К Книжному Арсеналу в издательстве Laurus выйдет новый роман Алексея Никитина «От лица огня». Это киевская сага — в ней Киев и его жители накануне и во время Второй мировой войны. 

Рассказаны семейная история и большая история. Это фикшн, роман, но и нон-фикшн, Алексей Никитин писал роман, основываясь на  архивных документах, они есть и в книге. 

В июне пройдет презентация романа, с разрешения издательства и автора Kyiv Daily публикует отрывок из него.

В центре нового романа Алексея Никитина «От лица огня» — история киевской украинско-еврейской семьи. Илья Гольдинов — боксёр, динамовец, чемпион Украины в тяжёлом весе. В первые месяцы войны Илья командует взводом партизанского полка, позже воюет в составе пехотной дивизии Красной армии, попадает в плен, находит возможность освободиться. В феврале 1942 года с заданием НКВД УССР он отправляется в Киев. Его жена Феликса с дочерью и семьёй Ильи эвакуируются на Урал, но уже в ноябре 1943 года с наступающими войсками она возвращается в город, чтобы выяснить судьбу мужа.

В романе использованы материалы разных архивов, в том числе документы Первого управления НКВД УССР из архива СБУ, рассекреченные после 2011 года.

Алексей Никитин. От лица огня. К.: Laurus, 2021, 528 с.

Глава третья 

Жаркий август, долгий вторник 

(Киев, 1938)

1.

Серебряная ханукия стояла на краю стола так, что солнце, уже уходившее за крыши киевских домов, насквозь просвечивало сплетения тонких металлических нитей её задней стенки. Тени ложились сложным узором на широкую лакированную столешницу, отливавшую вишней и тёмным янтарём. Восемь светильников, выполненных в форме крошечных кувшинов, вытянулись в ряд на узкой подставке, девятый крепился над ними, чуть правее середины. По краям поднимались два кряжистых дуба, их стволы были увиты виноградом. Пара единорогов, встав на дыбы, тянули головы к виноградным гроздьям, а над ними, в кронах деревьев, нахохлившись, сидели две птицы с массивными клювами. Реб Нахум привык считать их орлами.

Орлы эти были похожими, но не одинаковыми. Когдато в самом раннем детстве реб Нахум уронил ханукию, и при ударе об пол левый орел отломился. Это случилось очень давно, почти семьдесят лет назад. Сам реб Нахум того случая не помнил, но его старшие сёстры много раз подробно рассказывали ему, что он сделал и как именно упала ханукия. Наверное, все они в тот момент, обступив его, стояли и справа, и слева, и за спиной. Иначе откуда они узнали все эти мелочи и детали? Затаив дыхание, сёстры следили, как, привстав на цыпочках, мальчик пытался снять лампу со стола, как тянул её на себя, схватив за левого единорога. Наконец, он добился своего, две ножки ханукии повисли в воздухе, и тут же тяжёлая серебряная лампа старой бердичевской работы с хрустом и звоном грохнулась на пол, смяв одного из львов, удерживавших корону, и лишившись орла на левом дубе. У льва были покорёжены голова и лапа, но со временем их удалось выпрямить так, что не осталось ни вмятин, ни надломов, а большая серебряная птица сорвалась с дерева, улетела навсегда и не вернулась.

После этого лампа много лет оставалась с одним орлом. Всякий раз, когда её зажигали, реб Нахум смотрел на опустевшую крону левого дуба и думал о том случае из своего детства, которого он всё равно не помнил. Ему казалось, что вместе с ним вся семья смотрит только на пропавшую птицу, и это было невыносимо. Почему отец не хотел чинить лампу? Теперь этого уже никто не объяснит.

Позже реб Нахум сам отдал ханукию ювелиру Заходеру, и тот аккуратно посадил нового орла на старое место. Все согласились, что левый орёл — точная копия правого, даже сёстры признали это, даже отец, и только реб Нахум видел разницу. Новый орёл отличался от старого. Чтобы разглядеть отличие, ребу Нахуму не нужно было смотреть на лампу — он знал её всю жизнь, он помнил её в те годы, когда ещё не помнил себя. Ему было достаточно дремать в старом кресле посреди небольшой комнаты, где, кроме стола, стояла узкая кровать с придвинутой к ней тумбой, и ханукия легко возникала перед его мысленным взором. А рядом с ней всегда лежала лёгкая тень, искажавшая пропорции львов, орлов, единорогов, дубов и короны, растягивавшая сложный плетёный орнамент задней стенки почти во всю ширину стола.

