Киевский композитор Алексей Шмурак о «Подслушанном музее», цикле «Музыка и власть» и исследовании границ музыки.
Мой первый вопрос о серии «Подслушанный музей: Пейзаж». Как то было придумано и как сделано. Как вы общались со слушателями? Зачем вам это и что будет дальше?
— Олега Шпудейко, моего соавтора в этом проекте, интересует тема акустической экологии. Как звучит мир, как он звучал, как меняется его звучание. В 2013 году у нас был проект «Смирение». Олег сделал полевые записи (то есть такие, которые делаются не в студии) разных типичных киевских звуковых пространств. Маршрутки, пикающие кассы супермаркетов, разговоры на Пейзажной аллее, шум под мостами через Днепр. Мы скомпоновали из этих звуков часовой микс и под него делали вживую импровизацию — втроём с Золтаном Алмаши. Сейчас 2020 год и Олег, слушая те материалы, с удивлением обнаружил, что звуки города поменялись, и поменялись довольно значительно. Мы будем продолжать эту тему в разных проектах.
Теперь к текущему проекту. В Музее у нас появилась возможность поработать с темой памяти о звучании мира, природы, транспортных средств, городов и сёл через обращение к картинам художников. Зал пейзажа включает работы от начала девятнадцатого до начала двадцатого века. Полевых записей звуков того времени не существует. Мы предложили Музею идею звуковой инсталляции. Разделили картины на восемь блоков, каждому блоку соответствует колонка. Из колонки время от времени звучит то, как мы представляем звуковые пространства той или иной картины. Когда мы искали звуковые соответствия, мы обнаружили множество интересных и парадоксальных вещей. Во-первых, очень часто то, что на картине на первом плане, в звуке или вообще не выражается, или далеко не так важно. Во-вторых, часто современные записи похожих пространств не подходят потому, что слишком много анахронизмов — шумов машин, металлических частей. Приходилось миксовать, придумывать, обрабатывать. В-третьих, кое-где художники, приукрашивая действительность ради эпичности или идилличности, меняли тем самым и звуковой мир; например, есть картина с разговором на заснеженной земле, но нет следов людей, как будто людей спустили на вертолёте или летающей тарелке; или есть картина с лодочкой, лодочником и багром, но нет ни малейших следов на воде, то есть волн, как будто ни вода, ни лодка не двигаются. Все эти особенности мы постарались отразить в нашей инсталляции. Посетитель, попадая в зал, оказывается в ситуации сосредоточенного просмотра-слушания, замечает какой-то звук и тем самым иначе видит картину.
Инсталляция работает до 15 июля. В разработке нам помогала команда из сотрудниц музея (Оля Балашова, Оксана Баршинова), меценатка проекта Юлия Башлакова и дизайнер-архитектор Саша Бурлака.
Будут ли истории про Натюрморт, Портрет и тд?
— Мы планируем продолжить сотрудничество с Музеем в этом формате и сделать подобные инсталляции с тем же техническим решением в других залах. Названия мы подберём позже, но уже могу сказать, что дальше будут очень интересные вызовы, где нам нужно будут подбирать звуки к социальным и психологическим ситуациям или мифологическим образам.
Добавлю, что мне очень понравилось то, насколько живо отреагировали посетители на открытие выставки. Они сразу предложили идеи дополнений, новых звуков к некоторым картинам, и мы уже работаем над этим.
Расскажите о цикле лекций «Музыка и власть».
— Идея цикла лекций «Музыка и власть» возникла как реакция на усиливающийся темп истерических реакций, скандалов, хайпов в социальных сетях по разного рода социальной, политической, этической проблематике. Музыка — одна из наиболее сакрализированных сфер деятельности человека. Именно применительно к музыке (по крайней мере, классической) чаще всего звучат слова о Боге, духовности, тайне, невыразимом. В музыке с наименьшим успехом проходят реформаторские политические кампании. Вайнштейн и Поланский на слуху, а имена насильников и самодуров из классической музыки стыдливо замалчиваются.
Можно сказать, что музыка — одна из наиболее инертных индустрий. Причём это касается не только классики. Тот же хип-хоп до сих пор использует язык насилия и унижения, а поп-музыка, если её тексты подвергнуть суду имени Греты Тунберг, окажется чудовищно патриархальной, виктимной и чего ещё похуже.
Я — музыкант и, в то же время, стараюсь следить за происходящими в обществе процессами. На стыке дисциплин и оптик родилась идея курса лекций, в которых я постараюсь раскрыть различные вопросы между этикой и эстетикой, традициями и реформами.
