Она легко улыбается и много работает. Школа, дисциплина, самоорганизация, — вот что скрывает сияющий фасад. Kyiv Daily поговорил с актрисой о планах, ремесле и ключевом моменте фильма «Мої думки тихі».

Вас узнают на улице?

— Да, но меня узнавали и до «Думок». 

Это началось с «Леси и Ромы»?

— (задумывается, кивает) Хотя с тех пор я немного изменилась. В мене ж ще громадянська дуже голосна історія. Но узнают. (улыбается, она вообще — легко улыбается) По голосу, наверное. Сейчас вышло кино, навколо нього большой шум, розмова. Приятно, что многие люди ко мне подходят, говорят спасибо. 

За что благодарят?

— За мою гражданскую позицию. Мне очень дорого, когда незнакомые люди говорят: «Мы хотим вас поблагодарить».

Тяжело быть совестью нации?

— Не могу сказать, что я совесть нации, я простой, нормальный человек. Но я — честная.

Вас раздражает, когда артисты публично высказываются о политике и злободневном?

— (широко улыбается) Я ведь тоже иногда говорю такое. Я эмоциональный человек, но думаю, что в ста процентах того, что я говорю, 25%  — точно по существу.

Начиная с 2016-го года вы – постоянный ньюс-мейкер. Это трудно?

— Это тяжело. Я хотела бы ненадолго остановиться. Я понимаю, что обязательно будет отдых и выдох. И еще я понимаю, что дальше буду еще серьезнее и строже отбирать материал. Это касается и кино, и аудиовизуального контента.

С каждым новым фильмом строгость отбора усиливается?

— Да. У меня становится больше отказов. А ведь мы живем в стране, где предложений о работе не так много, особенно для актрисы моей возрастной категории. Это так странно: Netflix перешел на главного героя-героиню, в фокусе — женщина, а мы – ещё всё нет.

Потому что  в мире наступила women’s power,  у мира —  женское лицо?

— А у нас еще нет. Я имею ввиду то, что происходит в реальной индустрии. У нас опять какая-то гендерная проблема. У меня вопрос к представителям индустрии:  зачем вы дискриминируете женщин? Женщины у нас никогда не были слабыми, одна Анна Ярославна чего стоит. У нас же до сих пор: либо молодая условная Аленушка с тяжелой судьбой, ее изнасиловали, но она «поднимается с колен», двигается дальше и становится сильной. Либо — ограниченные роли для женщин-актрис среднего поколения. 

Чтобы вы выбрали: кофе или чай?

—  Кофе.

 Театр или кино?

— Кино-театр. Не могу выбрать, это разные способы существования.

Андрухович или Забужко?

—  Забужко-Андрухович.

Леся Украинка или Шевченко?

Что за  вопросы такие? Оба!  Они разные, я не могу (я отказываюсь)  выбирать. 

Софи Оксанен сказала, что Леся Украинка сформулировала национальную идентичность: «В других странах такого человека либо нет, либо он не настолько влиятелен, не настолько важен». 

— А Шевченко наш главный и несгибаемый  постмодернист, никогда не отступал, держал спину.

Оставляем обоих. Ганна Барвінок или Марко Вовчок?

— По женскому темпераменту мне ближе Марко Вовчок. Если говорить о личном и  человеческом уважении — Ганна Барвінок.

Ивано-Франковск или Киев?

—  Не могу я выбирать! Это то же самое, что выбирать между мамой или папой.

Лыжи или море?

—  Море-лыжи. Море в горах, горы на море.

Трагедия или комедия?

— Трагикомедия – мой любимый жанр на стыке жанров. Баба Прися в «Сталкерах» – тоже трагикомедия. Это в кино она вышла в жесткую этно-триллер-драму.

Вас сравнивают с Раневской, только красивой и счастливой.

— А когда-то меня сравнивали с Роми Шнайдер (широко улыбается), видимо, возраст ушёл. 

Да нет же, вы красавица!

