101 год назад родился Иван Елагин. Не мост в Питере, но человек. Поэт из Киева.

1 декабря — день рождения одного из крупнейших поэтов второй волны русской эмиграции Ивана Елагина.

Он родился во Владивостоке, в бывшей Матросской слободке, умер 8 февраля 1987 года в американском университетском городе Питтсбурге, проведя большую часть своей жизни в США. Его дед — легендарный владивостокский журналист, литератор и издатель Николай Матвеев-Амурский, отец — поэт-футурист Венедикт Март, репрессированный и расстрелянный в июне 1937 года в Киеве, а двоюродная сестра — поэтесса, переводчица, бард и драматург Новелла Матвеева. Поздравительную телеграмму Ивану Елагину написала Татьяна Ретивов — издатель, поэт, переводчик, славист, дочь русских эмигрантов-ветеранов «Голоса Америки», правнучка писателя Евгения Чирикова. 

Дорогой Иван Венедиктович!

Вот уже больше 100 лет прошло с Вашего дня рождения, с чем я Вас и поздравляю! Мы с Вами были соседями в Нью-Йорке, но я была совсем маленькой, на 9 лет младше Вашей дочки Ляли (Елены) Матвеевой, и вряд ли Вы меня вспомнили бы. Тем не менее, наши пути пересекаются. Моя мама со своими родителями, как и Вы с Вашей первой женой, Ольгой Анстей (Штейнберг), уходили из Киева с отступающими немцами в 1943 г., т.е. бежали от наступающей Красной Армии. Хотя некоторые источники до сих пор ошибочно считают, что вы уезжали на «принудительные работы в Германию», отнюдь нет, вы бежали от Советской Армии в поиске убежища в американской зоне оккупации в Германии, где вы временно осели в лагере для перемещенных лиц Шлесхейм. Вы прекрасно знали и понимали, что попасть в руки НКВД страшнее отступления с немецкими оккупантами. Ибо Вы, будучи евреем по матери, без всяких сомнений уже тогда поставили знак равенства между Гитлером и Сталиным. 

Кто нам солгал, что умерла война?

Кто опознал ее среди усопших?

Еще по миру тащится она,

И рядом с ней ее хромой сообщник.

Она идет за нами по пятам

И валит нам на головы руины,

И к пароходным тянутся бортам

Блуждающие в океанах мины.

Она лежит на дне сырого рва

В гранате, как в заржавленном конверте.

Не верьте ей! Она еще жива,

Жива еще, беременная смертью!

Украденную юность доконав,

Она и правду на земле задула.

Еще столетье будут из канав

Глядеть на нас зевающие дула!

О, сколько раз еще из-за угла

Нас оглушат по черепу и ребрам,

Чтоб эти двое, глядя на тела,

Обменивались хохотом недобрым!

Вот и столетье прошло, и Вы правы, война еще жива, и эти «зевающие дула» вновь обрели очертания, «украденную юность доконав». Поэтому мне сейчас особенно по душе Ваши военные стихи, изданные в Мюнхене, незадолго после Вашего пребывания в Шлесхейме, и цитирую я их здесь именно из этого Вашего первого поэтического сборника «По дороге оттуда», вышедшего под псевдонимом Елагин (из стихотворения Блока). Эти стихи созвучны с моим настроением в Киеве, при нынешней российской гибридной войне с Украиной. 

Еще в 1939 г. Вы почти сардонически предчувствовали исход:

О, нет ни гнева, ни обиды:

Россия – тень, и сердце – тень,

И все суставы перебиты

У городов и деревень…

Течет исплаканное небо

К чужой стране, к чужим дверям…

То Кремль – гигантская амеба –

Вытягивается к морям!

Рвись, проволока на заставах,

И пограничный столб – вались!

В лесах литовских, в польских травах

Теки, воинственная слизь!

Быть может, выйдя за пределы,

Заполня мир, ты сгинешь в нем,

Ты станешь грязью поределой –

И высохнешь – и мы вздохнем…

Или вот такие сочувственные строки о Киеве:

Там небо приблизилось к самой земле,

Там дерево в небо кидалось с обвала,

И ласточка бурю несла на крыле,

И лестница руку Днепру подавала.

А в августе звезды летели за мост.

Успей! Пожелай!.. Загадай! Но о чем бы?

Проторенной легкой параболой звезд

Летели на город голодные бомбы.

Но необходимо также напомнить, что в декабре 1941 г., в своем цикле «Кирилловские яры», Ольга Анстей первая написала о массовом уничтожении евреев в Бабьем Яру, хотя точное место еще не было известным. 

«Чаша последняя. Те же места,

Где ликовала дремотно природа –

Странному и роковому народу

Стали Голгофой, подножьем креста».