Увидев название цикла, я подумала, что речь пойдет о форме, вы расскажете об одах, все услышат в этом что-то новое. Но нет. Это, действительно, стройный логически курс (как, кстати, и ваш предыдущий), и он не только о формальной стороне дела. Как бы вы коротко его представили: для чего он, для кого?
— Курс для тех, кто хочет открыть историю музыки с новой стороны, кто хочет разобраться в музыке как индустрии и, соответственно, в её социальной проблематике; для тех, кого интересует соотношение идентичности и музыки как медиа. Желание разобраться-то есть, споры уже ведутся.
Предполагаете как поменяет ваших слушателей это знание?
— Простое станет чуть более глубоким, а сложное — более понятным. Безусловные иерархии чуть погнутся.
Давайте пройдемся по отдельным лекциям цикла о власти в музыке.
— Первая лекция о том, как и почему разные люди и движения пытались и пытаются опровергнуть старые системы и применить новые. Я о звуковысотности, гармонии, ритме, системе жанров, сложности и простоте.
Вторая — про дирижёров, музыкальных коллективах и индустрии в целом. Может ли быть горизонтальность, демократичность в музыке.
То есть, первая буквально — о захвате и смене власти.
— Да.
Вторая — о том, что дирижеры диктаторы?
— Ну, не только. * Они же реформаторы.
Про реформаторов согласна. В общем, политическая фигура и вверенный ему социум. Дальше.
— Третья про власть мифов и иерархий. Про власть музыки как медиа. Как мы подчиняемся заголовкам, ритмам, гармониям, тембрам, разного рода манипуляциям.
Гендер и нация?
— Это пятая. Чуть позже расскажу. Четвертая о том, как может музыка работать этическим инструментом. Можно ли в звуках выразить позицию, протест, отношение. Есть ли «злая» и «неэтичная» музыка.
А бывает ли злая и неэтичная музыка?
— Пока не знаю.* Пятая касается гендера и нации — сверхострый вопрос. Касающийся дискуссий об этническом и физиологическом. И идентичности вообще. Почему мы какую-то музыку считаем «своей» шкурно.
Гендер в музыке — это звучит одинаково заманчиво и для хайпа и для содержательного разговора. Скажите, Алексей, у музыки есть гендер?
— Конечно. * И я это докажу
Окей. Ну хотя бы какой метод обещаете: хайп или академическую беседу?
— Задушевный разговор, но без лозунгов и партийности.
Отлично. Последний вопрос — цитата Назара Стеца: «Зараз ми активно почали обговорювати проект з Олексієм Шмураком. Сподіваюсь, у нас все вийде. Це буде, напевно, восени, у вересні-жовтні. Якщо буде швидше, я буду тільки за. Але тут усе залежить від композитора». Можете об этом рассказывать?
— Сотрудничество с контрабасистом Назаром Стецём началось с его предложения. Мы поговорили о форматах и остановились на акустическом. Назар — контрабас, я — рояль.
Рабочее название проекта — «Мефисто-танцы». Источников вдохновения, по большому счёту, два — это, во-первых, облако украинских легенд, мифов, сказок, историй, связанных с дьявольским, чертовски, страшным, чудным, загадочным и зловещим, и, во-вторых, система танцевальных жанров.
Интересно, что танцы и зловещее соединялись как минимум со средневековых времён: макабрические танцы, карнавальные танцы против чумы, то есть болезни и смерти. В танцах, и это вполне очевидно, видели и буквально болезненное (хромоногость, припадочность, неврологические симптомы), и табуированное (то есть сексуальное и социальное), и, в то же время, танцы плотно связаны с унификацией общества во имя власти — вполне себе демоническая тема. Не зря в оркестровом «Вальсе» Равеля слышны мировые войны, атомные бомбы и чуть ли не сингулярность. Позже стало нормой считать дьявольским танцем танго. Ну а сейчас танец — важнейший социокультурный конструкт киевской идентичности. Клубы, знаменитая вечеринка «Схема». Для многих техно и в целом клубная культура ассоциируется тоже далеко не с ангельским и законопослушным. Короче говоря, открываются очень интересные пересечения.
Если говорить о музыке, я собираюсь исследовать границы жанра, поработать с повторяемостью и, собственно, танцевальностью. Отчего нам хочется двигаться и пуститься в пляс? Каждая часть будет иметь два названия через двоеточие. Сначала жанр танца, затем отсылка к легендам. В вербальной коммуникации до релиза проекта расскажу о том, откуда что взято. Итого это будет номерной цикл. Задорный и веселый. Это не шутка.
*В этом месте был смайлик, это интервью – диалог в мессенджере fb.
