2 июня — день смерти Майи Плисецкой. Ее голос несколько раз звучал в передаче Игоря Померанцева  «Поверх барьеров».

Записи разных лет:

«Фламенко» (1995 г.):

«Впервые я увидела фламенко в Париже в 1964 году на юбилее Пикассо. Я думаю, что настоящее фламенко так же велико, как симфонии Чайковского или Бетховена. Фламенко — это как вид конкурса. Кто лучше? Они тоже соревнуются, как в атлетике. Производит впечатление их фантастическая точность, подтянутость, изумительные формы, положение рук, тела — и с кастаньетами и без них. Всё на накале страстей: никаких улыбок. Поют и танцуют они о сокровенном. В этой суровости больше содержания, чем в ничего не значащих улыбках».

«Звери в искусстве» (1997 г.):

«Лебеди и птицы — это главная тема балета. Я тоже танцевала многих птиц. Когда я репетировала «Лебединое озеро», я начала внимательно всматриваться в лебедей, ходила в зоопарк, смотрела на их повадки. Однажды мне показалось, что лебедь стоит на арабеск. Я потом всё это перенесла на сцену. За чайками я тоже смотрела, когда репетировала «Чайку», за их полётом, за изломом крыла. Голубей я не люблю, потому что они загадили весь мир. Голос у них нехороший».

В середине 90-х я написал короткое эссе о Плисецкой. Майе Михайловне оно понравилось:

Китаянка Майя

Сегодня по долгу радиослужбы я записал китаиста Илью. Я позвонил ему из студии, чтобы расспросить об особенностях китайского поэтического вдохновения. Космический шорох в наушниках придаёт голосу, словам почти мистическую весомость. Илья говорил об уникальном примере беспрерывной поэтической традиции в Китае. Эта традиция тянется с Х века до середины ХIХ. В умении сочинять и понимать стихи китайцам равных не было. Вдохновение облекалось в литые образы и формы. Вдохновлялись поэты не собственными переживаниями, а чужими стихами. К XIY веку строительство китайского поэтического пантеона было завершено. Писать предписывалось, строго следуя духу и иероглифу предшественников. Все так и делали, и лишь единицы писали не как предшественники, а почти как предшественники. В этом “почти” и заключался талант. В ШИ, одном из жанров классической поэзии, рифма регламентировалась специальными рифмовниками, строки – через одну — прошивали сквозной рифмой. В другом жанре, ЦЫ, стихотворец, сочиняя, должен был напевать про себя определённую мелодию (их было более восьмисот): таким образом он отдавал дань песенной родословной этого жанра. Невозможно представить, каким громадным талантом нужно было обладать, чтобы остаться оригинальным в железно регламентированном жанре ШИ и жестковато-поджарым в сентиментальном ЦЫ. У японцев тоже был обязательный арсенал поэтических средств, но японцы культивировали естественность, а китайцы — сложные метаморфозы. Это видно по кухне: у японцев материя, ткань, пройдя сквозь руки повара, остаются самими собой, а у китайцев приготовленное мясо напоминает по вкусу рыбу, а рыба – курицу.

Слушая сквозь космический треск китаиста Илью, я думал о Майе. У русских есть своя китайская поэзия: балет. Со своими канонами-правилами. Исключения из этих правил губительны. Но вот отклонения…Майя — это отклонение. Она работает на самой кромке. Нет, гений — это не белая ворона и не бог-демиург. Гений — это отклонение: лёгкое, зыбкое, пронизывающее.