Разговор  в двух частях во время всемирного карантина с самым востребованным украинским певцом-контртенором Юрием Миненко. 

Часть первая:  о «кухне» и о составе голоса. О популярности контртеноров, о том, что музыка барокко — это джаз. О желании записать альбом украинских песен а капелла.

Чем можно объяснить такую невероятную популярность музыки барокко и контртеноров? Контртеноровый репертуар – это ведь не оперные суперхиты?

— С тем, что этот репертуар — не оперные суперхиты я не соглашусь. Есть ария Lashia chio pianga из оперы «Альцина» Генделя, он часто использует эту арию с разными текстами и разной интерпретацией. Потом – Ombra mai fu того же Генделя, ария Ксеркса. В принципе, есть много узнаваемых вещей. Они стали популярными сравнительно недавно, в начале 60-х годов прошлого века, когда происходило становление исполнительского искусства контратеноров. 

Контртеноровое пение  сейчас – это дань памяти прошлому, великим кастратам которые жили в XVI—начале XVII веков. Это продолжение той эпохи, с большим приближением к оригиналу. Конечно же, современное пение нельзя назвать вполне оригинальным — то, что пели когда-то физиологически кастраты невозможно «спеть так же» — тогда это была физиология. 

Сейчас контртеноры используют или фальцет, или микстовое звучание. Я использую смешанное дыхание и микстовое звучание, потому что фальцет не имеет большого наполнения и больше подходит для камерной музыки, духовного исполнения (небольшой зал—отличная акустика). 

Термин «контртенор» стал использоваться в широком смысле этого слова недавно. Лет 20-25 назад контртеноров называли «тенор альтино», «мужское сопрано», реже — «альт». Макс Ценчич представлялся как «мужское сопрано». Позже нашли всеобщий знаменатель – «контртенор». Хотя и контртеноры подразделяются на разные типы голосов: высокие, средние (меццо-сопрано), низкие (контральтовые).

Кастраты остались в прошлом, к ним нельзя приблизиться буквально, как позволяет себе аутентичное барокко – взять жильные струны и старые партитуры. Но можно добиться этого техникой? Мужская сила легких плюс высокий голос, и он тоже разный.

— Конечно, так же как и женские голоса, мужские голоса (баритон или тенор) — разные. И физиология у всех людей разная.

Контратеноры – это закрытый клуб. Вы, певцы,  следите друг за другом – кто, где и что поет?  Это потому что репертуар маленький?

— Репертуар не маленький, он в разы больше, чем вместе взятая современная музыка. У одного Генделя больше двухсот произведений. И таких композиторов очень много. Я больше десяти лет варюсь в этом «барочном котле», и каждый год  открываю для себя  новых и новых композиторов, взять того же Леонардо Винчи. До недавних пор никто не знал об этом композиторе. Сейчас мы записали еще одну его оперу – «Сигизмунд, король Польши» (предыдущая опера Винчи — «Артаксеркс»). Замечательная музыка, замечательный состав,  прекрасные партии. И таких композиторов старинной музыки, которая была не заслужено забыта, очень много. Сейчас музыковеды изучают весь этот пласт – делают аранжировки, транскрипции, находят все новые и новые вариации, думают, как это можно исполнить и записать. Поэтому по поводу репертуара не согласен. 

А по поводу так называемой, как модно сейчас говорить, «тусовки» – да, действительно есть определенная «тусовка», так называемая «вагнеровская команда исполнителей». Если посмотрите на мировую тенденцию, во всех крупных театрах увидите одних и тех же певцов. Это прекрасные, очень профессиональные певцы, узнаваемые мэтры, звезды мировой оперы.

Такая же ситуация и в барочной музыке. Она, конечно, более скромна, рассчитана на небольшие аудитории – залы до 1000–1500 человек. В основном барочные театры — это маленькие аудитории. До недавних пор барочная музыка считалась музыкой для избранных. Придворная музыка была популярна на светских мероприятиях, вечеринках потому что она грациозна, утонченна, более интимна. На мой взгляд, она более понятна для слушателя. И для музыканта она полна гармонии, в ней не нужно специально вычитывать, что хотел сказать композитор тем или другим лейтмотивом. Можно просто наслаждаться прекрасной музыкой.

Можете назвать свои системы координат в этой музыке? Вам ближе кто — Бриттен, Перселл, Гендель?

— Если говорить о музыке барокко, эталонными для меня являются Порпора и Гендель. Я просто выучиваю партию без пения, сразу могу идти на сцену петь, потому что вся партия – уже есть в голосе. Кроме того, эти композиторы —  основатели вокальных школ своего времени. Знаменитый Листок Николы Порпоры все вокалисты знают –  это лист с упражнениями для голоса. На самом деле у него не один условный Листок с распевками, а целая книга. Но композитор писал разнообразные упражнения  не для того, чтобы распеть певца, а как пример использования в каденциях, как импровизация в джазе, чтобы певцу было понятно, какие варианты импровизации он может применять. 

