Наталья Бельченко родилась и живет в Киеве. Ее стихи переводились на немецкий, французский, английский, корейский, польский. На голландский, болгарский, литовский и латышский. Не так давно она сама стала переводить с польского. И писать стихи на украинском.
Что входит в вашу художественную задачу поэта?
— Задача… это звучит слишком глобально. Мне всегда казалось, что я стремлюсь выразить некие смыслы не напрямую, не в лоб. Мои стихи, написанные по-русски, представляются мне более сложными: это речь не-прямая, а как бы в обход, с неким зазором для интерпретации. Хотя писались они легче и быстрее, чем теперешние украинские, которые долго не отпускают и все время требуют окончательных мазков, как картина импрессиониста.
Для меня также важна сама задача перехода на украинский. Это ведь взаимоотношения с другой художественной традицией. Для тех вещей, которые я наверняка могу сказать по-русски немного иначе, я ищу точный вид украинского высказывания. Но, думаю, есть и сущности, обусловленные внутренней жизнью именно украинского языка, поэтому, наверное, одна из моих художественных задач: уловить и не исказить смыслы и образы, которые будут выражены мной или, чего уж там, выбрали меня как посредника для своего появления, словесного воплощения. Однако в случае необходимости надо вовремя предаваться остранению, потому что рука ремесленника и отточенная за годы форма порой может обездвижить самое летучее.
То, что должно быть сказано, будет сказано по-украински?
— И не как угодно — а так, чтобы не отступиться от своего поэтического языка. Я не отказалась от предыдущего опыта, и нет необходимости от него отказываться. А новый опыт постигается и выражается немного иначе. В юности удельный вес каждого слова ощущался сильнее. А сейчас пусть и возраст другой, но не хочется потерять остроту впечатлений и способность удивляться.
И переводы… это тоже теперь часть моей жизни, чуть большая, чем раньше. Теперь на русский я перевожу, если это интересно тем людям в России, которым я доверяю, например, Галине Климовой из «Дружбы народов». Зато появилась возможность переводить с польского. В основном переводила лирику Ярослава Ивашкевича, Виславы Шимборской, творчество авторов поэтической группы «Волынь», польских поэтов, связанных с Киевом — Зузанну Гинчанку, Болеслава Лесьмяна, современных поэтов, писавших о Майдане и нынешней войне. Эта возможность оказалась очень кстати; польский я только учу, и он для меня сейчас — непрестанное постижение, а не данность, как дан мне был русский с детства. В семье все говорили по-русски. Бабушка моя по отцу, когда приехала в 1930-х годах учиться в Киев, вообще русского не знала, могла только по-украински говорить. Со мной она уже говорила только по-русски, видимо, чтобы не усложнять мне жизнь.
Что для вас сейчас украинский? Музыка? Оружие? Жест? Это ведь сознательный переход?
— Сознательный. Невозможно ведь делать вид, что ничего не произошло с началом российской агрессии. Я — поэт, не участвую в политической жизни, и поэтому такой переход можно интерпретировать как жест. Но этим всё не исчерпывается. Украинский – это и потребность, и постижение. Я постоянно чувствовала, что упускаю нечто важное, не руководствуясь в полной мере своей украинской идентичностью. И упущенное можно наверстать, в том числе и через язык…
Казацкое село Чопилки, откуда родом родители моего отца, — на Переяславщине. Я бываю там нечасто, к сожалению; когда приезжаю, очищаю двор от бурьяна и хожу в пойме Супоя. Речка эта сейчас маленькая, зарегулированная, а пойма — огромная: когда-то река сильно разливалась:
…Трубіж і Супій суднохідні
Сховали чимало скарбів,
Чий майстер, утікши з робітні,
Минулим тебе запліднив.
Супой впервые упоминается в «Повести временных лет» по Лаврентьевскому списку под 1096 годом, а потом — неоднократно в «Киевской летописи» в связи с межкняжески-половецким противостоянием. И я эти холмы и вообще связь с теми местами очень сильно чувствую. Ощущение родовой памяти, конечно, не до времен Киевской Руси, но на пару столетий точно. И в недавней книжке «Знаки і знади», публикацию которой в издательстве «Дух і Літера» поддержал журнал “ШО”. Леонид Финберг любезно дал мне в качестве иллюстраций замечательные работы Ивана Остафийчука, очень созвучные по духу.
Кстати, в рецензии на эту книжку, опубликованной в «Критике», Юлия Емец-Доброносова пишет следующее: «Переживання існування в мові й самоусвідомлення – неуникні на сторінках збірки мотиви, адже «Знаки і знади» можна назвати найбільш сповненою наміром самопізнання книжкою Бельченко».