Известно, что в Киеве, во время оккупации, Вы «работали на скорой помощи, вывозили раненых из пригородов в больницы», затем, при открытии немцами мед. института, начали «посещать занятия в медицинском и дежурить в больнице». Сами Вы лично не воевали, о чем Вы свидетельствуйте здесь: 

За то, что руку досужую

Не протянул к оружию,

За то, что до проволок Платтлинга

Не шел я дорогой ратника,

За то, что под флагом Андреевским

Не разнесло меня вдребезги, –

За это в глаза мне свалены

Всех городов развалины,

За это в глаза мне брошены

Все, кто войною скошены,

И вместо честной гибели

По капле кровь мою выпили

Тени тех самых виселиц,

Что над Москвою высились.

Но слава Богу, что Вы успели спастись в Американской зоне, где оказалось много интересных литераторов и художников Вашего поколения. Как пишет Валентина Синкевич в своем очерке («Иван Елагин и русские художники Америки» Опубликовано в журнале Новый Журнал, номер 260, 2010) о Вашей дружбе с русскими художниками в Америке: «…на всю Западную Германию самым знаменитым лагерем считался находившийся под Мюнхеном Шляйсхайм, где собралось много будущих известных зарубежных литераторов, а «дипийской» столицей стал Мюнхен». 

Особенно хочется тут вспомнить о Ваших отношениях с ныне здравствующим художником Сергеем Голлербахом, с которым мои родители тоже давно соседствовали в Нью-Йорке и который до сих пор близкий друг нашей семьи. Именно он стал художником всех обложек Ваших книг, изданных в Америке. Я считаю такое творческое сотрудничество между литераторами и художниками очень важным, и наверно подсознательно вдохновившись Вашим опытом, в своем киевском издательстве «Каяла» всячески пытаюсь оформлять наши издания с обложками местных художников (Александр Ройтбурд, Ахра Аджинджал, Игорь Селеменев, Александр Непоп и др.). 

Некоторые из близких Вам художников также писали стихи, и сейчас в моем кругу литераторов и художников такое наблюдается, полтавский поэт и художник Олег Мингалев, например, который одно время был куратором моего «Арт-лит салона Бриколаж», и также одесский поэт и художник Валерий Юхимов, который был один из первых посетителей моего салона. Я уверена, что и известный одесский художник и директор ОХМ, Александр Ройтбурд, также до сих пор пишет стихи. А киевский художник Матвей Вайсберг уже несколько лет подряд, как делится своими воспоминаниями в незнакомом Вам Фейсбуке. Нас всех сплотила эта гибридная война, и мы словно дипишники живем бурной творческой жизнью, вопреки политике, в этаком состоянии напряженной соборности. 

И хотелось бы вспомнить в связи с Вами еще одного человека, о котором Синкевич пишет:  «Здесь процветала «дипийская» издательская деятельность (одним из мюнхенских издателей того времени был [поэт, искусствовед, переводчик] Вячеслав Клавдиевич Завалишин (1915–1995)». Вместе с Завалишиным Вы начали издаваться в литературном журнале «Грани», который выходил с помощью Народно-трудового союза (НТС) в лагере Менхегоф, именно тогда Вы внезапно решили издавать свои стихи под псевдонимом «Елагин», в честь блоковского Елагина моста. 

В это же время, мой отец с родителями и сестрой находились недалеко от Мюнхена, в д.п. лагере Карлсфельд, который как и Шляйсхайм, прежде был филиалом концлагеря Дахау. Отец и дед были сотрудниками НТС, и посещали собрания в Менхегофе. Там же и возникло издательство «Посев», (представителем которого в 80-е годы был мой отец), где многие годы продолжали издаваться эмигрантские литераторы, в том числе и Вы и другие авторы Вашего круга, все они «идущие по дорогам, / Оставленные на произвол звезды». 

Именно Завалишину Вы посвятили эти трогательные стихи, знаменитые своими последними строками:

Уже закаты буйствуют по кленам,

Уже дрожит святая гладь чернил,

И сердца предосенние знамена

Необоримый ветер накренил.

И сердце снова выдумками бредит,

Но день пройдет, как проходили все,

И тот же самый грузовик проедет

По асфальтированному шоссе…

Оставлю дом. Стучаться буду в сотни

Чужих дверей, но дома не найду,

И где-то в самой грязной подворотне

Мне суждено споткнуться о звезду.

Мой скудный мир! Он обернется щедрым,

И станет на мгновение видна

Береза, захлебнувшаяся ветром,

Возникшая из черного вина.

И в память мне листвой она ворвется,

И детством, и оконцем, и крыльцом,

И крышей, и бревенчатым колодцем,

И матери исплаканным лицом.

И прошумит родительским порогом:

«Мой бедный сын! Тебя зовут сады.

Мой бедный сын, идущий по дорогам,

Оставленный на произвол звезды!»

Татьяна Ретивова
г. Киев