— Я всё понимаю. Если с Раневской, это почётно. Если бы у меня еще было ее божественное чувство юмора…. Но я еще расту – может быть, в ее возрасте оно у меня и будет. И даже более беспощадное.

Когда вы появляетесь в кадре или на сцене, что-то происходит, случается какая-то химия. При этом кажется, что вы ничего для этого не делаете. Насколько это сделано и насколько это  — вы?

—  80% меня, а 20% – работа, то, что нельзя просто так взять из воздуха. Это надо знать, это школа, ремесло.

Это можно зазвать словом  бэкграунд?

—  Это то, что проработано, но только когда я точно уверена, что это можно «включать». Когда я «плаваю» в ситуации, я пользуюсь генератором, и подключаю эти 20%. Обычно я «плаваю», когда мне надо сделать персонаж – а я его не очень «хочу». Актеры это ведь зависимая профессия. Мы не всегда можем отказаться. А в театре я не имею права отказаться, ну или мне надо уходить из театра. Есть моменты, когда мне говорят: «Надо, Ирма». А я понимаю, что нахожусь в тренажёрном зале, а не на Олимпиаде.

А есть спектакли, или роли в кино — как Олимпиада. И мое «Я» там присутствует, и этот персонаж очень «Я», то есть я могу рассказать через этот персонаж то, что очень нас сближает и то, что меня саму очень волнует. Получается, что говорит баба Прися, не я, совершенно другой человек, выросший в другой реальности, в другой точке отсчёта. Но я её понимаю, и внутренне солидарна с ней. Баба Прися —  не совсем женщина, скорее  символ, некая сила, древние знания. И через неё я хочу быть услышана как Ирма, мне это интересно. Когда я выхожу на эту Олимпиаду, у меня тогда возникает азарт, готовность на великі змагання. 

Что касается других ролей… у меня ведь их очень много. Есть откровенно никакие. Знаете,  «никакая» роль у актёра – это не всегда вина актёра. Пр-разному бывает: бывает, с партнёрами не повезло, ну не владеют они школой. Ты в форме, ты знаешь: что вы сейчас играете — гротеск. Ты точно знаешь направление, в которое надо выруливать. А они «работают» психологический театр. Ты не принимаешь этот уровень, но тебе нельзя выбиваться. А это значит, все, материал отторгается, ты проскакиваешь, отбываешь эту работу и знаешь, что это провал. Ну, не провал.… Это даже будет нравится (актерам и зрителям), но это — не то и не твоё. 

А есть работа, когда всё сходится: режиссёр, партнёры, ты, твой персонаж, материал, сверхзадача, идея — ради чего все. Когда всё сходится, тогда роль превращается в удовольствие. Так бывает очень редко, — это вам скажет любой нормальный артист. 

Расскажите о вашей театральной  школе и о Богдане Козаке.

— Богдан Николаевич – это человек-интеллект. Европеец,  со свободным внутренним театральным чутьем. У нас нет подобных мастеров. Богдан Николаевич  не рассказывал нам, как существовать в кино, у него и  не было практики существования в кино. В кино я училась всему сама. Кстати, я бы нашей мистецькій освіті рекомендовала бы подумать о том, что у актёров, которые учатся на актёра театра и кино, должно быть два мастера. Если в разборе (театр и кино) всё одинаково, то на практике все совершенно разное.  Два мастера должны сотрудничать и вести ученика  вместе. У Богдана Николаевича были очень хорошие отношения с Ежи Гротовским. Он привил нам любовь к Гротовскому. И на первом  же курсе он познакомил нас с Питером Бруком, Георгием Гурджиевым, Товстоноговым, Эфросом, Мейерхольдом, и, конечно же, с  Лесем Курбасом. 

Хорошее базовое образование?

— Да. У Богдана Миколайовича викладачем був Тягно, ученик Курбаса. Богдан Ступка тоже учился у Тягно. Неплохая школа.

Что вы любили больше всего, а что ненавидели?