Как новое содержание нашей жизни влияет на вас-поэта — композицию, новые стихотворные формы?
— Мне кажется, что я стала писать немного проще по-украински, чем писала по-русски. Некоторые русские стихи легче распадались на замысловатые цитаты, украинские, возможно, более цельные. Но мне не хочется утратить своеобычность языка, не русского или украинского, а индивидуального. Кстати, с радостью приняла участие в проекте «Анонимная антология текстов» 2016 года, потому что меня позвал Дмитрий Кузьмин. Он – противник современной российской политики, переехал в Латвию, и участие в этой антологии для меня — дружественный жест. Вот два моих стихотворения читает Виталий Кальпиди:
Что касается способа перехода с языка на язык, сначала я переводила свои русские стихи на украинский, потом стала писать собственно по-украински. На последнем этапе «русского» писания почувствовала, что сознание подсказывает стереотипные русские рифмы, они норовят все время выскочить, и надо этому сопротивляться. Таким образом, я с радостью кинулась в новизну украинских рифм, потому что рифмовать для меня — самое милое дело. Благодаря работе с украинским языком я почувствовала, что какое-то поле для меня и в русском расширилось, это очень интересный процесс. Хорошо бы его отрефлексировать, в конце концов я дипломированный филолог с литературоведческими публикациями в прошлом, но, к сожалению, в последнее время не писала статей, кроме обзоров поэтических книг в журнале «ШО».
И если друзья меня опять позовут в какой-нибудь проект, подобный упомянутой уральской антологии, я приму в нем участие. Язык – неисповедимое явление, и для меня главное – не останавливаться в его постижении.
Украинский поэт в вас начался с чистого листа или вы чувствуете преемственность?
— Конечно, чувствую! Это Михайло Драй-Хмара, Микола Зеров, а также Майк Йогансен, Василь Мысык. Зерова всегда очень любила, после школы пыталась переводить на русский его сонеты. Нашла на Лукьяновском кладбище могилу его сына, где и его кенотаф тоже. Нельзя не назвать Василя Стуса. И среди современных авторов немало любимых. Я чувствую созвучность с ними в культурном поле, некое художественное родство. Это, например, Юрко Гудзь, Иван Малкович, Андрей Бондар, Галина Крук, Игорь Рымарук, Василь Герасимьюк, Петро Мидянка, Остап Сливинский, Марианна Кияновская, Оксана Луцишина. Перечисленных поэтов, начиная с Игоря Рымарука, я переводила на русский, эти переводы выходили в «Новом мире», «Дружбе народов», журнале “Воздух”.
Ваши переводы в российских толстых журналах были своеобразным мостом — вы переводили украинских поэтов, и у вас была «книжная полка», в которой вы рассказывали про украинских авторов. Таким образом вы представляли Украину. Вы продолжаете это делать или отпала необходимость?
— В какой-то момент мне показалось, что отпала. Понятно, что это интересно кому-то, но, на первый взгляд, весьма небольшому кругу людей. Галина Климова из «Дружбы народов» вернула мне веру в то, что это нужно. В «Дружбе народов» скоро выйдут стихи белорусов Андрея Хадановича и Марии Мартысевич, причем российские поэты их переводили на русский, а мы с Марианной Кияновской — на украинский. Планируется трехъязычная публикация.
То есть вы преодолеваете энтропию.
— Да. Раньше я искала если не оправдание, то объяснение своей тяге переводить на русский. Теперь у меня от этой деятельности ощущение братства, не народов — переводчиков.
В последнее время в Киеве «Литературная лаборатория Мыстецкого Арсенала» проводит замечательные переводческие мастер-классы и лекции, я благодарна Оксане Щур за приглашение на них. Я также очень ценю возможность общения с нашими украинскими переводчиками — Марком Белорусцем, Андреем Павлишиным, Нелей Ваховской. Надеюсь попасть на фестиваль «Translatorium» в Хмельницком.
Как повседневная жизнь, литературная память и то, что с нами происходит (большая история), связаны? Как все это вас меняет и что бывает итогом?
— Когда пишешь по-украински, словно получаешь больше прав на высказывание о трагедиях своих предков-украинцев, говоришь уже изнутри. И, наверное, тебе — как своему — приоткрывается нечто, даже при наивном на первый взгляд желании воспеть малую родину. Сколько бы ни говорили о Голодоморе, исчерпать эту тему невозможно, и сказать о нем лишний раз важно. Особенно когда сталкиваешься с заявлениями о том, что голод был не только в Украине и нечего, дескать, Россию обвинять. Если бы нас захватила не она, а другое государство — и такое учинило, тогда обвиняли бы другое. Но, скажем, Польша счастливо избежала большевистского порабощения — в результате русско-польской войны 1920-го, а Украине не повезло отбиться.
