8 июня в ЦСМ «Белый Свет» откроется выставка «Хвала пейзажу» Ахры Аджинджала. Kyiv Daily поговорил с художником — о пейзаже, его видах и составляющих. 

Разновидностей пейзажа очень много. Давай обсудим твой пейзаж. У тебя ведь не архитектурный пейзаж, не ведута, не морской пейзаж?

― Мне ближе ландшафтный пейзаж. Я начинал с типичных кавказских южных пейзажей ― сочных, с красными крышами, морем, холмами, горами — тогда, когда приехал из Абхазии. Через какое-то время у меня  начали появляться и городские пейзажи, и цвет. Позже я поехал на пленэр  в Литву и жил в монастыре, в Пажайслисе, под Каунасом. Там ― просторы, небо красивое, каждые 15 минут оно менялось. После Литвы пейзаж у меня начал меняться. Больше внимания я стал уделять небу, не во всех работах, но всегда одинаково и не может быть. Через эти небеса, через это писание неба я начал двигаться в сторону минималистских пейзажей. 

Я ограничил себя двумя плоскостями ― небом и землей. А между ними, на стыке  земли и неба может что-то происходить. Или не происходить. Это две стихии, которые соприкасаются или переходят одна в другую.

Пейзаж для художника перво-наперво ― это созерцание. Меня это всегда вдохновляет. Я могу просто стоять и смотреть,  очень долго смотреть на просторы, равнины, поля. Особенно когда рапс начинает цвести за городом, под Киевом. Мне нравится слушать тишину, которая исходит от пейзажа, лишенного людей. 

А потом, когда ты начинаешь работать, ты разговариваешь с этим пейзажем. Он, конечно, другой, нежели в реальности. Понятное дело, все увиденное переваривается, ты отбрасываешь что-то, наполняешь чем-то другим, двигаешь какие-то композиционные ритмы, но при этом в пейзаже появляется человек — не на холсте, а перед холстом.

Я для себя определил: готовый пейзаж мне нравится, если я смотрю на него со стороны, если он во мне отзывается, если я вижу в нем себя. Когда публикую свои работы, многие мне пишут: «Как хочется войти в этот пейзаж». Как бы примитивно это не звучало, это имеет важное значение в соизмерении, со-отношении себя с этим пейзажем. 

Пейзажи как собеседники, они включают человека в диалог ― действительно, это важная вещь, объединяющая все твои пейзажи. 

― Да, человеческое измерение всегда должно оставаться. Например, Вайсберг писал свои пейзажи по «слабому антропному» принципу. Эта тема меня волнует тоже, просто она у меня по-другому звучит. По большому счету это соотношение человека и пейзажа, невидимая взаимосвязь. Мне нравится, когда говорят: «Я в этом пейзаже и погулял бы, и походил бы. Как я для себя определяю, что работа закончена? Когда я начинаю чувствовать себя включенным  в этот пейзаж, переживать за него.

Музыканты, работая в классической  импровизации, имеют некоторые заготовки. Твои две плоскости выглядят как заготовки для импровизации?

― Да, наверное есть такое. Когда я начинаю работать, в голове уже что-то задумано, но момент свободной импровизации, лишенной продуманности, во время работы происходит тоже. Для меня важно, чтобы зритель почувствовал, что мои пейзажи сделаны легко. Разумеется, они могут быть не сделаны легко, но должны быть легко и просто читаемы, это важно.

Давай обсудим «лирический пейзаж». Я не могу твои пейзажи взять и так просто охарактеризовать лирическими, потому что в них чуть больше, чем безмятежная тишина или там — спокойствие туманного утра.

― Да, я бы тоже не сказал, что они лиричные. Но драматичными я бы тоже их не назвал.

А самое точное определение, на твой взгляд, какое? Созерцательные?

― Созерцательность ― какая-то отстраненность на первом этапе и отсутствие  соучастия в этом пейзаже. 

Мне не хочется втискиваться в готовые клише и рамки. Я делаю много пейзажей. Иногда спрашиваю у себя: «Что ты нового можешь здесь найти»? А потом работаю, и какие-то идеи возникают ― и я продолжаю работать, что-то для себя открываю, а открыв, обнаруживаю ― за этим есть что-то еще, новое, следующее открытие. Поэтому в своих отношениях с пейзажем я ставлю многоточие, и в разговоре с этой тишиной у меня многоточие тоже. Куда меня это выведет ― я не знаю.

