Сегодня день рождения художника Владислава Мамсикова (26 мая 1940 — 2 апреля 2020). Он умер в прошлом году, его смерть стала потерей для тех кто его знал, близко и не очень. Для всех, кто любил его живопись.  Kyiv Daily собрал воспоминания художника и о художнике.

Писатель, поэт, журналист Игорь Померанцев:

В Киеве умер художник Владислав Мамсиков (1940-2020). 

Утрата. Давний-давний друг. Чуткий, тонкий художник. Его картины похожи на погоду: неуловимую, изменчивую, но при этом с определённым артиклем. Вот кто знал, что такое верность стилю и при этом выбирал разные стили, или они выбирали его. В 1996 году он приехал в Прагу, жил у нас. Я помню, как на улице Шопеновой с нами заговорил незнакомый пражанин, спросил: «Откуда вы, кто вы?», и Слава отвтетил: «Мы — украинцы». Утрата.

Искренние соболезнования близким.

Куратор, арт-критик Наталия Филоненко

Когда я в последний раз была в Украине, я в последний раз виделась со Славой Мамсиковым. Это было где-то за год до того, как он ушел. Я зашла к ним в гости в Ирпене, он писал на зеленой веранде. Он показал мне все свои картины, написанные за последнее время, даже незаконченные. Все они стояли тут же, на веранде. Было много пейзажей, в один из натюрмортов я просто влюбилась. Никакой политики, никаких людей. Меня поразило, как изменилась его живопись. Стало намного больше легкости, спонтанности, незавершенности. Последнее время руки его иногда подводили, поэтому в работах исчезла прописанность и точность, а появились широкие и длинные мазки, как будто бы для него самого не всегда предсказуемые. Несколько лет перед этой встречей, когда у него только возникли трудности в работе, я уговаривала его не драматизировать, переключиться на внуков, научиться жить и без живописи. Он отшутился, сказал, что из меня выйдет хороший проповедник. Похоже, другой жизни для него просто не существовало, поэтому он не сдался и смог неточность руки превратить в новые качества своего письма. Думаю, эти работы очень мало кто видел, и их презентация будет настоящим откровением.

А впервые я встретила старшего Мамсикова в начале 1990-х, позже, более десяти лет, побыла его невесткой. Ира и Слава за эти годы стали для меня родителями (мои ушли очень рано), потом – старшими друзьями и близкими людьми. Я благодарна судьбе, что была так близко и так долго с ним знакома.

____________________________

Коллекционер, галерист Людмила Березницкая:

Умер Владислав Мамсиков. Не хочется сейчас впадать в пафос и писать о том, что умер гениальный художник. Это всем, кто небезразличен к искусству, известно. Хочется рассказать о 25 летнем сотрудничестве с человеком, который несмотря на политическую парадигму времен Советов, нашел путь оставаться собой. Еще в 90-е – сложные времена для всех, Владислав, как и многие другие художники, оказался в ситуации без поддержки. Однажды он зашел ко мне в галерею и предложил купить небольшую его работу. Это был Подольский пейзаж с изображением Андреевской церкви. Работы с Андреевской церковью были востребованы. Их покупали туристы и работники иностранных представительств. Но не такие. Это был не просто пейзаж. В этой работе, несмотря на избитость и популярность сюжета, присутствовал уникальный стиль мастера. Я купила работу и попросила принести еще. Я стала приобретать эти работы. В то время часть арендной платы я могла вносить бартером. И все они шли на погашение моих платежей.

Так продолжалось несколько лет. Всякий раз, когда Владислав приносил картины, он предлагал мне посетить его студию на Оболони. Я много работала и откладывала визит. Но однажды не устояла и мы отправились в мастерскую. Я ожидала многого, но не того, что увидела. Передо мной уже не тот, кто пишет городские пейзажи, а большой художник, метр. У меня все задрожало внутри. Я поняла, что потеряла много времени, отказываясь от визита. Потому что увидела картины, которые достойны самых престижных музеев мира. Денег было мало и я даже подумать не могла, что смогу приобрести шедевры. Тогда я попросила Владислава показать мне рабочий материал – наброски, этюды, небольшие хосты. Он достал большую папку, где хранились работы на картоне. В основном это были работы с натуры. Большая часть из них были сделаны в полевых условиях прямо на производстве или строительстве. Среди них были даже несколько набросков, которые он сделал на строительстве четвертого энергоблока Чернобыльской станции. Я спросила цену. Цена была меньше, чем за городские пейзажи. Конечно же, я их купила. Но одно дело купить и спрятать, другое – вести художника. Все эти работы я начала показывать своих клиентам, ну и продавать, конечно. Цены были не высокие и мои клиенты, веря моим словам об уникальности и таланте художника, а еще его прозорливости, стали их покупать. Теперь у меня нет основной массы тех этюдов, но дело было сделано, о художнике узнали. Я нисколько не жалею, что они пошли в жизнь. Но немного завидую обладателям бесценных вещей.

