я жил на квартире одной интеллигентной женщины, она преподавала в Интернате, он и тот дом, где мы жили, были разрушены. Когда местная интеллигенция узнала, что моя фамилия Прокофьев, эта интеллигенция пришла со мной разговаривать. Всегда все интересуются: «А вы не родственник…?»

А вы —  родственник?

– Вряд ли.

Эта работа действительно выглядит как декорация к балету «Ромео и Джульетта».

– У меня была такая идея. Вроде бы она натуральна и вроде бы она — декорация.

Потом – появились другие циклы, велосипеды.

В снегу?

– Да. Это такой пейзаж – «Улица электриков» называется.

И там много электрики.

– Да. Это у меня серии с такими узнаете, кравчучками?

Да, это атрибут наших улиц.

– Да. У меня, собственно, и задача такая – сберечь, донести элементы времени.

Были сумки челноков в 90-е клетчатые, китайские, а теперь – вот эти вот тележки?

– Да. Сейчас я вам покажу картину – ее, к сожалению, у меня уже нет. Вот, смотрите / мы смотрим на работу с космонавтом

Да, высадился где-то, в одной руке как раз такая клетчатая сумка, в другой — тележка. Как называется эта работа?

– «Наше».

А где он высадился?

– На какой-то лунной поверхности. Это сейчас такой тренд – космос очень многие эксплуатируют. А меня всегда интересовало, что его открытие  принесет обычным гражданам. Они точно также будут с кравчучками ходить по разам мирам.

Смотрим новую работу, Игорь комментирует — Это уже во времена коронавируса. Я в проекте одном участвовал.

Расскажите про ваш синий цвет.

– А это скорее не синий… А вот — пылающий дирижабль. Понятно, что это вызывает определенные ассоциации.

Еще мне нравится вот эта картина – быт Бучи. В принципе, это я ракетный двигатель нарисовал, и так близко к радиации. Тут, вдали, космос. Еще я делаю серию работ про Украину как экзотическую страну. Это —  «Ивана Купала».

Реликтовые животные.

В этой серии есть животные сами по себе и есть рядом с людьми, так?

– Да. Я уже несколько раз делал выставку «Киевский пейзаж». Я нарисовал там склоны, Днепр, волны.

Красота! Это оледенение – когда зашли в Крым?

– Да. Но это еще и отголоски к тому времени, когда был фильм «Асса». Эта работа вообще назывался…

«Айсберг»?

– Керч. Да. Ну вот, еще аэропорт.

Самолет рядом с сооружением, которое уже не может принимать самолеты.

– Да, самолет с украинским флажком.Потом я делал выставку в галерее «Триптих». Я просто нарисовал там ряд айсбергов, как релакс, зомбирование. Ты наслаждаешься красотой холодных линий, ритмов.

Вижу, у вас еще Беларусь обледеневшая.

– Совершенно верно. На аукционе купили эту работу.

Какого она года? До всех этих событий в Беларуси?

– Естественно, пять или шесть лет уже прошло. У меня всегда вызывало какое-то восхищение Беларусью как мифологической страной. Вот я и решил проимпровизировать. Вообще, художники должны быть анархистами – не поддерживать ни одну власть и всегда все критиковать. И сарказм с иронией всегда спасает художника.

Серия с собаками.

– Да. Я сейчас живу в Буче, у меня там – две собаки.

Это они?

– Нет, это соседские собаки. Это — пальма под снегом.

Когда-то я много делал проектов. Делал и такой проект – псевдокитч. Я покупал хлам на сенных рынках и делал инсталляции из всего этого хлама. 

Это похоже отчасти на украинские народные иконы.

– В таком стиле я тоже делал работы. Только из этого осталось, пожалуй, единственная. 

Это что вообще – холст, дерево?

– Это холст, на котором приклеена брошка и вот это слово Love.

Игорь, расскажите  все же о вашем синем цвете.

– Это не синий, а скорее индиго, с какими-то оттенками. Иногда хочется поработать без ярких цветов. Такие картины более интимны, как черно-белая фотография. Все-таки это живопись, но более монохромная. Можно работать в теплой гамме, а я использовал именно холодную, чтобы оставалось какое-то влияние космоса — вечного, потустороннего, присутствие чего-то еще свыше.

То есть, создаете притчи – отодвинуться и посмотреть со стороны?

– Да. Даже когда мы сейчас смотрим на черно-белые фотографии, мы понимаем, что это уже что-то отдаленное, другое.

Как послание в бутылке.

– Да.

Ваши территории в живописи — какие? Я видела примеры гиперреализма, я видела вашу мифологию, предмета быта, житописания, притчеписания. Что еще упустила? Что вам интересно?

– Мне интересно очень многое. Я просто понимаю, что у меня одна жизнь и нужно успеть хотя бы что-то и в этой сделать. Мне нравится и скульптура, и керамика. Как говорила Цветаева: «Успех – это успеть». Намечено много картин, проектов. Мне еще нравится графика. Я каждый день рисую карандашами, шариковой ручкой. Очень нравится карандашами рисовать, коллажировать. Сейчас коллаж приобрел совершенно другое звучание. Раньше от этого вообще отстранялись. Даже художники говорили: “Ну что ты приклеиваешь тут? Ручками надо, ручками”. Но для этого нужно обладать каким-то вкусом, чтобы не было лишнего и все это было гармонично. За время работы с коллажем можно и приличную картину сделать — пока ты там что-то клеишь, что-то закрываешь, что-то отрезаешь. Просто какой-то деятельностью занимаюсь ежедневно, а есть что-то, существующее как хобби: вроде бы то же самое, но этим ты уже занимаешься для души и отдыха. Художником быть здорово: ты во всем можешь найти красоту.

Текст: Вика Федорина