— До сих пор я ненавижу фальшь. Лучше сказать правду, лучше прозвучит «я ненавижу тебя», чем улыбаться, говорить «я люблю тебя» и молча ненавидеть. Я не люблю неправду, предательство и глупость, равнодушие. Человек, которому ничего не интересно, мне непонятен. 

Почему у вас не сложилось  с истфаком? Вы были умной, начитанной отличницей.

— Я плохо написала диктант. Я до сих пор делаю ошибки… Это был 1992-й год. Программы были 1991-го года, по ним можно было завалиться совершенно не по специальности. 

Продолжаете интересоваться историей?

— Конечно, дома много книг по истории. Я дружу с Зинченко, Кипиани, Вятровичем, археологом Синицей. Я обожаю их, преклоняюсь перед ними.

Если вам предложат сыграть в каком-нибудь историческом фильме, согласитесь? Какой-нибудь польско-украинский исторический фильм?

—  Конечно, мне бы хотелось, сыграть реального персонажа. Главное в нем — есть за что-то зацепиться. Якщо говорити про якесь історичне відкриття – те, що ми забули, – польсько-литовський період, заснування Києво-Могилянської академії.

Какие уже сыгранные роли вам интересно было бы прожить по-новому сейчас, в вашей взрослой жизни?

— Не знаю. У меня была когда-то идея попробовать  ситком «Леся+Рома» с точки зрения той женщины, которую мы отпустили 10 лет назад: что с этой Лесей произошло? Какой она стала? Что касается других кино-героинь…. в кино их было немного. 

Меня больше интересует не то, что уже было, а то, что будет. Это  в жизни мне интересно то, что было, — зная прошлое, я легче понимаю то, что будет. 

Пока не можете говорить о планах?

—  У нас есть один проект, мы ждём запуска, это тоже будет дебют. 

Меня бы очень заинтересовала социальная история про человека, который посвятил себя какой-то миссии. Мне хотелось бы рассказать о человеке, который несет свою маленькую историю и влияет на историю большую. 

Мне хочется, чтобы с моей героиней произошла какая-то трансформация. Роль, которая плывёт, идёт вертикально или горизонтально, я хочу, чтобы чтобы можно было допридумывать амплитуду, чтобы в моей героине уже была заложена  трансформация, чтобы мне было интересно  её копать.

Это было заложено в вашей героине фильма, который уже стал народным?

— Когда я прочитала сценарий, – на сцене в машине, – для меня все стало понятным. Да, когда сын говорит мне: «У тебя никого нет».

Тут я поняла, как копать мою героиню — до и после. Сцена с гороховым супом — кульминационная в построении персонажа.

Причем сцена с гороховым супом выглядела смешной, хотя она —  это абсолютно трагический эпизод.

— Вслух героиня говорит о супе, а на самом деле думает: «Ах, как мне больно. Ты взрослый. Я не могу это принять». 

Такого масштаба монологи до этого были возможны только в театре?

— Да, к сожалению. Но у нас появилась талантливая молодежь. А в кино мы долго ждали, когда появятся молодые.

Вам интересно было работать с ними?

—  Да, очень.

Когда вы поняли, что они новички?

— Я была предупреждена, что это дебют режиссёра. Потом я узнала, что будет дебют и у актёра. Про оператора и художника Марго я узнала на площадке. А про продюсера я это  узнала на сдаче в Держкино.

Были моменты, когда вам хотелось с ними заговорить свысока?

— Я никогда это не делаю. Даже к уборщице, которая убирает в гримёрке, я отношусь с уважением. Но я всегда спорю, особенно с маститыми режиссёрами. Я непослушная и неуправляемая актриса. И поэтому я — очень хороший союзник. Классные и сильные режиссеры любят работать с такими, как я. 

На театр у вас хватает времени?

— Давно не было времени. Одно шло за другим, но сейчас у меня будет два театральных проекта. Один из них мы в течение нескольких лет не можем начать из-за моего фильма, но сейчас начнём. А второй проект— предложение от польской режиссёрки. С ней я начну работать в конце 2020-го года.

Где, в Молодом?