Несколько минут спустя солнце опустится за крыши домов противоположной стороны улицы Бассейной, и тень от ханукии исчезнет, а стол, на котором она стоит, потеряв вишнёвые и янтарные тона, станет просто коричневым. Реб Нахум дремал в кресле, слушая тишину пустой комнаты, крики детей, пробивавшиеся с улицы сквозь закрытое окно и слабый шум со стороны кухни из самой глубины квартиры. Там возились его невестки, жёны двух младших сыновей и старшего внука. Оттуда же вдруг донёсся новый звук, и реб Нахум понял, что он значит. Следом, подтверждая его догадку, послышались приближающиеся женские голоса. Реб Нахум прикрыл пледом «Правду», которую пытался читать перед тем, как задремал, и взял Das vierte Buch Mose, старое немецкое издание «Книги Бемидбар»*

__________________

• Четвертая книга Пятикнижия, Торы, — «Книга Чисел». 

Пятикнижие он знал наизусть, мог читать его по памяти на трёх языках, включая и немецкий, так что книга была ему не слишком нужна. «Правда» — другое дело, в ней иногда можно было найти чтонибудь новое, например, как идут дела у Лазаря Кагановича, бывшего грузчика мельницы Бродского на Подоле. Теперь Каганович стал наркомом путей сообщения и большой шишкой. Реб Нахум помнил в этой должности графа Витте, впрочем, Витте в те годы, кажется, ещё не был графом. Каганович вряд ли станет графом, теперь это не принято, но он уже член Политбюро. Член Политбюро — это ведь больше, чем граф, это почти как великий князь. Наверное, дела у Кагановича идут неплохо.

Не то чтобы реб Нахум так уж верил «Правде», он знал ей цену, но ведь и нашим повседневным собеседникам мы не всегда верим, а всётаки задаём им вопросы, выслушиваем ответы и делаем выводы. В этом смысле «Правда» была не хуже любого из его знакомых, если бы только не отвратительный грубый тон, к которому привыкли в газете — от него то и дело пробирала леденящая дрожь. А следом за «Правдой» и вся печать страны хамила, запугивала, но одновременно и както подловато льстила читателю. Так что выбора не было, и реб Нахум читал «Правду».

В дверь несколько раз негромко постучали. Он привычно не ответил, но ответа не ждали. В комнату вошла невестка, и следом за ней — ещё женщина. Невестка объяснила ребу, что это Гитл, вдова Гирша с Александровской улицы. Реб Нахум улыбнулся и несколько раз мелко кивнул, он хорошо помнил Гитл, но невестка не остановилась, она продолжала перечислять братьев, сестёр и детей Гитл. Делала она это, конечно, для него, но и для гостьи, чтобы та не сомневалась, что реб Нахум отчётливо понимает, с кем ему предстоит говорить, и не решила вдруг, что он принял её за когото другого.

Реб Нахум давно привык, что его считают стариком, едва ли не выжившим из ума и лишившимся памяти, но в то же время по два, по три человека в неделю приходят к нему за советом, признавая его ум и опыт, то есть доверяя его памяти. И хотя в этом сквозило противоречие, он хорошо понимал мотивы гостей. Спрашивая совета, они почти всегда знали, какие слова услышат от реба, но всё равно задавали свои вопросы, потому что нужны им были не ответы. Они приходили либо разделить с ним ответственность, либо полностью избавиться от неё. Не стесняйтесь, евреи, становитесь в очередь, реб Нахум ответит всем, он ответит за всех! И очередь тянулась, и он не видел ей конца.

Правда, Гитл была не из таких, реб Нахум отлично её помнил — невестка напрасно потратила время, перечисляя поименно всю её семью. Он помнил Гитл с тех ещё времен, когда та училась в хедере для девочек, а было это сорок с лишним лет назад. Уже тогда у неё был жёсткий характер. Гитл — сильная и властная женщина, способная принять сложное решение, если вдруг понадобится. На ней семья и — сколько она говорит? — пятеро детей. Пятеро? Значит, его бывшая ученица принимает такие решения каждый день! Так почему же сегодня она пришла к нему?