Дальше последовала большая персоналка. Это был один из самых значительных проектов в моей галерее в то время. На стенах появилась живопись современного художника, который не скрывая своего увлечения идеями и манерой близких по духу Эдварда Хоппера, Яна Вермеера, Джорджо Моранди  достигал в своих работах совершенно самобытного индивидуального звучания: выразительного и тонкого – по цветовым и тональным решениям и очень спокойного и умиротворенного — по смыслу.  На выставку пришел корреспондент   New York Times, который в последствии написал статью для своей газеты о Владиславе Мамсикове. Это был материал на целую полосу. Ну и конечно, он приобрел работу Владислава.

С тех пор мы и сотрудничали с Владиславом Мамсиковым. Были разные периоды. Еще до кризиса 2009 года он вышел из своего привычного формата и стал писать большие холсты. Те же излюбленные сюжеты вдруг преобразились. Перед нами появился не художник-шестидесятник, а художник, манера которого вполне вписались в понятие актуального искусства. До кризиса нам удавалось продавать работы по хорошей цене и все были довольны. Только одно беспокоило Владислава. Он хотел большую ретроспективу в музее. Этот проект был реализован, но только частично. Тогдашний директор, дав согласие на персональную выставку, потом передумал и мой сын – Евгений Березницкий –  организовал выставку семидесятников, собрав работы из нашей коллекции и добавив часть из собраний музея. Но в этой выставке центральной фигурой, определившей контекст и стиль — стал Владислав Мамсиков.  По всему городу были расклеены огромные бигборды с изображением его работ. Выставку посетили тысячи людей и имя Мамсикова стало еще более звучным на украинской арт-сцене. 

…

Далее были еще несколько больший проектов – в Национальном музее, «Киевская картинная галерея», в моей галерее на Андреевском спуске и в Берлине. Все они были резонансными. А по выставке в Киевской картинной галерее издан полноценный каталог. Во всех этих проектах участвовали работы из собрания Владислава, из коллекции нашей семьи, работы от коллекционеров и работы Петра Багрия, который в последние годы поддерживал проведение наших совместных проектов.

Нам еще предстоит работать с наследием Владислава Мамсикова. Некоторое время назад мы с ним договорились о выставке в новом пространстве Bereznitsky art Foundation. Мы запланировали ее на весну 2020 года. Она должна была пройти во время KYIV ART WEEK в мае 2020 года. Не вышло. Ждем лучших времен. Ведь художники не умирают.

Я не знаю, как выразить свою горечь по поводу утраты. Не знаю, что сказать и как сочувствовать родным. 

Для меня эта утрата означает прощание с 25-летним сотрудничеством и многолетней дружбой с художником. Я много поняла, общаясь с Владиславом. Он был настоящим интеллектуалом, строгим критиком, которому были присущи тонкий глаз, тончайшее чувство юмора и даже сарказм. 

Но что меня больше всего всегда поражает в его работах  – невероятный оптимизм и чувство совершенной красоты. Он много мне рассказывал о своей жизни, учебе, карьере, дружбе и ссорах с коллегами.  О коллизиях, которые случались по поводу его инакомыслия. Рассказывал, почему не был на виду и почему его это устраивало. Он был символом своего поколения, поколения нонконформистов, которые не только выжили во все сложные времена диктата и хаоса 90-х, но остались преданными своему творческому кредо и внутренним ценностям. Владислав Мамсиков – это художник, который прославил Украину и будет ее прославлять всегда.

Вечная светлая память.