Я часто сравниваю барочную музыку с джазом. Композиторы эпохи барокко всегда  давали волю певцу в da capo (третьей части арии). Во всех ариях –третья часть – повторение первых, но с вариациями. Певцы также выступали в роли композиторов этих арий, и выступают сейчас. Мы сами пишем свои вариации, плюс  каденции. Это всегда было совместной работой композитора, певца, дирижера. Она и сейчас продолжается. Мне очень нравится барочная музыка, потому что в барокко не бывает одинаковых выступлений. Я никогда не пою одинаковые каденции. Все зависит от настроения, внутреннего состояния, от погоды, от космоса. Я всегда что-то люблю изменять, добавлять что-то свежее, что-то новое… Эта музыка не надоедает, даже когда поешь очень долго, даже популярные арии, которые знают все.

Если барокко — это джаз, вам невероятно важен дирижер. Вы обсуждаете то, что будете делать? Вам важно, чтобы дирижер  был информирован?

— Обязательно, это командная работа. Конечно же, нужны минимум 1-2 репетиции, перед тем как вынести произведение к публике. Нужно сыграться оркестру, нужно сыграться певцу, оркестру, дирижеру — всем  прийти к всеобщему пониманию и так называемому чувству локтя. Иногда дирижер вносит свои коррективы: что-то ему может не понравится, что-то он может подправить. Иногда певец что-то может поменять. Но это в любом случае взаимовыгодные отношения. Никакого диктаторства в барочной музыке сейчас точно не существует.

С кем из дирижеров вам нравится работать? Или это не корректный вопрос?

— Не то чтобы, что не корректный – все дирижеры разные, так же, как и певцы. Кто-то – «дирижер-зажигалка» (Диего Фазолис), кто-то – дирижер-прагматик… Во-первых, я очень уважаю всех дирижеров, любых. Это сложный труд, который предполагает очень много энерго- и психологических затрат. Мы, певцы всегда с пониманием и благоговением относимся к труду дирижера. 

Я не могу сказать, кто мне нравится, кто — нет. 99% своего времени работаю  с дирижерами-супер-профессионалами, они мне нравятся.

Работа с каждым новым дирижером – особенный, приятный опыт. Никакая школа, никакие уроки не заменят реального опыта в бою – в концертах и в подготовке к концертам.

Этот опыт каким-то образом менял вас?

— Конечно. Вы же понимаете — я представитель украинской вокальной школы. На первых порах после Кардиффа мне было тяжело. Я не сразу понимал, что хотели от меня дирижеры или музыканты. Все необходимые знания: фразировки, стили, — обретал на ходу. Это нельзя описать двумя-тремя словами. В этом и заключается отношение между классической, вагнеровской школой исполнения и бельканто. 

Хотя… могу провести линию между бельканто и барокко. В барокко очень много lamentо (лирических арий), которые можно отнести к музыке бельканто. Бельканто – это прекрасная музыка, прекрасное пение. Оно присутствует и в барочной музыке.

Мне приходилось учиться все время. И каждому музыканту, и певцу нужно всю жизнь учиться. Нет, не бывает такого: «Я уже все знаю, можно расслабиться». Потому что каждая партия – вызов. Каждый год я учу шесть—семь новых партий. Первая, вторая партия – может быть минимум 8-9 арий, несколько дуэтов и очень много речитативов. Это огромный музыкальный пласт, который нужно выучить в сжатые сроки. Не только выучить — еще и интерпретировать, «ввести в жизнь», чтобы это, как говорят некоторые дирижеры, «вошло в твое ДНК», чтобы публика поверила, что это твоя музыка, а не что-то искусственное, приобретенное.

Вы из музыкальной семьи?

— Не из профессионально-музыкальной семьи. У папы с музыкой не сложилось, но он всегда хотел петь. А мама – поющая, училась в музыкальной школе по классу баяна. У нее хороший голос. Благодаря ей у меня сложился очень обширный репертуар украинских народных песен а капелла. Я мечтаю записать а капельный альбом украинских народных песен. Мне нравится украинская лирика.

Чувствую, что карантин наконец «подарит» мне эту возможность. Уже есть идея, надо будет это сделать даже просто для себя.

Просто для себя не надо! А ваши дети что решили – будут певцами, не будут?

— Мой сын сейчас служит в армии. Он защищает Родину. По образованию он программист. Но он играет, на гитаре, поет поп-песни. И он не мыслит себя певцом, я его ни в коем случае не заставляю, хотя голос у него хороший и со слухом тоже все в порядке. 