В тех же Чопилках в Голодомор погибли очень многие. Я успела расспросить родственницу 1925 года рождения о том, что она запомнила. Она рассказала, как ее отец выменивал продукты, как посреди села в котле варилась еда только для тех, кто работал в колхозе, как на обочинах по дорогам лежали мёртвые, которых потом свозили в ров возле кладбища. По этим дорогам я и теперь хожу, и ров видела, это запечатлелось в стихотворении «Переяславщина» из «Знаків і знад» и еще в нескольких. В итоге эта тема не отпускает:
…Коли страхи й образи давні
Ти пробуєш перепливти,
То ніби забігають плавні
В давно нетоплені хати.
Там всерослинний шурхіт чути,
Ще як Голодомор минув
І у своїх землянках люди
Пережили повсюдний зсув.
Сльозу крізь вії-очерети
З подвійним катарсисом ждім —
Землі змогилені прикмети
Промити, входячи у дім.
И о сталинских преступлениях в Быковне под Киевом забывать нельзя:
Полуторка їде, зчепивши борти,
Нажаханою Биківнею.
Чи можна поету від ями втекти,
Віршами домовитись з нею?
Під соснами цими — останній нічліг.
Їх нудить вапном і кістками.
І робиться щось в головах у живих,
Коли в них вдивляються ями.
Ваш поэтический мир — это стихия и природа или конкретные вещи, урбанистика, например?
— Раньше города в моих стихах было больше. В молодости я постигала Киев. В 1990-е он выглядел абсолютно иначе, чем сейчас. Многие здания были поставлены на капремонт, я работала тогда в Институте языкознания, на Грушевского, 4. И у меня появилась возможность много ходить по центру города, разглядывать эти заброшенные дома изнутри, изучать, свои ощущения в том числе. Ведь Город, как у Пастернака: «Он сам, как призраки, духовен/ Всей тьмой перебывавших душ».
А потом мне стало тесно в этом пространстве, хотя от родного города все равно никуда не уйдешь. Зато охотно вникаешь в упорядоченность других городов:
…Сповідуєшся лабіринту
На розтині археологій,
У дощ виринаєш крізь ринву,
Шукачу безперий двоногий.
А простір летить в тобі далі,
А місто тримає так міцно —
Параболою пекторалі, —
Як може тримати лиш місто.
Тем не менее я от прикладного изучения архитектуры перешла к другому: записалась в турклуб «Университет», и вылазки в разные уголки Украины и окрестности Киева стали мне не то что ближе — просто другим опытом. Открылось то, что было до города, почти вневременное, природное бытие, этим и интересное. Я недавно попала в заснеженный лес, где только-только выпал свежий снег, еще пушистый, и поняла, что так и было до начала времён, всегда, — доисторический лес:
…Уліссе, лісе, повернися,
бо батько мій в тобі вмістився
і став як ти –
більчачим, сніжним і пташиним,
ще переслати б тільки сину
твої листи.
Ландшафт, природа. Предвосхитила такой путь, наверное, написав в свое время книжку «Зверёк в ландшафте». В своем сборнике «Зримородок» и особенно в книге «Знаки і знади» я стала вникать в стихию воды. Все эти реки — и метафизические, и Днепр, и реки Левобережной Украины, в том числе Супой, стали неким ключом к постижению как универсальных явлений, так и очень частных переживаний. То есть «Знаки і знади», с одной стороны, о путешествии во времени, а с другой — плод пространственных перемещений как внутри Киева и Украины, так и по разным странам: Польше, Латвии, Кипру.
В последнее время я заинтересовалась птицами, стала бёдвотчером. Птицы тоже – и из области аллегорий, и живая повседневность:
…Вдихнувши грудневість у груди,
як щиглики та снігурі,
встигаєш на хвилю збагнути,
наскільки живий взагалі…
И еще разновидность стихии — лирика чувств, но для этого нужно влюбляться и поддерживать влюбленность, это не так легко на самом деле, довольно насыщенное испытание:
…Закільцюється час голосів і доріг
для animulae vagulae – збіг
сил у серці, метеликів у животі,
зір у небі, зернинок в куті
та думок, що заскочують на самоті
під годинником – і непрості…
Вы — поэт, переводчик и литературный критик. Как в вас уживаются эти трое?
— Я не ощущаю себя критиком. Мне не нравится критиковать, я скорее обозреватель, который рассказывает, что он заметил, привлекает к чему-то внимание, делится мнением. А критик… мне не очень хочется писать о том, что плохо сделано. У меня от этого портится настроение. Я — ненастоящий, непринципиальный критик.