Художница Ирина Вышеславская: 

Про Славу Мамсикова несколько слов…

Вот такие некрологи у меня получаются. Уйдет друг (а они уходят все чаще) и воспоминания тут же окружают меня плотным кольцом. Огромный Слава Мамсиков всегда был где-то рядом, но не очень близко: в одной школе, но в параллельном классе. Не мой друг, но всегда друг друзей. Фамилия смешная и никак к нему не подходящая. Внешне он был похож на французского короля Франциска Первого и немного на английского короля Генриха VIII. Какой же это МАМСИКОВ?  Глядя на него думалось: «Кто он? Валуа или Тюдор? Скорее все-таки Валуа»    

Основные черты доминировали в его характере: неторопливость, ленивый юмор, абсолютная приверженность к свободе и голубому цвету в живописи. 

Еще важно — независимость мышления, едкие и редкие синтенции. 

Он говорил мне, что его жена, художница Ира Герасимова, открыла для него американскую литературу — Колдуэлл, Стейнбек, Селинджер… Это было очень важным для него. В его подходе к жизни чувствовались эти американские ноты: отдельные эпизоды приобретали значительную важность, а все вместе уже не имело никакого значения — просто плавное течение жизни. 

Но для себя эти «важные эпизоды» он отбирал строго и придирчиво. Редкие моменты были достойны его изображения — те , где свет переходит в цвет и превращается в неуловимое состояние, порыв ветра, например. 

В 70-е годы мы были в одной группе на Сенеже (Дом творчества под Москвой). Я там старалась написать одну картину, которая у меня так и не получилась. Внешний сюжет: ремонтные работы дороги на перекрестке улиц в большом городе.  Тема — скопление людей, беспорядочное движение, руки, глаза, машины, волосы на ветру и т. д.  Слава приносил мне фотографии из журналов  подобных сюжетов и говорил: «Видишь, как это не интересно!» Он считал мою затею потерей времени. По отношению ко мне он оказался прав. У меня так ничего и не получилось. Но потом получилось у Вали Куцевич! Она добавила ко всему еще тревожный ночной свет или свет сумерек, и у нее получилась прекрасная серия перекрестков.

Но это было не для Славы Мамсикова. Он стремился к минимализму своих задач : сказать все в одном слове.

Был довольно нетерпим, но молча.

Однажды, в гостях у Рыжихов была обычная компания — Мамсиков, Орябинский, другие. Ими был приглашен также «нужный человек», какой-то партиец-управленец. Это был редкий случай, этих людей никто из нас не выносил. В воздухе висела напряженность. Сам партиец, молодой человек в типичном сером костюме, тоже был напряжен. В нем сочеталась осторожность и чуждость к окружающему. То что он говорил, было невероятно шаблонно.

Трудно было это вынести, я вышла в коридор. В коридоре стоял Слава с полностью невозмутимым видом.    «Ну что это за тип тут разглагольствует!» — говорю я. «А знаешь, — говорит Слава, — я сейчас подойду к нему и дам коленом под зад!»  Представив эту картину, я расхохоталась. Но Слава этого не сделал,  просто ушел.

В Сенеже мы провожали Старый год.  Из Киева были только я и Слава. Меня в те минуты посетил Ангел поэзии, и я сочинила стишок для нас всех на память.

 От нас уходит Старый год
 Совсем уставший и  лукавый.
 Пусть разбиваются сердца,
 Но сохраняются бокалы!
 Из них мы выпьем в свой черед
 За вновь идущий, неизвестный
 За этот тайный Новый год,
 За живопись, за небосвод
 И за Сенежский вечер вместе! 

На вечере этом изрядно погуляли все. На утро Слава Мамсиков проснулся в подвале на биллиардном столе рядом с  грузинским художником Гурамом Наврозашвили. Гурам потом всегда говорил: «Это особый человек — Слава! Я с ним на биллиарде спал!»

И ушел Старый год… А потом и Новый стал Старым. И так до бесконечности.  

Там, на Сенеже, не всегда хватало материалов для работы. И Слава отдал мне свой этюд на картоне, чтобы я сверху писала свое. Этюд корабликов у причала. У меня как-то рука не поднялась тогда. И хотя я тоже ничего особенного в этом этюде не находила, но так его никогда и не записала.  И вот сейчас, в своей мастерской, смотрю на него и нахожу его очень хорошим. Это привет от Славы.

Художники! Никогда не выбрасывайте и не записывайте работы! Для каждой работы прийдет свой час. А у нас у всех — план жить вечно!

Владислав Мамсиков — классик украинского изобразительного искусства. Он был одним из «застрельщиков» течения, названного советскими критиками «суровым стилем». 