— Нет. Это будет в Украине, но не буду говорить пока, как и  где. 

Расскажите об «Оскаре и Розовой Даме», вам хотелось бы его сыграть как моноспекталь?

— Нет, Фрейндлих прекрасно это сделала. А я его изначально почувствовала по-другому, через живого ребёнка. Для меня это скорее онлайн-история. Которую на наших глазах проживают реальные дети. Может, это и спекулятивный приём, но очень важный. Для нас это был не проект-спектакль, а проект, который должен вытащить, встряхнуть  чиновников. Дети в нем важнее, чем я. Спектаклю скоро  будет пять лет. Он своё дело сделал, и сделал очень много.

А с чего он начался? Вы прочитали книжку, или вам позвонил режиссёр?

— С моей инициативы. Всю команду набирала я. В 2011-м году мне позвонили участники программы Відродження «Стоп біль!» с просьбой поддержать таблетированную морфин-программу для тяжелобольных пациентов. Я согласилась, и стала амбасадором этого движения. Потом ко мне присоединились Сергей Жадан и Андрей Курков. Потом появились палиативно-хосписное движение и детская палиативная программа.

В 2012-м году Руся Асеева сделала выставку в комплексе «Арсенал» под названием «Дети, которых нет». Эта выставка вывернула меня наизнанку. Хотя я уже знала все цифры статистики: что таблетированный морфин нашим детям не подходит, а нам нужны пластыри и сиропы, что у нас 17 тыс. детей погибает без нормального обезболивающего, что у нас 70 тысяч детей потребують супроводу як паліативни пацієнти. 

Чем я могла помочь как актриса? Это большие бюджеты. И я подала заявку. Потом был Майдан, началась война. В 2015-м году приехали доноры фонда Сороса, и они поддержали мой  проект. Тогда я попросила Ростислава Держипильского – он мой кум, и мы учились вместе, – написать пьесу, инсценизацию. Появился Вакарчук. Я понимала, что мне надо притянуть публику, а у Славы есть песня, которая очень ложилась на эту историю. Потом мы уже вместе с Держипильским просили Славу Вакарчука написать все темы для спектакля. Потом к нам присоединились художники Ярмоленко, Титов, Березюк.

Я думала про одну дитину, а Ростислав вирішив наситити лікарню тими героями, які є у Шмітта: и Пегги Блу, и Попкорном, и Эйнштейном, Сандрином. 

Звісно, що у дітей ти не можеш вимагати планку існування…Мені треба було трошки спустити це все, стати примітивнішою, а їм — піднятися. Ставати в світло, не говорити, немов віршики, завченими текстами, вміти імпровізувати, бути живими. Я спеціально не говорила цели репліки, щоб вони вирулювали самі. Вони почали думати на сцені. Ми навчили їх, мені здається, краще, ніж деяких акторів. Тут дуже вдало відбувається мультимедійна історія, листи, музика «Океану Ельзи». Ми свідомо робили не виставу, ніхто не претендував на мистецьке гран-прі. Ми робили відому акцію, яка би змусила розбити інформаційну блокаду, і змусити чиновників не промовчувати цю тему. Нам це вдалося. Паліативне знеболення в 2016-му році було закуплено. 

Вам хотелось бы принять участие в каком-нибудь документальном театре?

— Да. Мне нужна своя история. Мне необходимо какое-то время, чтобы обдумать и написать это. 

Бывает так: вы читаете книжку, а она вас потрясает настолько, что вы думаете, что вот это надо было сыграть?

—  Да. Или даже не я сыграла, а чтобы это просто сняли.

 А о чём таком вы думали из последнего?

— У меня так было с «Солодкой Дарусей» Матиос. Это очень крутая тема – человек во времени. Сейчас показывают «Капернаум», в котором ребёнок становится жертвой, на его глазах произошла катастрофа. Каждое последующее поколение несет все негативное  и позитивное предыдущих. Прошлое приобретает разнообразные скрытые мутации, хорошо бы их знать в лицо.

Текст: Вика Федорина