Поэт, переводчик и ненастоящий критик помогают друг другу или мешают?
— Сейчас стало легче, а во время Майдана мне казалось, что писать стихи о своих личных переживаниях на фоне всего того, что происходит — мелко. Стоит ли говорить об этом, не находясь в эпицентре? Я, конечно, помогала, ходила, как многие, носила еду и вещи, но мне казалось это несравнимым с тем, что делают другие. А переводы дали мне возможность не потеряться, почувствовать себя на своем месте.
Переводы и внутренне важны: когда «поэтически не в тонусе», берешь и переводишь. И в этом диалоге можешь воспрянуть.
То есть перевод для вас — диалог?
— Да. Я обратилась к польскому в 2015-м. Подсознательно стала искать приложение своим переводческим способностям, на русский переводить уже не тянуло. И увидела в фейсбуке объявление Андрея Хадановича о конкурсе переводов стихов Виславы Шимборской на русский, белорусский и украинский языки. Я решила, что это повод лучше узнать творчество Шимборской. И попросила своих друзей сделать подстрочники рифмованных и ритмизованных стихов, которых у нее не так много. Потому что я люблю переводить в рифму. За свои переводы на украинский язык я получила третье место на этом вроцлавском конкурсе. Первые два места получили блестящие переводчики, которые занимаются Шимборской с незапамятных времен. И я подумала, что это знак. И на премиальные деньги пошла учиться на курсы польского языка. Потом подала документы на программу Gaude Polonia, и мне посчастливилось туда попасть. Президент польского ПЕН-клуба Адам Поморский, который руководил моим проектом, стал моим учителем в переводе с польского. Нашему общению и семинарам «Переводчики без границ», проводимым им, я обязана своими культурологическими познаниями последнего времени. Он пристрастил меня и к творчеству Ярослава Ивашкевича. В 2019 году исполняется 125 лет со дня рождения этого значительного польского писателя, родившегося в Украине и много почерпнувшего на наших землях:
Щоб в улоговин вологих
дотикання й аромати,
в терну й глоду діалоги
ніби звір той потрапляти,
прихопив з собою в скрині
з Тимошівки і Дашева
шлях, полин, затоки сині,
темні звуки і дерева,
височенне і глибинне,
не відіпране від статі,
все, що стане до загину
і в пригоді і в принаді.
Здитинілим і дорослим
з лігва любощів і терну
повернеться пан Ярослав
в дім затепла і затемна.
Я бы хотела опубликовать свои переводы его стихов. Недавно у нас и в Польше вышли книги переводов его лирики, сделанных Дмитром Павлычком.
А еще планирую переводить поэтов межвоенной поэтической группы «Волынь» — я благодарна советнице Посольства Польши в Украине Эмилии Ясюк за предложение перевести несколько их текстов для выставки «Портрет из стихов и памяти», которая состоялась осенью 2018 года в Кременце в рамках форума «Диалог двух культур», и хотела бы продолжить. Осталось заинтересовать какое-нибудь издательство.
Кто из будущих великих дышит вам в затылок?
— Когда я сосредоточилась на украинских стихах, мне захотелось чаще общаться с нашими молодыми поэтами. Ирина Шувалова, Елена Степаненко, Богдана Матияш, Ирина Цилык, Любовь Якимчук, Анна Малигон, Вано Крюгер, Олег Коцарев, Дмитрий Лазуткин — мне с ними интересно, я люблю и ценю их поэзию. Шуваловой, Малигон и Степаненко посвятила акростих:
І хтось досвітньо згадує тебе
Рвучким нічним питанням: «Де твій брат?»
Иржавий смак дитинних коліщат
Не відверне дорослості тепер.
Оце сестринство — скільки з ним химер!
А скільки невідчинених кімнат
На поверхах, де протяг давніх втрат
Новітніх кроків запахи не стер…
О, протяг цей — на щастя, ще не вітер.
Омріяне вино на денці літер
Лікує й повертає нам братів.
Ефір і легіт дозволяють бути.
Невипиті дороги є усюди.
Одповіси, чого ти ще хотів?
Акростихов, кстати, несколько в этой недавней книге. А кто дышит в затылок… Я не воспринимаю творчество как соперничество. В чем-то молодые поэты оказываются глубже. А в чем-то я даже слишком ребячлива. Когда я начала переводить Мирослава Лаюка, он не был настолько известен, как сейчас, только разворачивался — и в какого прекрасного поэта и прозаика развернулся! Я всегда чувствовала его потенциал. Мы еще о нем услышим.
Фото: Евгений Черный, Елена Кимельфельд