Реб Нахум выслушал историю Гитл, довольно обычную для наступившего нового времени. Если грузчик Лазарь Каганович теперь великий князь в Москве, то отчего сын Гитл не может быть чемпионом Украины по боксу? Ему девятнадцать, он боксёртяжеловес, и жена у него украинка. Невесткаукраинка в семье Гитл? Пожалуй, он готов посочувствовать обеим. Разве что у девушки мягкий характер, и она не противоречит свекрови. Но, судя по рассказу Гитл, дело обстоит не совсем так. Невестка тоже спортсменка, и у неё, конечно же, свой взгляд на устройство мира и правила жизни. Что ж, разве в этом есть чтото удивительное? Надо привыкать, Гитл. Нам всем надо привыкать.

Впрочем, Гитл пришла не жаловаться, ей действительно нужен совет. У её сына родилась дочка, и Гитл теперь бабушка. У еврейки Гитл внучка — украинка. Советский закон позволяет считать девочку еврейкой по отцу, но Талмуд не оставляет места для советского закона — рождённый от язычницы назовется не твоим сыном, а её сыном. Или дочкой. Или внучкой.

— Так что же ты хочешь, Гитл? — удивился реб Нахум. — Я не могу переписать для тебя Талмуд.

— Я хочу дать девочке имя. Всё равно она не будет жить по Талмуду. Как ты сказал, нам всем надо привыкать.

— Ты его уже выбрала? — спросил осторожный реб Нахум. Меньше всего ему хотелось спорить с Гитл.

— Я хочу назвать её БатАми.

— Хорошее старое имя, — обрадовался реб Нахум. — Оно значит «Дочь моего народа».

— Я помню, ребе. Я была не лучшей вашей ученицей, но вы были хорошим учителем. 

— БатАми, или Басами. Или даже Бассама. Красивое еврейское имя.

— Так в этом не будет обмана? — потребовала прямого ответа Гитл. — А то выглядит так, что мы спорим с Талмудом.

В какуюто минуту реб Нахум был готов улыбнуться так широко, как улыбался он всегда в похожих случаях, и ответить: «Конечно, нет!» Ведь Гитл, как и другие, — правды не скроешь, — пришла именно ради этих его слов и ради этой уверенной улыбки. Она тоже хотела переложить ответственность на него. Но минута слабости миновала, и он сказал ей то, что должен был.

— Не будет ли обманом? Не знаю, Гитл, откуда мне знать? Ты даёшь девочке имя, ты говоришь, что она дочь нашего народа, но слова иногда остаются только словами. У вас впереди долгая жизнь, и эти слова тебе придётся подтверждать. Не ей, а тебе. Если сможешь так жить, то обмана не будет. Подумай, прежде чем брать на себя новый груз, он может оказаться тяжелее, чем тебе кажется сейчас.

Реб Нахум какоето время ещё говорил о Талмуде и о том, что обмануть Талмуд невозможно, но очень легко обмануть себя. А когда Гитл ушла и следом за ней вышла невестка, оставив его одного в комнате, реб Нахум продолжал размышлять над своими же словами. Он поднялся из кресла, мелким старческим шагом подошёл к столу и взял в руки ханукию.

Она оставалась такой же тяжёлой, как много лет назад, в годы его детства. Те же львы и те же единороги, поднявшиеся на дыбы. Только с левого дуба когдато улетел орёл, и с тех пор на его месте сидит хоть и очень похожий, но другой. Реб Нахум был уверен, что знает всё о старой серебряной лампе. Но лишь этим вечером он впервые задумался о том, что видел и считал естественным: в тугих сплетениях серебряных нитей, в орнаменте лампы отчётливо проступали украинские мотивы. Гроздья калины, подсолнухи, склонившиеся к земле и маки, настоящие степные маки, расправившие широкие лепестки. Прежде он любил размышлять над символикой изображений на задней стенке лампы, но только теперь удивился тому, о чем не думал прежде: старые бердичевские мастера, украшая ханукию, объединили иудейские мотивы с украинскими.

Может быть, всё меняется не так уж радикально, как казалось ему в последние годы. Иногда мы судим о переменах, почти ничего не зная о прежних временах и ещё меньше представляя себе будущие.