10 сентября в М17 откроется выставка «Несвоєчасне. Віктор Сидоренко», Kyiv Daily  поговорил с художником — о выставке,  работе времени и памяти, и о его герое-Персонаже.

Предлагаю начать разговор с вашей новой выставки в М17

— Название выставки – «Несвоевременные» – тема, которая мне очень близка, хотя она и не является основной в моем творчестве. Так сложилось, что она движется параллельно с развитием темы моего героя – Транзитивного Персонажа, с которым моя жизнь связана уже четверть века. Первый проект с таким названием я показывал в «Карась Галерее», а затем в галерее «Модернизм» в Сан-Франциско. 

Серия Несвоевременные начиналась с цикла «Цитохронизмы», впервые выставленном в Украинском доме в 1994 году. Серия отражает процессуальность – после того, как работа разрушается, распадается на составляющие, на холсте все равно остается изображение. Таким образом, есть некая реальность в настоящем времени, и есть микро-след той реальной структуры, которая становится временной. Поэтому «цитохронос» – название придумано мною как обозначение несвоевременного в технике временного. Я таким образом фиксирую временной эффект стирания образа, создавая своеобразные палимпсесты. 

Эта первая серия возникла странным образом: внутри меня произошел определенный водораздел — практически все ранние работы перестали быть для меня актуальными и некоторые из них впоследствии были «разрушены», и стали материалом для «Цитохронизмов», таким образом перешли в новый этап моего творчества.

Работы к последующей серии я уже готовил специально, зная, что через время разрушу их для того, чтобы дальше над ними еще работать. Если говорить о технике, то на начальном этапе работы пишутся почти традиционным способом. Затем – я их стираю, а потом начинаю давать им «вторую жизнь», новый слой, добавляя надписи, контуры и акценты. Каждая работа требует сосредоточенного только на ней внимания, личного отношения, и конечно же – времени. Так возникла серия «Ультра-си» – работы, отражающие тему времени, начатую ещё в «Цитохронизмах», а теперь продолженную в «Untimely», которая скоро будет представлена на выставке в М17.

Виктор, можно сказать, что вы исследуете время, и жизнь, и изменения вашего Персонажа во времени?

– Думаю, можно. Ведь начинался он как советский, посттоталитарный, некий условный «красный человек», с которым у меня есть целая серия работ. В 2010 году на выставке Майями журналисты интересовались, когда он закончится? Я отвечал тогда, что этот человек может и не закончиться, а после распада Советского Союза, этот Красный персонаж перешел в другое состояние, превратился в легенду, в миф, как часть утопического неосуществленного проекта. Я сам как бы проводил декоммунизацию собственного персонажа еще начиная с 2000-х годов. В отличии от Германии, у нас до последнего времени декомунизации не было, и наш «красный человек» никуда не делся, в первую очередь из сознания людей. Наше общество иногда напоминает людей, которые симулируют западные модели демократии.

Наше общество в своем большинстве, даже младшее поколение, остается постсоветским, посттоталитарным, то есть не понимающим ни сущность процессов в прошлом, ни вектора трансформации, в котором оно движется в будущем. И пока все эти признаки, характерные и для моего Персонажа, присутствуют в обществе, мне интересно работать с ним. 

Правда, в последнее время каждый подходит к этому Персонажу со своими коннотациями и ощущениями. В принципе Персонаж сам по себе — это символ, оболочка, а зритель, рассматривая его, разгадывает больше свои ассоциации, а не мои. Например, люди, увлеченные восточными философскими практиками, увлеченные философией и историей и зритель с постсоветским, тоталитарным мышлением, будут совершенно по-иному воспринимать этот образ, но каждый из них в первую очередь сможет представить в нем и себя. Следовательно, Персонаж не однозначно «постсоветский», он обладает чертами, которыми наделили его зрители.

У Персонажа происходила внутренняя эволюция?

— Естественно, он менялся, он меняется. Хотя, я считаю, что художник, так или иначе, всегда пишет одну работу. У меня эта одна работа связана с моим Персонажем, который с разными коннотациями переходит из работы в работу. Безусловно, разница между первыми проявлениями Персонажа в 1996 году и современной его вариацией – очевидна. Тогда он был больше связан с историческим фоном, теперь он живет уже без него.

Он был не только, допустим, красный (или черный), но и — скульптурный?