Дочка – маленькая, ей семь лет. Она занимается на фортепиано и поет замечательно. Но я ни в коем случае не хочу устраивать диктатуру. Только если она захочет петь,  буду помогать и развивать ее талант.

Однажды поклонница спросила  Альфреда Делллера не евнух ли он. Певец ответил: «Нет, мадам, я – уникум». С вами что-то подобное происходило, вы сталкивались с проблемой предубеждения и непонимания? Как в таком случае реагируете вы?

— Для меня всегда существовала эта проблема – еще со студенческой скамьи. Когда я учился в Консерватории и дела первые шаги на профессиональной сцене в качестве контратенора. Я переживал: «Как люди воспримут? Вот — выходит на сцену мужик и начинает петь тонким голосом, похожим на женский?» Голос действительно похож на женский, но это не женский голос по всем тембральным характеристикам. Я старался подготовиться максимально хорошо и донести до публики уже завершенный результат своей работы, чтобы возникало  меньше вопросов — зачем я это делаю. Ко мне подходили и признавались: «Знаешь, Юра, когда я тебя услышал, сначала засмеялся. Но буквально через минуту поймал себя на мысли, что это не смешно, это очень интересно». Словом, друзья мне признавались в том, что я переубедил их своим творчеством, и они с удовольствием ходят на мои концерты, тут, в Украине или где-то за рубежом. Очень много людей ездит на мои концерты. 

Поэтому я считаю, что не зря несу свою миссию. А моя миссия – музыкантская, донести прекрасное, поднять настроение. 

Реконструкторский вопрос: Чечилия Бартоли говорила, что репертуар контртеноров – это музыка страдания. Современный контртеноровый репертуар шире. Его уже нельзя назвать только музыкой страдания?

— Понимаю, о чем вы говорите. Я не совсем согласен с Бартоли. Любая музыка не односложна, имеет «разные составы» — и любовную лирику, и лирику страдания, и ненависть, и негодование, и радость. В барочную эпоху и в период расцвета кастратов были совершенно разного плана арии: и торжественные, и веселые, и траурные. Эта музыка очень разнообразна. Я это вижу и это пою. Конечно, кто-то больше для себя выделяет лирические страдания (lamentо арии), публика больше любит  цирковые номера, где ты поешь очень быстро, высоко и по всему диапазону голоса –  в три с половиной  октавы (это такой элемент цирка). Я стараюсь смешивать все это дело, разбавлять одно с другим,  чтобы было не очень скучно. 

А сейчас контратеноровый репертуар намного шире. За четыре десятилетия контратеноры стали очень популярными благодаря своему типу голоса. Современные композиторы специально пишут свои произведения для контреноров. И  это тоже расширяет рамки репертуара (и ролевые в том числе рамки).

Вы можете назвать партию, оперу, партитуру, которая повлияла на вас в значительной степени?

— В музыкальном плане это Моцарт La clemenza di Tito, «Милосердие Тита» – я для себя открыл мир Моцарта. Насколько сложен Моцарт, когда ты его начинаешь исполнять и насколько просто и интересно, когда ты уже научился это делать! После Моцарта можно спеть все что угодно, я прошел школу  моцартовских исполнителей. 

По драматургии не могу выделить одну партию. Мне нравится каждая, которую я пою. Я стараюсь вникнуть в нее глубоко из музыкальной точки зрения и из драматической. 

Опять же, маленькая барочная  партия – это перечисление арий, очень много речитатива и ансамблей. Потому каждая партия важна. «Маленьких партий» в барочной музыке не существует. Да и вообще, вся барочная музыка и весь мой опыт меняют меня постоянно. Я все время что-то для себя открываю. 

Сама музыка меняет нас. Каждый концерт меняет тебя, потому что публика не бывает одинаковой. Это зависит от города и страны. И ощущение после общения публики совершенно отличаются. Даже энергетика, которую я чувствую от публики на протяжении одного концерта, отличается.

Есть ли такая музыка, которую вы мечтали бы исполнить, но пока еще не включали в свой репертуар и просто смотрите на нее?

— Музыки очень много. То, что мечтается – просто сбывается. Дай бог, чтоб коронавирус закончился. У меня много планов — «Юлий Цезарь», «Ринальдо», «Орфей и Эвридика» Глюка. У меня много предложений, нет времени. Я думаю, что спою Орфея.Для меня это знаковая опера. С ней я начинал свой путь Житомирском музыкальном училище.

Я пою то, что мне нравится и то, что я хочу петь. У меня нет такого, что что-то я хочу спеть, но мне не дают.