Колонка Игоря Померанцева ко Дню жертв политических репрессий в Украине.
Их жены. О них вспоминают не часто. Имена их мужей, брошенных за решетку, сосланных в Сибирь, на Алтай, в Среднюю Азию, хотя бы иногда мелькают на страницах мировой прессы, произносятся независимыми радиостанциями. За освобождение их мужей, политзаключенных СССР, борются десятки гуманитарных организаций, сотни отзывчивых людей во всем мире.
Я хочу хотя бы немного рассказать о судьбах жен украинских политзаключенных. Когда-то в одном из своих эссе Евген Сверстюк, тогда ещё литературный критик, а не каторжанин и ссыльный, писал: «Никогда не была она ни царевной, ни принцессой, женщина моей земли». Через три года после написания этих строк жена самого Сверстюка стала женой политзаключенного.
Что чувствует жена арестованного? Должно быть, ее первое чувство – отчаяние, горе, одиночество. Дом становится пустым. Потом – допросы. Тебе угрожают, упрашивают, снова угрожают. Эти допросы – только начало. Потом суд. Кордоны милиции, дружинники, люди в штатском. Тебе сообщили о суде лишь за час или за два до судебного заседания. Ты наспех причесываешься, красишь заплаканные глаза – ведь это будет ваше первое свидание за долгие месяцы разлуки. Тебя не пускают в зал, потом пускают: там полно чужих, враждебных лиц, но ты их не замечаешь. Ты смотришь на его скулы, запавшие глаза. Они улыбаются тебе. Разве это не счастье?
После суда, после не укладывающегося в мозгу приговора, — двухчасовое свидание, вы сидите, разделённые стеклянной стеной. Говорить можно только по телефону, вас прослушивают, в любой момент могут прервать. Потом годы одиночества. Редкие письма. Редкие свидания – за семь лет семь суток, проведенных вместе. И все эти годы угрозы, посулы, вновь угрозы. Тебя пытаются скомпрометировать, к тебе пристают, как к Леониде Свитличной, на троллейбусной остановке разбитные мужчины. Тебя фотографируют на берегу Днепра, как Раису Руденко, чтобы потом смонтировать твой снимок с фотографией какого-то красавца и послать фальшивку мужу в лагерь. Тебя силой запирают, как Ольгу Матусевич, в кожно-венерологический диспансер, объявляют больной и сообщают мужу, что жена его – гулящая. За жен не вступится «Эмнести Интернэшнл» – ведь они на свободе. За них не будут просить в Кремле американский сенатор или лидер французской оппозиции.
Я вновь возвращаюсь к эссе Евгена Сверстюка: «Нигде в мировой литературе нет такого трагического образа, который под именем Катерины, Оксаны, Совы, Марины, Наймички, Слепой, Ведьмы, Лилеи – подымается, в конце концов, до символа Святой Богоматери Марии, пережившей самые большие страдания…»
Я назову имена не литературных героинь, а женщин, страдающих и ждущих. Ваше имя, Лёля, ваше, Лиля, Раиса, Вера, Люба, Галина, Надия, Оксана Якивна, Звенислава, твоё, Ольга, твоё, Ирина, и ваши, Светлана и Алла, на кого только-только обрушилось горе. Простите, что не могу перечислить всех.
Игорь Померанцев, 1979