— В каком бы цвете или материале не появился бы мой Персонаж, он как бы является ориентиром для наведения резкости на обстоятельства, технически, он существует разным — и в видео, и в скульптурных проектах, и в живописи, и в графике, и в фотографиях. Он словно примеряет на себя различные идентичности и условия, но что-то в нем остается неизменным, вопреки всем переменам. Интересным в этом смысле есть проект «Деперсонализация», в котором проявляется диалектика схожести и различия: все скульптуры в нем разного цвета, но при этом вылиты из одной и той же матричной формы. Последняя вариация – Чёрный человек, обесцвеченный. Чёрный, потому что поглощает все цвета. 

Впервые он появляется в работе «Вторжение», которая существует в двух вариантах, один в серии «Амнезия» начала 1990-х, а второй вариант я сделал в 1996 году, как отклик к 10-летию Чернобыля, изобразив людей в кальсонах, которые вглядываются в облако «неизвестного» над ними. А сегодня я работаю над новой интерпретацией этого сюжета. Это своего рода «кавер-версия» или «ремейк», как это обычно называют режиссеры и музыканты.

Recomposed.

— В новой версии сами люди не менее странные, чем то, «неизвестное», с которым они пытаются взаимодействовать.

Светлое или не-светлое будущее. Вообще немного похоже на Филипа Дика.

— Но он писатель, а не художник.Я, как художник, использую несколько иной подход. Взять хотя бы тот же мотив «вторжения», – в картине появился совсем иной объект. К примеру, похожий элемент есть в картине «Восхождение в эмпирей» Иеронима Босха, есть «белые», и есть «чёрные». У меня подобные «эмпиреи», но если у Босха была метафизическая тема, то у меня – нечто иное, встреча с зазеркальем симуляции. 

Это ведь тоже про время?

— Конечно, и про воздействие. За последнее десятилетие люди становятся все более эмоционально неустойчивыми, они следят за жизнью, как за спектаклем, но при этом не помнят, что было в прошлом году. А людьми, у которых слабая память – легче манипулировать, они помнят только последние новости и то те из них, которые похожи на сенсацию. 

Если бы вы были писателем — вас спрашивали бы каждый раз: «Вы автор этого персонажа. Вы себя с ним как-нибудь соотносите?»

— В какой-то степени соотношу. Хотя я ещё раз повторяю: я вижу Персонаж как символ, смыслом его наполняют зрители. Для меня он не несёт индивидуальных характеристик, как литературный герой. Важно «обратное» воздействие – то, как зритель ощущает себя рядом с этим Персонажем. Сейчас я готовлю новую работу, где сам Персонаж будет всматриваться в нас – зрителей. 

А это хорошая игра со зрителем. Если смотреть на те полотна, которые на переднем плане (кракелюры со шрифтами) — они такие безмятежные, такие счастливые.

— Да, какие бы ни были времена, человек пытается найти способ отвлечь себя от тяжелых переживаний.

Это…

— Ланжерон. Время на работы «повлияло», видите?

Кракелюры тоже про время?

— Да, они как бы по инерции, чувствуют себя расковано, но память о хороших моментах – вещь хрупкая. Сейчас многие говорят не только о конце искусства, но и образа. По этому поводу мне хотелось бы привести слова Поля Вирильо, где он цитирует слова, произнесенные константинопольским патриархом Никифором 1000 лет назад, во времена споров вокруг иконоборчества: «Если мы уничтожим образ, исчезнет не только Христос, но и весь мир».

Вопрос об импульсе. Довольно долго вы были традиционным художником. Была понятная задача и перспектива — быть успешным. А потом у вас произошёл резкий разрыв с традиционным искусством, и вы стали революционером, и очень последовательным революционером. Что-то такое, решающее было?

— Если говорить о революции в моем творчестве, то скорее всего она произошла в начале 1990-х. С того момента, когда я стер свои работы. Потом появилась серия «Амнезия», которая стала своеобразным переходом из традиционной станковой живописи. Она возникла совершенно случайно: у родственников я нашёл коробку со старыми, залитыми дождем фотоплёнками. Смотрю: люди ещё живы, а про них уже забыли. С этих пленок я распечатал фотографии и как художник, раскрашивая, делал картину, — вот откуда название проекта «Амнезия». 

Так появилась целая серия совершенно новых работ. 

В продолжении работы с архивами, в 1996 году мне встретились старые фотографии, снятые где-то в Сибири. Это был какой-то госпиталь, раненные. Там, на этих фото я «увидел» своего Героя впервые. Так что вышел он из серии «Амнезия», но уже в виде новой идеи — найти образ времени. Почему «образ времени»? Дело в том, что кальсоны в советское время носили все – от арестантов, до гражданских. Кальсоны – это своеобразная общность судьбы, общность того времени — объединяющий образ. Еще он мне напомнил Камю, — «ХХ век — век страха». Никуда этот страх, по-моему, не делся и в ХХI-м веке. Ну и этот образ дает отличную пластическую возможность с ним работать.