Разговор с тишиной ― прекрасная вещь. А что это за открытия, можешь сказать, или это очень личная история?

― Чисто технические, чисто пластические, чисто цветовые, какие-то эмоциональные, — без этого у художника никак не может быть. Для меня важно цветовое решение. Композиционно — это две плоскости (земля—небо), важно, чтобы при этом каждая плоскость работала, чтобы они дополняли друг друга и не нарушали, не перебивали общий ритм, который  возникает при взгляде на  работы в целом.

Композитор Джон Кейдж тоже работал с тишиной.

― Да. Меня это очень волнует, особенно в последнее время, когда там много информации отовсюду. Для меня важно уйти в физическую тишину и каким-то образом перенести ее на холст. И лучше всего в этот период у меня получается пейзажи. Костяк, идею я для себя сформировал: на выставке будут пейзажи, хотя я не исключаю и работы другого плана, натюрморты. Кстати, это будет продолжение выставки под названием «Внутренний пейзаж», которая проходила тоже в «Белом Свете», в 2019 году.

Это для тебя сейчас такая терапевтическая вещь? Ты так реагируешь на внешний шум?

― Для художника арт-терапия ― это плохо.

Пейзаж ― это твой вызов, твое уравнение?

― Да, да, да.

Ахра, почему ты никогда не рисуешь город?

― Есть у меня несколько работ. Какие-то я показывал, какие-то ― нет. Пока не хочется. У меня какие-то наброски  городские есть, но масштабно и последовательно с этим я еще не работал. 

У меня нет отторжения ни перед чем, все идет, как идет. Может, я и к городу приду, и к людям, и к человеку в пейзаже, и к обнаженной натуре, и к каким-то композициям. 

Я не говорю, что надо делать то, что хорошо получается, потому что в этом есть определенный тупик. Если у тебя хорошо получается пейзаж, рано или поздно ты упрешься в тупик. Может быть, в случае с пейзажами у меня так и произойдет. Я этого не боюсь: я проходил эти моменты, выруливал из этой ситуации в процессе работы. Я не знаю, как я закончу работу. Главное, чтобы в конце работы она во мне отзывалась. На днях, например, я закрасил несколько холстов, потому что они…. будто не мной рожденные.

Ты сердишься, когда закрашиваешь работу?

― Нет, этот период я тоже прошел и воспринимаю это спокойно. Я знаю, что рано или поздно там родится что-то другое. Бывает даже такое, что я ухудшаю работу, но не сержусь. Как раз в этом случае все ― в моих руках. Этот отвернутый  холст постоит, развернутым к стене. Холст и я должны созреть, нам нужно встретиться в определенном месте в определенное время, иначе не состоится мой разговор с ним.

Ты не рисуешь на заказ. А если бы заказ был, ты взялся бы?

― Если бы мне продиктовали тему и сказали: «Мне надо то-то и то-то», я не взялся бы. А заказ по мотивам моих же работ (назовем это «авторской вариацией на тему») — возможен. Как ты пережил карантин? Было ли тебе трудно? Чем ты вдохновлялся?

― Карантин ― это продолжение моего образа жизни, которым я живу с тех пор, как  переехал в Киев. Ничего особенного в этом плане не изменилось, кроме физических неудобств (нельзя было купить красок для холстов; но их можно было заказать).  Я ходил в мастерскую и работал. Когда весь мир только ушел в себя ― я уже был там. Я даже по этому поводу шутил: «Я не зря себя тренировался сиденьем в Отрадном все эти годы».

Да, мир присоединился к Ахре.

― Меня Вайсберг давно обозвал «отраднинским отшельником». Я не тусовщик, и не был им никогда. Я еще больше углубился в тишину. При том, что информационно неприятно все звучало с появлением этого вируса и связанных с ним волнений, я все же находил моменты тишины.

Текст: Вика Федорина

Фото: Сергей Мазураш, Ахра Аджинджал

• Что: выставка «Хвала пейзажу», White World
• Когда: с 8 по 26 июня; галерея работает с 11:00 до 19:00 кроме воскресенья и понедельника
• Где: ул. Пушкинская, 21А