Художник Бронислав Тутельман — символ Черновцов. Нас познакомили на официальном открытии поэтического фестиваля, сразу после церемонии я попросила его об интервью. И он согласился. Хронологически это четвертая встреча в рамках фестиваля Meridian Czernowitz, назовем ее интерлюдией.

Когда вы начали рисовать?

— Я рисовал с детства, сколько себя помню. После школы настоял на учебе в Одессе. Родители были против, надеялись, что не поступлю. Поступил. По специальности учился на отлично, все было хорошо, до тех пор пока меня не исключили с дипломного курса за мелко-буржуазные взгляды. Что это было — до сих пор не понимаю. Все учителя подняли кипиш, и меня восстановили, я с отличием окончил Одесское художественное училище. 

Что было после училища?

— Потом я вернулся в Черновцы. В профессиональном смысле дома было не слишком хорошо, я как-то потянулся «налево» — в модерное искусство. Что, естественно, не поощрялось,  тем более в провинции,  тем более — в Черновцах. Первые пару лет я ездил, по старой памяти в Одессу — друзья, общение. Потом почувствовал, что Одесса для меня становится менее интересной, в смысле искусства. 

Как-то к нам в Черновцы приехала киевская выездная комиссия — для того, чтобы понять общую ситуацию в провинции. Я был как-бы под запретом, меня не выставляли в Черновцах (порядок был такой: сначала областная выставка, и перед ней три отборочных комиссии, потом — республиканская, такое же решето, и так далее, до Москвы. В комисси была Зоя Кучеренко, она спросила меня: «почему мы вас не видим в Киеве»? Я ответил, что меня даже в Черновцах не выставляют. Кучеренко рекомендовала меня во Всесоюзный Дом творчества, в Сенеж. Как сказали бы сейчас, творческая резиденция. Я только слышал: есть такой Дом Творчества. Попасть не мечтал, как можно мечтать, если знаешь, что это нереально. Оказалось, реально. Было два месяца интересной работы. 

Как вы познакомились с московским кругом концептуалистов?

— Я начал ездить в Москву к знакомым родителей. Ходил по музеям-театрам. Сначала был сам по себе. После Сенежа меня стали узнавать, знакомиться. Меня представили Кабакову (не сразу, конечно), я напросился к нему в мастерскую. Стал ездить в Москву регулярно, круг знакомств разрастался. Мою картину купило Министерство культуры, сразу же на Всесоюзную выставку. Тогда у меня начались проблемы – и с КГБ, и со всем остальным. Я считал, раз у художника в столице все более-менее нормально, значит это должно положительно отразиться на Черновцах. Оказалось, наоборот. У меня должна была быть выставка в ЦДРИ, и вдруг КГБ отменило эту выставку. 1983 год, уже афиши висели. Первой шла выставка Гриши Брускина. Провисела три дня, и ее закрыли. Мою даже не открыли. Я и мои 53 картины остались практически на улице. Я позвонил Гороховскому, рассказал ему про выставку. Он выслушал, и сказал примерно так: «Будет выставка. Просто устроим ее на квартире». 

Мои друзья нашли мне однокомнатную квартиру — «под выставку». В эту квартиру ко мне начали ходить по записи, группами, до и после работы. На официальную выставку столько не ходило бы.

Я старался ездить в Москву раза два в год. Как правило, осенью и весной. Об этих поездках я говорил жене: «заряжать аккумуляторы». Последний раз я был в Москве в 2003 году, у меня была персональная выставка. Потом, когда друзья начали уезжать (первым выехал Илья  Кабаков, потом Эрик Булатов…) я оторвался от Москвы, перестал ездить.

Ваши друзья сожалеют о том, что вы перестали заниматься живописью, что можете им ответить?

— Вопрос «почему ты перестал рисовать, а как же твоя живопись?» — детский, провинциальный. Я к нему привык, я от него устал. У меня есть ответ. Даже два ответа. Знаете, бывают такие вещи, когда сходятся звезды. Я всегда шучу, что если бы яблоко упало на мою голову, кроме шишки ничего бы не произошло. Яблоко должно упасть на ту голову, с которой у него что-то эдакое получилось бы. Это — первый ответ.

Есть такое понятие, как фотографический глаз. Он либо есть, либо его нет. Так получилось, что меня всегда окружали знаковые, серьезные фотографы, мы дружили. Если бы мне когда-то сказали, что я буду фотографировать, я бы удивился. И не поверил бы. 

Когда меня заинтересовала фотография (на то было много причин, все наложились одна на другую) мы с друзьями-фотографами стали говорить о фотографии, и я вдруг понял, что ничего не знаю: не знаю, как фотография выставляется, каких размеров, — чисто техническую сторону. Начались ученические вопросы, мне стало интересно. Фотоаппарат дал мне возможность выйти за рамки. 

Кто-то выгуливает свою собаку, я выгуливаю фотоаппарат. Или он меня. Я разговариваю с вами, и мысленно фотографирую, я бы мог сделать красивые кадры. 

Вот мой второй ответ сожалеющим о Буме-живописце: я живописец от Бога. Это то, чему нельзя научиться. 

Со времен модерна было принято считать, что живопись умерла. Потом, когда я по-настоящему подружился с этими концептуалистами, слышал их заявления: живопись в чистом виде всех перестала интересовать. И меня в том числе. 

В фотографии я все время живу как новичок. Для меня в фотографии открылось совершенно новое дыхание. Я мало знал, и мало знаю по сей день. Я мало образован с точки зрения фотографии. Но тут и вопрос сложный: можно замусорить глаз. 

Искусство – оно ведь как эрекция. Можно потерять что-то, что не купишь за все деньги мира. Я так думаю, это просто моя интуиция. Самое главное – ты. И что ты хочешь сказать. И зачем. Все остальное – это материал. 

Что скажете о Фестивале, на котором мы с вами встретились?

— Фестивалю Meridian Czernowitz в этом году исполнилось десять  лет. Город у нас в известной мере сонный, провинциальный, «Меридиан» – в общем-то, одно из самых хороших и серьезных мероприятий, которые у нас происходят. На этот фестиваль к нам приезжают послы и дипломаты, приезжают поэты, это важный фестиваль для поэтов. Фестиваль — это издательство, в Черновцах целый год издают книги. Фестиваль — это команда, и мы всех участников знаем в лицо. Без фестиваля в Черновцы приезжали бы каждый год Юрий Андрухович или Сережа Жадан, другие большие поэты? А так — каждый год в городе целых три дня праздника. 

Текст: Вика Федорина