Он ведь ещё и не все задачи исчерпал?

— Думаю, что не исчерпал. Я продолжаю над ним работать, мнеинтересно как с пластической точки зрения, так и с точки зрения возникающих в обществе проблем.

Задачи перформанса может выполнить как раз этот персонаж.

— Конечно. 

Что Вам интересно кроме изобразительного искусства?

— Я люблю отдыхать на море, набираться мыслей, смотреть хорошее кино, читать книги. На отдыхе – это единственное время, когда я могу позволить себе что-то почитать. Мне интересно, что пишут молодые и немолодые украинские писатели: что пишет, например, Жадан, Андрухович, Забужко, Курков и другие. Мне важно понимать внутренние тенденции. Я люблю отмечать какие-то визуальные впечатления, которые соотносятся с моими. Например, мне понравилось у Жадана тема вокзала, железнодорожных станций. 

Дело в том, что моя мать из семьи депортированных поляков. И я с родителями несколько раз переезжал из Казахстана в Украину и наоборот. Тогда было много пересадок. И сцена, где он на вокзале в детстве увидел громадную картину «Ленин перед отправкой на Колчаковский фронт» – мне откликнулась. Вокзал Новосибирска. Мы переезжали из Казахстана, возвращались в Украину, в Харьков, в Новосибирске была пересадка. У матери трое детей, я был старшим. Настроение было кислое, потому что отец остался, мать одна, с кучей чемоданов. Я помню, мне надо было всё время следить за сёстрами. Надо было долго ждать знаменитый поезд Харьков — Владивосток, который шел около месяца из Харькова до Владивостока. Пока мы ждали поезд, я разглядывал довольно наивную по своему содержанию картину «Снегири». В громадном сугробе стоит Ленин, а вокруг него красные снегири. Но меня тогда интересовала не политическая заангажированность снегирей, просто эта картина затмила на какое-то время суматоху, в которой я оказался, а еще мне было интересно, что это за удивительные птицы, которых я не видел в Казахстане. Но это только Новосибирск, а какую природу мы увидим в Украине, моей настоящей Родине. Для меня такие моменты — всегда важны в произведениях, как в литературных, так и в кино. 

Вопрос про локдаун. Как вы пережили карантин? И что будет с арт-рынком после этого карантина?

 — У художников и так локдаун почти все время. Ещё бы кто-то приходил и покупал работы. Я сделал много работ, новые проекты задумал — с этим нет проблем. Проблема, конечно, была в общении. Человек — существо коллективное, он должен коммуницировать, набираться новых впечатлений, а это ограничили. 

Для меня локдаун — это в первую очередь знак чего-то более серьезного. Мне кажется, что разобщённость людей – это один из вызовов современности, в котором одни будут ей способствовать, а другие – противостоять. А сейчас быть может, это какая-то репетиция перед чем-то гораздо большим и более серьезным. Мы и сейчас притворяемся, что как бы ничего и не происходит, но очевидно, что люди становятся  жестче.

Что касается сферы искусства – на мой взгляд будет развиваться внутренний рынок. У нас не успела полностью сформироваться институционная инфраструктура, например, даже как в Польше. Но негативный эффект от этого фактора смягчает развитие соцсетей. Сейчас одолеть локдаун  пытаются Евгений Карась с Маратом Гельманом и группа «Сіль-Соль», вырабатывая некую новую форму рынка искусства. Но, с другой стороны, без реального общения и осязаемых плодов своей работы, люди становятся более уязвимыми перед депрессией. Их эмоциональная оценка и направление творческих экспериментов становятся зависимыми от популярности, определённых тем и мессенджей.

Может быть, для внутреннего рынка локдаун — это хорошо.

— На внешний рынок, за определенными исключениями, мы и так не вышли. Но сейчас этот вектор для украинской культуры стал сложнее и поэтому, я думаю, больше сил будет тратиться на развитие внутреннего. Как говориться, «не было бы счастья, да несчастье помогло». В каком-то смысле об этом и новый проект, который я показываю в М17. Он говорит о темпоральности нашей жизни: всё временно, всё пройдёт и всё изменится.

Она — как предчувствие?

— Да. Люди продолжают жить как обычно, но что-то глобально уже изменилось и не будет ощущаться таким, как прежде.

Текст: Вика Федорина

• Что: выставка «Несвоєчасне. Віктор Сидоренко»
• Когда: с 10 сентября до 18 октября; открытие 10 сентября в 19:00; время работы М17 с 11:00 до 22:00
• Где: Центр современного искусства M17, ул. Антоновича, 102-104