Что такое «суровый стиль»: «ранний — героический — «суровый стиль» принципиально противопоставлен созданному сталинским искусством (и завершающим его искусством «оттепели») миру счастливой беззаботности, силы и красоты как системе осознанной и целенаправленной «лжи». Поэтому первым возникает именно культ «суровой» — то есть лишенной всяких иллюзий, бескомпромиссной и беспощадной — «правды» о человеке, истории и даже природе (пустынная и мрачная природа «сурового стиля» не имеет ничего общего с солнечной идиллией середины 50х).

В  1970-е Мамсиков пришел к «метафизической» живописи, галерист и коллекционер  Людмила Березницкая предложила считать все стилистические поиски художника единым, она назвала его «элегантным» стилем. Безошибочно узнаваемой «фишкой» его работ остается специфический свет, как и ощущение некой сконструированности, искусственности, даже «нейлоновости» Вселенной, которая стоит за мамсиковской живописью. Даже за знаменитыми «непарадными» портретами.

В 2013-м в Национальном художественном музее в Киеве открывалась первая масштабная выставка художников-семидесятников, называлась она «Тихий протест 1970-х». В поддержку этой выставки на сайте Корреспондент.net  проходит спецпроект, в рамках которого украинцы делились воспоминаниями о своей жизни в 70-х годах. 

Ниже — воспоминания Владислава Мамсикова:

… В семидесятых жизнь шла своим чередом. Я женился, вскоре у нас с женой Ирой родился сын Максим. Семье нужны были деньги, так что я ездил по колхозам — рисовал наглядную агитацию. Помню, как-то написал за ночь портреты для доски почета. Платили за такую работу хорошо, но все же мы прекрасно отдавали себе отчет, что это халтура, а не творчество. Иногда случались большие заказы. Например, триптих для музея Гагарина в Саратове мы рисовали целый месяц. А на заработанные деньги спокойно жили целый год. Сейчас в такое даже трудно поверить.

Собирались у Валентина Реунова на Андреевском спуске, он был одним из первых художников, обживавших это заброшенное место. Еще во время учебы в школе мы облюбовали кафе возле кинотеатра. Сейчас на этом месте находится ресторан, и никто уже, наверное, и не вспомнит, что здесь было раньше.

Вместе с Игорем Григорьевым мы часто ездили на пикники на речку возле Припяти, недалеко шла стройка Чернобыльской атомной электростанции, которую я тоже рисовал. Вообще поездок было много. Помню, приехали в Кривой Рог: весь город — одна улица. И люди сплошь ходят в брезентовых робах, присыпанные красной рудной пылью. Издалека эти робы из-за своего цвета походили на дорогие дубленки. Гулять мы пошли часа в два ночи, не подозревая, что в городе ужасный бандитизм. На удивление, никого не встретили. А на следующий день знакомые нам сказали: «Вы что, сумасшедшие? У нас же убивают на улицах!»

Еще со времен обучения в институте нас все время посылали на заводы. Особенно запомнилось посещение ремонтного депо железнодорожного транспорта. В цеху я увидел ось вагона с двумя колесами и сказал старичку, который там работал: «Похоже на штангу». А он мне: «Подымешь?»  Я удивился, говорю: «Она же весит несколько тонн.» На что старичок отвечает: «А я, когда был таким как ты, поднимал…»  Потом помолчал минуту и добавил: «Но не поднял.»

В режимном Севастополе и Балаклаве, где ремонтировали военные суда и подводные лодки, мы с удовольствием писали корабли. В свободное время ходили в музей Панорама, где воссоздана картина обороны города во время Крымской войны 1853–1856 годов и хранятся личные вещи, оружие участников сражения. Особенное впечатление на меня произвела зубная щетка английского офицера. Она выглядела как новая. Точнее, как те, что производили у нас в семидесятые годы ХХ века. Эта маленькая деталь иллюстрировала пропасть между «нами» и «ими».

У меня недавно спросили, отражают ли картины нашу тогдашнюю жизнь. Во многом — да. Одна из лучших работ советского времени, объясняющая ситуацию, в которой мы находились, — Сергея Григорьева. Я недавно ее увидел в Национальном художественном музее Украины и был потрясен. Ну задыхаешься просто от этой атмосферы всеобщей лжи и лицемерия. И в то же время она очень искренняя. Правда жизни получилась случайно. А вот, например, картина Яблонской — это совсем другое. Чистое мастерство, полное лжи. Хлеба не было в стране. Был голод. А тут вот такой оптимизм.